ая трава - колючий
чертополох. Но кто же его не распознает? А есть и овсюг, не отличишь его
от полезного злака. Овсюг не сеют, он сам умеет зарываться в землю, чтобы
жить и расти со всеми. Живет, разрастается, и не хуже других. А подчас и
лучше - он цепкий, нахальный.
   В эту ночь не заснуть. Что там мечтания, когда любуешься нашей золотой
нивой, взращенной великим трудом, и тебя не покидает тревога за урожай:
   ведь еще остались сорняки!
   Вставало утро. Афанасий Гаврилович вытащил из-под подушки часы - они
показывали половину пятого, - быстро оделся и с полотенцем пошел к
роднику. Холодная до ломоты в пальцах вода взбодрила его, исчезла
усталость после бессонницы.
   На вершине горы, у подножия которой был разбит лагерь, медным блеском
горели известковые глыбы. Поднималось солнце.
   Гора надежно защищала лагерь от взрывной волны и радиоактивных лучей,
образующихся в момент взрыва. Кроме того, даже через некоторое время после
этого нельзя пренебрегать защитой горы, так как некоторые радиоактивные
вещества стойки и вредоносны. Прогуливаться по тому месту, где недавно
произвели атомный взрыв, не рекомендуется. Во всяком случае до тех пор,
пока специальные приборы не покажут, что вредных излучений нет.
   Вот почему Набатников, которому было очень важно сразу же увидеть
результаты взрыва, и не как-нибудь, а вблизи, решил использовать
телевизионное наблюдение. Привезенных ранее телевизоров не хватало.
   Хорошо, что Пичуев захватил с собой еще два, с большими экранами, чтобы
разные специалисты могли увидеть взрыв одновременно, а потом наблюдали за
его последствиями. Конечно, основные исследования должны производиться с
помощью всевозможных регистрирующих приборов. Но глаза есть глаза, иной
раз лучше всякого прибора они помогают ученому оценивать сложные научные
явления. Набатников знал это по личному опыту.
 
   Еще с вечера Пичуев установил телевизор на командном пункте. Телевизор
был с метровым экраном. Им особенно восхищался Лева Усиков. Вместе с
друзьями он помогал ставить антенну, подводил кабель и чувствовал - себя
незаменимым. Антенный кабель нужно вести умеючи, не делать острых углов, и
в то же время - изящно, со вкусом. Даже здешние опытные специалисты и то
остались довольны.
   Пичуев встал рано, проверил телевизоры, а потом, сам того не замечая,
направился к палатке медпункта, задумался и опомнился лишь возле нее.
   Возвращаться было поздно. Зина, закутанная в платок, сидела на
скамеечке, рядом лежали костыли. Пичуев отодвинул их в сторону, справился
о здоровье и сел поодаль.
   За последние дни с Зиной он виделся часто. Благо предлог подходящий.
   После нескольких взрывов следовало проверять с высоты, как изменилась
карта района. Для этой цели на двух вертолетах решено поставить
телекамеры. Передачу будут принимать в Москве.
   Зина не раз поднималась на вертолете и хорошо пилотировала, поэтому,
как только ей разрешат, она этим делом займется, а пока готовилась,
изучала условия, аппаратуру, в чем ей усердно помогал Вячеслав Акимович.
   Сейчас Зина попросила принести из палатки карту, чтобы наметить маршрут
и определить наивыгоднейшую высоту полета. Развернув карту на коленях,
захотела познакомиться с расчетами. Пичуев вынул из кармана блокнот. Она
перелистала страницы, где была указана высота и другие данные, необходимые
для будущих полетов, затем отдала блокнот и, потеплее закутавшись в
платок, сказала:
   - Как это все просто! Математика. Женя страдает, что ею нельзя
проверять свои поступки. - Она помолчала, освободила руку из-под платка и
скользнула пальцем по карте. - Так, Вячеслав Акимович. Здесь мы идем
параллельным курсом.
   Пичуев подавил вздох. Вот именно параллельным. Он должен будет лететь
на другом вертолете на расстоянии в три километра. А вдруг и в жизни это
расстояние никогда не сократится? Пути идут рядом, но не вместе.
   Математика наука точная - параллельные линии никогда не сойдутся. Эта
мысль настолько его взволновала, что он не выдержал и спросил:
   - Скажите, Зиночка... я может быть, линии не параллельны? - Он ладонью
закрыл их на карте и сквозь нее почувствовал тепло колена. - Где-нибудь...
пусть не скоро, но все же пойдут вместе? Пойдут? - Не знаю, Вячеслав
Акимович. - Голос Зины дрогнул, но тут же стал твердым. - Линии часто
пересекаются, а потом расходятся в стороны навсегда. Не будем говорить об
этом. Подождем, проверим себя...
   - Мне ничего не нужно проверять. - Пичуев взял ее руку и крепко
прижался щекой. - Я давно все знаю... Может, с той минуты...
   Зина грустно улыбнулась.
   - Когда впервые увиделись? Пусть так... А сейчас не надо вопросов... Я
сама вам скажу. - Глаза ее потемнели, стали глубокими.
   - Так не бывает, Зиночка. Не скажете.
   Пришла медсестра, посмотрела на их лица то ли с завистью, то ли с
сочувствием, но, так или иначе, помешала дальнейшему разговору. Впрочем,
он бы и остался неоконченным. Еще живы были печальные воспоминания, и Зина
не могла их забыть.
   На командном пункте под натянутым брезентовым тентом стояли длинные
столы с аппаратурой. Внизу, у деревянного барьера тянулись серые, как ужи,
резиновые и свинцовые кабели. На центральном месте в глубокой черной раме
с длинным козырьком поблескивал экран телевизора.
   Возле него томился Лева Усиков. Техники оставили его здесь вроде
сторожа, а сами ушли проверять телекамеры. Женя строго-настрого приказал
Левке спрятать руки под стол и ни в коем случае телевизор не включать.
   Оправдываясь необходимостью более тщательной проверки, любопытный Лева
включал его поминутно, но после категорического приказа дежурил честно,
наблюдая за тем, чтобы никто не прикасался к аппаратам.
   "Доверили козлу капусту", - беспокоился Митяй и в свою очередь следил
за Левой. Он хорошо помнил историю с "керосинкой" Багрецова, пострадавшей
от Левкиного любопытства.
   Женя и Вадим мирно беседовали неподалеку, но сами нет-нет да и
взглянут, что делает "инспектор справедливости". Вот уж беспокойная натура!
   Афанасий Гаврилович кого-то искал. Женя подбежал к нему, - не будет ли
каких распоряжений.
   - Нет, ребятки, спасибо, - сказал Набатников и передал ему пачку писем.
   - Вот, почитайте, здесь дается оценка вашего "Альтаира". Идите, идите,
потом потолкуем, - он проводил студентов за барьер.
   Расположившись на скамье, подальше от посторонних глаз, друзья
принялись читать и перечитывать письма от Бабкина, Нади, от других
техников и лаборантов, от радиолюбителей.
   Конечно, изобретателей "Альтаира"
   прежде всего, интересовала техническая сторона дела, то есть четкость,
яркость и устойчивость изображения, однако случай с Медоваровым вызвал у
них вполне понятный интерес, отнюдь не меньший, чем сама техника передачи
с "места преступления". Ребята обсуждали эту историю, спорили.
   Лишь Багрецов, человек, которого она больше всего касалась, - ведь
из-за него же Толь Толич показал свое истинное лицо, - был молчалив,
рассеян и наконец ушел, чтоб еще раз одному перечитать Тимкино письмо. Он
чувствовал, как сладко щемит сердце. "Дружба есть дружба, и от нее никуда
не денешься", - мысленно повторял он Тимкины слова.
   А ребята все еще не могли успокоиться. Митяй солидно говорил о
бдительности. Вот когда он понял всю ее сущность. Говорил, что история с
Толь Толичем многому научила. Ведь когда-то Толь Толич нравился ему, уж
больно вежлив, ласковый, и сейчас прикидывается ангелом. А все же Митяй не
верит ему, что исправился. Уснула щука, да зубы целы.
   Лева, мурлыкая себе под нос туристскую студенческую песенку о райском
житье, где сейчас "совсем не тот народ", и что "все ангелы-хранители
поперли в турпоход", зарисовывал в альбом пухлые облака.
   Вдруг Лева оборвал песенку, захлопнул альбом и быстро заговорил:
   - Только не перебивайте. Дослушайте хоть раз до конца. Мысль ужасно
интересная. Предположим, что мы... это самое... вроде как нарочно, опять
теряем "Альтаир"... Пойдет он гулять по стране. Его тайный глаз видит
жизнь такой, как она есть... На улице, на вокзале... Никто не позирует
перед объективом, не говорит речей. Ясно, что люди не обращают внимания на
обыкновенный ящик, держатся перед ним просто, естественно, ну, вроде того,
как мы уже видели.
   Митяй громко зевнул и надвинул кепку на глаза.
   - Не пойму - к чему ты клонишь? - сказал он лениво. - Люди, люди...
   Какое им дело до твоего ящика?
   - А ты вдумайся поглубже. Значит, за твоими поступками можно наблюдать
со стороны. Представь на минутку, что смотрят на тебя тысячи глаз, а ты их
не замечаешь. Все по-прежнему - те же поступки, те же движения. Люди у
телевизоров глядят и думают: "Грубоватый парень, да и... это самое...
   лентяй порядочный. Поспать любит, зевает все время. Вообще, воспитание
неважное. А ведь, наверное, студент, комсомолец..."
   Приоткрыв глаз, Митяй увидел, что Лева совершенно серьезен и не
расположен шутить. Почему-то сразу представился экран телевизора, а на нем
- крохотный Митяй зевает. "Чепуха все это, Левкины бредни", - подумал он,
но вдруг его охватило чувство какой-то настороженности, сладкая дремота
исчезла сразу же.
   - Иной раз мне кажется, - постукивая карандашом по крышке альбома,
продолжал фантазировать Левка, - что "Альтаир" стоит где-нибудь рядом, а
мы его не замечаем. Ссоримся, говорим друг другу всякие обидные вещи,
злословим насчет друзей... Все это мы делаем на улице и в парке, в
коридорах института, будто так и должно быть. А на телевизорах все видно,
все слышно. - Он хлопнул по щеке ладонью. - Ох, ребятки, стыд-то какой!
   - Мели, Емеля. - Митяй схватил Левку за нос и потянул к земле. - Суслик!
 
   Он тут же поймал себя на мысли, что не следовало бы этого делать, и
невольно посмотрел на гору, где был установлен "Альтаир". Зная, что
аппарат выключен и объектив его направлен в другую сторону, Митяй все же
испытывал неприятность. "Проклятый Левка, эдак можно и сна лишиться!"
   Потирая нос. Усиков сказал обидчиво:
   - Милые шуточки. У тебя пальцы как клещи. Нашел где силой хвастаться!
   Его поддержал Женя, и Митяй смутился окончательно.
   - Ну, понятно. Какой может быть разговор! - Он рассматривал свои
большие ладони. - Глупая привычка.
   Выдумка Левы показалась Жене забавной. Правда, с точки зрения техники и
здравого смысла она ничем не подкреплена. Однако Митяй уже заволновался.
   Еще бы, ни с того ни с сего, нежданно-негаданно - и вдруг тебя
демонстрируют на экранах тысяч телевизоров. Это хоть кого расстроит.
   А Левка, точно в отместку, продолжал развивать свою страшную идею:
   - Нет, вы только подумайте: что, если в самом деле поставить в разные
места телевизионные камеры и объявить, будто в любой момент может
состояться телепередача - ну, предположим, "Прогулка по улицам". Пусть
каждый тогда представит себя на экране. Вот это будет жизнь! Абсолютная
вежливость, предупредительность, улыбки направо и налево. У трамвайной
остановки никто не станет толкаться, мужчины пропустят женщин вперед, а
наши ребята, студенты, войдут в вагон тихо, спокойно и самыми последними...
   Митяй хмыкнул, но ничего не сказал. Вспомнил, как после занятий ребята
мчались к трамвайной остановке. Что греха таить, и сам не отставал.
   Мощной, громогласной лавиной проталкивались они в двери и, опередив
растерянных пассажиров, ранее вошедших в вагон, мгновенно занимали все
места.
   Мысленно представляя себе экран, где показывается эта картина, Митяй
чувствовал, как горячая, пунцовая краска приливает к щекам. Он видел в
трамвае себя и ребят. Почему-то вспомнилось лицо немолодой женщины,
повязанной теплым пуховым платком. Да, тогда она смотрела на них с явной
укоризной, и Митяй подумал, что если бы осуществилась безумная Левкина
фантазия, то многие тысячи зрителей глядели бы на эту сцену точно с таким
же выражением лица.
   - Если сделать так, как я предлагаю, - продолжал Лева, - то навсегда
исчезнут и грубое слово и глупая шутка. Правда, Митяй? - спросил он с
невинным видом.
   Журавлихин поспешил выручить Митяя и в свою очередь спросил Левку:
   - Может, мы и без техники обойдемся? А?
   - Как тебе сказать... - Лева вновь занялся рисунком и сейчас выводил
одинокое деревцо на горе. - У нас, в стенах института, все ребята
считаются примерными, дисциплинированными. Сам понимаешь, никто из них не
будет мчаться по коридору, с криком протискиваться в двери аудитории.
   Не будет вести себя, как на трамвайной остановке... А почему? - Он
поднял голову. - Так приучены с детства, когда мы были еще
первоклассниками. Ведь за нами все учителя следили: "Как сидишь? Как перо
держишь?" Всюду их глаза. Никуда не скроешься...
   - Мысль ясна, - перебил его Женя. - Теперь малому восемнадцать лет, и
он требует, чтобы весь Советский Союз смотрел за ним через телевизоры. -
Не тот масштаб для Левки, - прикрывая зевок рукой, заявил Митяй. - Он
должен чувствовать, что на. него смотрит весь мир.
   - Вот именно - должен, - резко подчеркнул Журавлихин. - Но не все это
понимают.
   Он решительно приподнялся и, заложив руки за спину, сутулясь заходил
возле скамейки.
   Будто сбросили с Митяя теплое одеяло и вместе с ним остатки дремоты.
   Никто и никогда не видел Женю в таком странном состоянии. На что он
обиделся? А Женя, волнуясь, говорил о том, что его мучило:
   - Я много думал о наших беседах с Афанасием Гавриловичем. Конечно, он
прав, вообще мы ребята хорошие. Мы... то есть молодые. Я не говорю об
отдельных героях, они есть в любой стране. Но вот если бы меня спросили,
можем ли мы такими, как есть, прийти в коммунизм? Думаю, что нет - не
готовы еще. А кто знает, не придется ли нашему поколению начинать эту
новую эпоху? Как тут быть?
   Потом Женя заговорил о странном ощущении, которое он испытывает, когда
на него смотрят старики. Будто неспроста они смотрят, а придирчиво
оценивают каждого молодого человека, можно ли ему доверить начатое ими
великое дело, достоин ли он его.
   Лева подумал над этим и устыдился своей теории "общественного
телеконтроля". Никакие тайные "Альтаиры" не помогут, если нет у тебя
сознания, что всегда и всюду ты на виду. Значит, мы всегда должны смотреть
на себя со стороны и решать: так ли должен поступать человек
коммунистической эпохи? Это, конечно, не очень легко. Вот и сейчас
вспоминаются разные неприятные случаи в жизни, на которые страшно не
хочется смотреть со стороны. Совестно.
   Непривычно опираясь на костыль, из палатки вышла Зина. Ее решили
отправить в поселковую больницу, но уж очень Зине хотелось увидеть взрыв
горы. Осматривавший больную приезжий хирург не возражал, чтобы она
осталась здесь, но категорически запретил подниматься без его разрешения.
   Требования убедительные - да каково их исполнять? Не могла же Зина
спокойно лежать в палатке, когда вот-вот свершится то, ради чего она здесь
осталась. Все бы хорошо, но никуда не скроешься от заботливых друзей, они
ее заметили сразу. Будто из-под земли вырос Пичуев.
   - Что за ребячество? - Он даже побледнел. - Держитесь за меня крепче.
   Отведу в палатку и лягу, как пес, у порога, никуда не выпушу.
   Митяй подошел с другой стороны.
   - Тут хоть часового ставь, ничего не выйдет.
   Он оглянулся, увидел возле фургона связистов шезлонг и послал Левку
выторговать его у хозяев. Причем посоветовал, если это не удастся (есть
там один вредный парень, у которого зимой снега не допросишься), то
попросту стянуть шезлонг втихомолку. "Как это будет выглядеть со стороны?
- испуганно подумал Левка, но тут же успокоился. - Поступок этичный,
правильный. Совестно тому, кто откажется услужить хромому человеку".
   Шезлонг отдали без всякого разговора, причем тот самый вредный парень,
на которого сетовал Митяй, разыскал и подставку для ног.
   Зину осторожно усадили, подложили под ногу подушку и, взявшись с
четырех сторон, понесли, будто в китайском паланкине.
   Место для наблюдений выбрали удачное, на пологом склоне, откуда
виднелся краешек горы. После взрыва вершина ее должна исчезнуть. Однако не
только прямое наблюдение интересовало ребят. Они пришли сюда со своим
чемоданом-телевизором. Кроме них и Зины, здесь еще находились два
инженера. Набатников поручил им вести наблюдения за взрывом у маленького
телевизора. Пичуев оставался на командном пункте, возле большого экрана.
 
   Несмотря на то, что место, где вместо сотен тонн аммонита были заложены
небольшие атомные заряды, закрывалось высокой горой, а потому
ослепительная вспышка в момент взрыва не могла бы подействовать на глаза
наблюдателей непосредственно, все же участники экспедиции получили
специальные темные очки. Вспышка ожидалась столь огромной яркости, что,
даже отраженная от облаков и гор, она могла всерьез повредить зрение.
   Такая вспышка видна на расстоянии более двухсот километров.
   Пичуеву и студентам пришлось много поработать при установке "Альтаира",
чтобы в момент взрыва от чрезмерной яркости не вышла из строя передающая
трубка. Можно было бы надеть на объектив густой, почти черный светофильтр,
каким пользуются при съемках солнечного затмения. Но что делать потом,
когда кончится вспышка и все потемнеет от взметенной вверх земли? Сквозь
черное стекло много ли увидишь? Был организован своеобразный конкурс.
Журавлихин предложил комбинацию из передвигающихся светофильтров, которыми
можно управлять телемеханически по проводам. Но система эта оказалась
сложной, а потому решили попробовать способ, предложенный Митяем: до
взрыва объектив будет защищен темным фильтром, тогда вспышка аппарату не
страшна. Но вот от мощной звуковой волны срабатывает микрофонное
устройство, и реле открывает объектив. Через несколько минут он вновь
автоматически закрывается в ожидании нового взрыва. Пичуев, а потом и
Набатников все это одобрили, кое-что подсказали, подправили, но принята
была система со световым реле, как на других телекамерах. Автоматику
отрегулировали в соответствии с графиком времени и последовательности
атомных взрывов.
   А между тем, вспомнив об этом графике, надо сказать, что до момента,
когда он вступит в силу и Набатников даст первый сигнал, оставались
считанные минуты.
   Все участники этого исключительного по своему значению и первого в мире
опыта давно уже были на своих местах.
   Конструкторы "Альтаира" приспособили над своим маленьким телевизором
затемняющий козырек и теперь, еле сдерживая нетерпеливое дыхание, смотрели
на экран, где четко вырисовывались темные зубцы горного хребта.
 
   Багрецов находился на командном пункте, возле большого экрана, но
горный пейзаж его не занимал, Вадим видел только Набатникова. Он ходил
вдоль столов с аппаратурой, поглядывал на секундомер и, конечно,
волновался.
   Его состояние передавалось и Вадиму.
   Ожидание взрыва - это само собой, а кроме того, была и еще одна
причина, из-за которой Вадим особенно нервничал. Шагая взад и вперед,
Набатников рассеянно подбрасывал "керосинку" на ладони. Хотелось крикнуть:
   "Осторожнее, Афанасий Гаврилович! Ведь нельзя же так! Уроните!"
   Казалось, что еще немного - выскользнет она из рук, с легким звоном
подпрыгнет на камнях, и все будет кончено. Сигнал о взрыве побежит
передавать посыльный.
   Нет, не тревожься, Вадим! Набатников останавливается возле экрана,
следит за стрелкой секундомера, подносит микрофон ко рту.
   В наступившей внезапно тишине громко, но как-то буднично, просто, а
потому и удивительно звучит его голос:
   - Начинайте, Иван Ильич!
   Весь мир, как представлялось Вадиму, осветился молнией. Пылающий купол
неба стремительно падал вниз. Вот он как бы остановился на полпути,
повиснув на гигантском разноцветном столбе. Это взметнулись вверх
раскаленные газы. Даже сквозь темные очки можно было различить красные,
зеленые, ослепительно розовые пламенные струи. Перекручиваясь, как ленты,
они пропадали в глубине небесного купола.
   И вдруг, может быть, впервые в мироздании, так оглушительно загрохотала
земля, заговорили, зашатались горы, будто тысячи громов вырвались из недр.
Невиданные грозы пронеслись на