кадемии наук.
   Нетерпеливое волнение Усикова передавалось и его друзьям. Он суетился,
бегал, сверкая голыми пятками в рваных тапочках. Здесь, на каменистых
склонах, погибли уже две пары. Острые камни прорезали подошву, носки
протирались. Купленные Митяем бумажные брюки запестрели как бы
нарисованными уголками, - Левка зашивал дырки, торопливо и неумело, через
край, черными толстыми нитками.
   Митяй придирчиво проверял телевизор. Достал у телевизионных техников
три запасных аккумулятора, на всякий случай выпросил несколько радиоламп и
успокоился. В тени деревьев, на свежем воздухе, так хорошо спится!
   Но это смотря кому. Журавлихин, например, не уснет. Он по-прежнему
думает о жизни, мучается, старается осмыслить по-своему некоторые поступки
знакомых и друзей. Так ли надо жить? Вчера об этом был разговор с
Багрецовым и Зиной. Вспомнили Афанасия Гавриловича, он правильно
определил, в каких случаях человек может пойти на риск: защита родины,
спасение жизни, бывали случаи, когда комсомольцы бросались в огонь, спасая
колхозный скот, вступали в борьбу с волками. Всем известен героизм
советских людей в борьбе со стихией, лесными пожарами, наводнениями. Во
имя славы родины летчики совершали трудные перелеты. Во имя науки и блага
человечества ученые поднимались в стратосферу, опускались на морское дно,
прививали себе страшные болезни...
   Разговор был откровенный. Зина, вероятно из скромности, - как-никак, а
речь шла о ее поступке, - доказывала, что защита чести Багрецова здесь
играла меньшую роль, чем стремление к справедливости. Нельзя было
допустить торжества "черной радости" Толь Толича.
   После безрезультатного спора с друзьями Женя обратился к Афанасию
Гавриловичу и спросил, правильно поступила Зина или нет.
   - Да что вы, батенька! - Набатников высоко поднял брови, рассмеялся. -
Ведь это дело тонкое. Нельзя каждый поступок, подсказанный сердцем,
втиснуть в правила для пассажиров.
   Он взял Журавлихина за плечи и доверительно сказал, что ему думается
так: при оценке любого, пусть даже мелкого, поступка надо бы поглядеть на
него с высоты нашего великого завтра, тогда можно задать себе вопрос:
   на пользу, мол, это человечеству или нет?
   Женя попробовал оценить Зинин поступок именно с этих высоких позиций,
пришел к выводу, что она не могла поступить иначе, и тут же спросил:
   - А правда, что Зине от вас досталось?
   Набатников хитро улыбнулся.
   - Ну, не без этого. За одно - честь и хвала, а за другое взыщем. Вы
главного не заметили, Женя... - И он заговорил о том, какими изумительными
становятся наши советские люди, какими совершенными. - Живой пример -
Зина. Она не может спокойно говорить о Медоварове, хотя лично ей он ничего
плохого не сделал. Человек как человек, с недостатками. И она их не
прощает.
   - А вы? - в упор спросил Журавлихин, но не смутился: это разговор
товарищей.
   - Тоже не прощаю, - коротко ответил Набатников, подумав, что в данных
условиях не совсем удобно обсуждать моральные качества своего помощника.
   Здесь он является непосредственным начальником как Жени, так я его
друзей.
   На место будущего взрыва прилетел Пичуев. Институт, где он работал, и,
главное, Академия наук придавали особое значение готовящейся телевизионной
передаче. Это пока первый опыт, но скоро должны быть организованы передачи
из других мест. А сейчас необходимо учесть все особенности нового
применения телевидения.
   Вячеслава Акимовича всегда тянуло к показу достижений нашей науки, и он
считал, что телезрители будут благодарны за такие увлекательные программы.
Среди радиослушателей пользуется успехом передача "По театрам и концертным
залам Москвы". А почему бы не организовать телевизионную передачу "В
научных институтах страны"? Сейчас это становится возможным.
   Для начала телезрители, правда, пока еще немногие, могут увидеть
результат работы одного из институтов - атомный взрыв, вскрывающий недра.
Скоро таких зрителей будут десятки миллионов. Помимо кабельных и
радиорелейных линий, связывающих города, вполне возможно, что не один
диск, а несколько летающих зеркал поплывут над страной. Тогда для
телевидения исчезнут расстояния.
   Студенты были особенно рады Вячеславу Акимовичу. За это время у них
накопилось множество всяких технических вопросов; трудно осваивалась новая
оптика, антенна оказалась малоэффективной. Помощь опытного инженера была
очень кстати. Но это дело пятое. Главное то, что "Альтаир"
   признан не какими-нибудь студентами-биологами, а специалистами
телевидения и кое-кем из видных представителей Академии наук. Наряду с
профессиональной аппаратурой будет работать и "Альтаир". Честь не
маленькая для ребят.
   Сразу же после того, как Пичуев осмотрел и одобрил подготовительные
работы студентов, они потащили его знакомиться с Зиной. Вполне естественно
- друг и чуть ли не самый знаменитый человек в лагере.
   А у Зины страшно ныла нога, не могла пошевелить ею, поэтому в
знакомстве с московским инженером никакого удовольствия не было. Вот уж не
вовремя эти визиты вежливости!
   Когда вместе с Пичуевым друзья покинули палатку, Зина туго затянула
тяжелый узел волос, вытащила из-под подушки карманное зеркальце и
посмотрела на свое осунувшееся, бледное лицо. "Что он нашел хорошего? -
спрашивала Зина, хмурилась и злилась на себя. - Глупо получается и уж
очень по-бабьи. Взглянул человек повнимательнее, и ты уже растаяла. И
Виктор смотрел так же... Все одинаковы. Все".
   Зина уткнулась в подушку и лежала так долго-долго. Встреча с московским
инженером словно опалила ее, заставила вспомнить и волжские берега, и все,
что вспоминать не хотелось.
   Как бы люди ни вышучивали "любовь с первого взгляда", Пичуев вскоре
убедился, что она все-таки существует. Раньше он думал о такой внезапной
любви с усмешкой - в сказках и не то еще бывает. Конечно, юнцам она
незнакома, - разве Лева Усиков может отличить призрачную любовь от
настоящей? А Вячеслав Акимович не сомневался, что любовь его к Зине
настоящая, просто потому, что другой у него никогда не было и ему не
восемнадцать лет. Значит, ошибка невозможна.
   Он ревностно скрывал это от ребят, думая, что никто ничего не замечает.
   В экспедиции у него было очень много работы, но от того же Левы Усикова
или Митяя не укрылись некоторые любопытные детали. Весьма странно, что
Вячеслав Акимович мог часами рассказывать летчице о новейших успехах
телевидения. Однако Леву это еще не так удивляло. "Зин-Зин скучно, - решил
он. - Попробуйте при ее активном характере вылежать несколько дней без
движения. Вот и приходится Вячеславу Акимовичу ее развлекать".
   Удивительным казалось другое. Все, что рассказывал инженер, Зин-Зин
давно уже слышала от студентов. Лева недоумевал: почему она, такая
прямолинейная и смелая, не скажет: "Извините, Вячеслав Акимович, ваши
лекции не открывают мне новых горизонтов. Мои друзья уже неоднократно
излагали этот научный материал, а кроме того, для иллюстрации пользовались
еще соответствующей аппаратурой". Наоборот, Зина поощряла лекционную
деятельность инженера и даже задавала ему, с точки зрения Левы, довольно
глупые технические вопросы, будто она абсолютный профан в радиотехнике. К
чему все это, непонятно. Лева попросту растерялся. Тут кроется еще одна
тайна, перед которой наука бессильна.
   Но вскоре и он и все его друзья простили невинную хитрость Зины,
заметив, что после вступительных лекций инженер вполне освоился, разговор
перешел на общие темы, и вполне возможно - когда Зин-Зин и Вячеслав
Акимович оставались одни, затрагивались темы и личного порядка.
 
   Набатников отложил свой опыт еще на несколько дней. Для некоторых
обобщений нужны были дополнительные материалы из Москвы, где летающий диск
не раз достигал своего потолка и мог часами висеть в пространстве.
   В это время на Земле сотрудники института, где работал Набатников,
следили за экранами, на которых были видны сложные явления распада
вещества. Что-то в них заинтересовало Афанасия Гавриловича, он потребовал
новой проверки, но уже в других, измененных условиях.
   Это как нельзя лучше устраивало Дерябина. Вместе с инженерами Института
электроники и телевидения он поставил своеобразный рекорд дальности приема.
   Однажды Набатников, Пичуев и все, кто был заинтересован в дальних
телепередачах, собрались в палатке. Здесь стоял большой экспериментальный
телевизор, привезенный с собой Вячеславом Акимовичем.
   Пригласили сюда и Зину. Потом пришла медсестра, молодая, но уже
поблекшая женщина в белой косынке; она глаз не сводила с больной и была
при ней постоянно.
   В палатке расставили скамейки, получилось что-то вроде телевизионного
театра, как в Москве. Правда, экран был много меньше, но для нескольких
зрителей вполне достаточен.
   Сейчас телевизионный приемник, установленный в диске и поднявшийся на
высоту около двухсот километров, принимал программу из-за океана.
   Возможно, ее транслировала какая-нибудь телевизионная станция Канады.
   Пичуев терпеливо, шепотом, чтоб не мешать другим, объяснял Зине
сущность всей этой системы. До сих пор она ее не поняла как следует.
   - Ну хорошо, - соглашалась Зина, - Я глупый несмышленыш. Значит, в
диске приемник? Он принял какую-то картинку... Ладно, пусть электрические
сигналы. Дальше через передатчик он посылает эти сигналы вниз. Под Москвой
ваша лаборантка сидит в четырехугольной башне и принимает их, потом
сигналы эти идут к радиопрожектору. А он что же?
   Пичуев чуть слышно ответил:
   - Опять их отправляет вверх? Ах, так! Ну, тогда понятно. Мы здесь
принимаем отраженную от диска картинку?.. Нет? Не картинку?
   Телевизионные сигналы? Я о том и говорю. Значит, здесь уже, в
телевизоре, они превращаются в картинку. Вот теперь что-то проясняется.
   На экране шла так называемая внестудийная передача? Доказывалась
очередная телевизионная хроника: куда-то отправлялись войска, то ли в
Европу, то ли в Азию.
   Бравые молодцы в пилотках и коротких курточках - форма американских
солдат - выстроились на площади у пристани. Вдали виднелись мачты
кораблей. На них косились долговязые парни, ожидая погрузки, и, судя то
всему, эти левофланговые, впрочем так же как и многие другие, не
испытывали особой радости от предстоящего путешествия. На лицах их стыла
обязательная улыбка. Трепетали на ветру полосато-звездные флаги.
   Стараясь никого не зацепить своими длинными ногами, Женя встал и сел
поближе к экрану. Он понимал, что телевизионная компания не стала бы
передавать столь неинтересное, надоевшее американцам зрелище. Вероятно,
готовилась сенсация.
   Оркестр заиграл популярную песенку. На площадь выкатился открытый
автомобиль, до бортов наполненный цветами. В нем, как из клумбы, торчала
голова с пышными локонами, чем-то напоминающая хризантему. Диктор сообщил,
что локоны эти принадлежат известной киноактрисе... Фамилию ее Женя не
расслышал в реве толпы, окружающей площадь.
   Молодой генерал подскочил к машине, открыл дверцу. Кинозвезда, с
привычной улыбкой повернувшись к телекамере, поблагодарила, манерно
протянув руку.
   Женя не был ценителем женской красоты, мало понимал в этом, но лицо
актрисы ему не понравилось: крупный, нарисованный рот, наклеенные ресницы,
тонюсенькие брови, оказавшиеся очень высоко, не на своем месте.
   Выражение лица глуповатое, злое. Даже улыбка не спасала.
   В блестящем, плотно обтягивающем фигуру платье, похожая на морского
льва, мелкими, семенящими шажками знаменитая кинозвезда подбежала к
унылому левофланговому и, обняв за шею, поцеловала.
   Аплодисменты, свист, крики не смутили солдата, удостоившегося такой
награды. Он сразу повеселел, игриво подмигнул соседу: смотри, мол, шустрая
девчонка! Но актриса не забыла и соседа, таким же отработанным движением
левой рукой обняла его, привстала на носки и поцеловала. Потом третьего,
четвертого, пятого.
   Диктор пышно говорил о патриотизме, любви американского народа к своим
славным парням. Говорил, что гордость мирового кино, мисс такая-то,
восхищена поступком чудесных ребят, настоящих американцев, которые едут за
океан бороться с коммунистами. За это она перецелует их всех до одного.
Пусть даже десять тысяч.
   Все это Женя слышал в точном переводе Вячеслава Акимовича, который это
делал в основном для Зины. Слышал и не понимал, как можно опошлить,
уничтожить, втоптать в грязь святость чистых человеческих чувств.
   В годы минувшей войны, повинуясь душевному порыву, со слезами
благодарности и счастья девушки дарили, возможно, первые свои поцелуи
воинам-освободителям, когда те проходили в строю по улицам советских
городов и селений. Так же было и на улицах Праги, Варшавы, в селах
Болгарии и Венгрии - везде, где встречали советских воинов, вызволивших
народы из тьмы к жизни. Девичьи поцелуи, чистые и благодарные. Их никто
никогда не забудет.
   "А здесь, - краснея от гнева и стыда, Женя смотрел на экран, - с какой
холодной деловитостью печатает эта мисс свои законтрактованные поцелуи!
   Неужели там никто не понимает, что это гадко, кощунство, издевательство
над совестью? Не так уж давно американские парни, вспоминая напутственные
поцелуи своих невест, выкалывали кореянкам глаза, отрезали уши, пытали
раскаленными утюгами. Сколько звериной злобы, изощренной нечеловеческой
жестокости показали они миру, измываясь над женщинами!
   Это они прославили себя на островах Кочжедо и Понган. Это они продевали
проволоку в носы кореянок и с хохотом водили их по деревням. Это они
вешали пленниц на деревьях, они стреляли из пистолетов по живым мишеням -
женщинам деревни Сапхенни. Они расстреливали детей в ущелье Некягор.
   Всему миру известны кровавые забавы американских парней".
   Вспомнились остроголовые, бег инвалидов, плачущая мишень, о которой
писала Надя. Таков путь молодых убийц и палачей. Целуйте их, мисс!
   Вдохновляйте на новые подвиги!
   Мисс изнемогала от усталости. Она доцеловывала вторую сотню солдат,
прозрачным платочком вытирала припухший рот, губы с трудом расплывались в
улыбке. Теперь она уже никого не обнимала, а поочередно клала руку на
широкие солдатские плечи. Неудобно тянуться вверх, набрали каких-то
верзил, даже шея заболела. И мисс с тоской поглядывала в конец строя:
   скоро ли дойдет она до низкорослых? Там дело пойдет быстрее.
   Чтобы не затруднять гордость Голливуда - мисс устала ходить, - солдатам
было приказано передвигаться самим. Так целыми подразделениями они шли
мимо злой раскрашенной женщины, во имя грязной славы совершавшей
поцелуйный обряд.
   Зина переглянулась со своей подругой - медсестрой, они поняли друг
друга. На чужом берегу, по ту сторону океана, вдруг оказалась женщина,
которая решила продемонстрировать чуть ли не всему миру, как мало значит
для нее женское достоинство. А Зине и ее подруге было стыдно и очень,
очень больно. Пусть на том берегу, пусть далеко, но они видят женщину.
   Обидно за нее и за всех женщин мира. Она оскорбляет их.
   Кинозвезда утомленно закрывала глаза и с явным беспокойством
притрагивалась пальчиком к губам.
   - Сказка Андерсена, - заметил зло Афанасий Гаврилович. - Только в
американских масштабах, похлестче. Помните принцессу и свинопаса?
   Принцесса вроде как прообраз этой дамы, - он кивком указал на экран. -
Но против нее никуда не годится. Помните? Та заплатила свинопасу за
трещотку всего лишь сто поцелуев. А мисс тоже за трещотку, то есть за
рекламную трескотню, готова выложить десять тысяч. Причем ей не важно
кому. Он знает, что в строю есть и свинопасы, и лавочники. Только
миллионеров нет.
   Вадим напомнил, что принцессу из сказки фрейлины закрывали шлейфами. А
тут наоборот. Пусть весь мир смотрит! Кстати Вадим точно и не знал, чем
там дело кончилось.
   - Справедливостью, - подсказал Лева (как же, затрагивалась его любимая
тема!). - Король выгнал принцессу из государства.
   Набатников брезгливо поморщился.
   - А эти не выгонят.. Им такое зрелище нравится. Я как-то читал
высказывание одного американского генерала, представителя радиофирмы. Он
мечтал о том, чтобы показывать по телевидению сцены сражений. "Пусть,
говорит, смотрят семьи за завтраком... Полезно". Знаете что? - он
повернулся к Пичуеву. - А нельзя ли все-таки выгнать бесстыдницу? Ну, если
не по Андерсену - из государства, то хотя бы из нашей палатки?
   Телевизор выключили, зажгли свет. Сразу стало уютно, кругом свои. Над
столом висит график опытных передач, рядом - бинокль и шляпа Вячеслава
Акимовича.
   Все разбрелись по своим палаткам. Вячеслав Акимович проследил, чтобы
Зину осторожно перенесли обратно в медпункт. И откуда только заботливость
взялась? Никогда он не испытывал ничего похожего. Смешно, конечно, но,
видно, и впрямь любовь делает чудеса. Сухой, замкнутый инженер вдруг стал
сентиментальным, прятал под подушкой платок Зины и по ночам, чтоб никто не
видел, бродил возле палатки медпункта.
   Сейчас он вернулся к себе, с телевизором, аппарат оказался в полном
порядке, но уж очень тянется время до ночной прогулки. Конечно, все это
было глупо. Вячеслав Акимович понимал, что так серьезные люди не
поступают, но подчас упивался своим бессилием, как новым, радостным
ощущением.
   Набатников все еще не уходил. Не обращая внимания на инженера, занятого
своим делом, сидел, положив тяжелые руки на колени, думал о передаче из
чужого мира, о трупном яде и нашей заботе, когда мы стараемся оградить
молодежь от ядовитых микробов, которые проникают всюду, как гриппозный
вирус, видимый лишь под электронным микроскопом.
   Мы давно уничтожили тифозную вошь, что не очень трудно, - простые
правила гигиены, - а от гриппа можно уберечься не всегда. Чихнет человек в
трамвае - и ты уже заболел. Казалось бы, что особенного в детективном
американском фильме, пустой книжонке о похождениях какого-нибудь ловкача,
в джазовой пластинке или тарзаньих космах? Но заболеть можно, особенно
если организм слабый и еще не выработался у него иммунитет здоровой
советской культуры.
   Об этой культуре не раз говорилось с ребятами, и Набатников хоть и
посмеялся над Левой и Вадимом - ревнителями хорошего вкуса, оказавшимися в
милиции, - но радовался их нетерпимости. Он не мог разделить мнение
Вячеслава Акимовича, который доказывал, что все эти кошечки, открытки с
виршами - абсолютные пустяки, и если мы убережем нашу молодежь от
микробов, проникающих к нам с той стороны, то все будет в порядке; с
пошлятиной, оставшейся от старого мещанства, оправиться легче.
   Вот и сейчас Афанасий Гаврилович вызвал его на разговор об этом.
   - Извините, что я пользуюсь примерами из медицины, - продолжал он,
откинувшись назад и опираясь руками на скамейку. - В ней я почти не
разбираюсь. Но специалисты утверждают, что существуют микробы, которые
десятки лет могут прятаться в организме. Потом случайный толчок, вспышка -
и человек заболевает. Есть также микробы, что передаются по наследству. От
них не всегда избавишься.
   - Вы говорите о мещанстве? - спросил Вячеслав Акимович, выключая
телевизор и закрывая его чехлом.
   - Не только. Например, вы человек молодой, а поступаете иной раз, как
старый чиновник.
   Обвинение оказалось столь неожиданным, что Пичуев растерялся, снял очки
и пробормотал:
   - Никогда не замечал этого.
   - Да не только вы, а и многие из нас не замечают. Я не говорю о воем
известных чиновничьих замашках, бюрократизме и прочем. Это распознается
легко. Есть вещи пострашнее, а мы к ним относимся куда как благодушно.
   Вы еще не ответили академику Милованову?
   - Нет, но завтра отвечу.
   Сегодня утром Пичуев невзначай обмолвился, что Константин Христофорович
Милованов, которого хорошо знал Набатников (во время ленинградской блокады
жили вместе в одной комнатушке, чтоб теплее было), просит устроить
оканчивающего студента Кучинского в Институт электроники и телевидения.
   Афанасий Гаврилович не всегда считал нужным скрывать свою прямоту и
даже резкость, а потому спросил без обиняков:
   - Интересно, почему письмо адресовано лично вам, Вячеслав Акимович, а
не в