ылок. -
Можно взять и обычные волны. Тогда на массовых телевизорах люди увидят,
как взрывают горы. Такого мир еще не знал.
   - И не узнает, - недовольно заметил до этого молчавший Митяй. - Что ж,
мы всех будем приглашать на испытания атомной техники? И друзей и врагов?
Как ты думаешь?
   Лева вопросительно взглянул на Афанасия Гавриловича, ожидая, что тот
ответит Митяю.
   Набатников скользнул взглядом по горной цепи, как бы представляя себе,
что будет видно на экране, и наконец успокоил Митяя: никаких секретов в
опыте нет, конечно, кроме технологии изготовления "атомной взрывчатки".
   Сам процесс взрыва, увиденный на экране даже специалистом атомщиком,
ничего ему не раскроет. Опасения излишни.
   Далее это небольшое совещание, под председательством Афанасия
Гавриловича, обсудило некоторые специальные вопросы, связанные с
радиотехникой. Необходимо было защитить "Альтаир" от вредного
радиоактивного излучения в момент взрыва, иначе могут отказать электронные
приборы - передающая трубка и радиолампы. Решили заключить "Альтаир" в
толстостенный бетонный ящик, в чем не нуждались обыкновенные телекамеры,
установленные далеко от места взрыва.
   Багрецов молчал и все думал, как бы выведать у Жени хоть маленькие
подробности, технические наметки, касающиеся Тимкиного проекта. До слез
было обидно. Все годы трудились вместе, а тут - нате вам! - стоило Вадиму
уехать из Москвы, как друг его Тимка уже "ходит в гениях".
   Плевать ему на паршивые "керосинки", когда он решает судьбы телевидения.
 
   Журавлихин тактично обошел вопрос, откуда ему стало известно о проекте
Бабкина, но сущность его изложил достаточно полно. Выяснилось, что по ряду
технических соображений телевизионную передачу взрыва горы следовало бы
вести на сантиметровых волнах, которые используются в "системе Бабкина".
Журавлихин так ее и назвал, отчего Вадим вытаращил глаза.
   "Неужели дело дошло до того, что Тимкино творение именуется "системой"?
   - ужасался он, ничего не понимая. - Глядишь, скоро войдет в учебники.
   Можно и двойку схватить за бабкинскую систему. Нет, не верю. Ведь я же
Тимку знаю как облупленного. Голова у него варит хорошо. Ну, была у него
всякая мелкая рационализация, премии получал. Нет... Нет, - убеждал себя
Вадим, точно от этого ему было спокойнее, - пороха он, конечно, не
выдумает. На шарлатанство - тоже не способен. Нет на свете "системы
Бабкина". Это - трагическая ошибка".
   Сомнения одолевали Вадима, хотел было их высказать, но побоялся.
   Подумают, что это поклеп на Тимку, причем из самой низкой зависти. А
Вадим не завидовал. Где-то в глубине души чувствовалась сосущая боль,
ворочался проклятый червячок. Но это не зависть, скорее тайная обида
неудачника. Именно таким неудачником и считал себя Багрецов.
   Все у него не ладилось, начиная с самой весны. Прежде всего
"разнесчастная любовь" к Наде, ее кокетство с Женькой Журавлихиным, у
которого, по злой шутке судьбы, Вадим оказался вроде как в подчинении.
   Разве это приятно? Опять же разрыв с Тимкой, самым лучшим из всех
существующих в мире друзей. Наконец, глупейшая и тягостная погоня за
экспедицией, завершившаяся весьма сомнительной победой. Карманные
"керосинки" выглядят здесь смешными и наивными даже в сравнении с
"Альтаиром", хотя и без него могли бы здесь обойтись.
   Вадим впал в окончательное уныние. Афанасий Гаврилович будто и не
замечал его, разговаривая только о телевидении, а "керосинки" пока еще
оставались в стороне.
   Но вот дошла и до них очередь. Афанасий Гаврилович постучал по крышке
чемодана, взятого с собой Багрецовым.
   - Хвастайся теперь ты, Вадим. Великолепный телефон, специально для меня!
   Как-то мне в машину поставили радиостанцию, чтобы в пути я мог вызывать
институт. Зря трудились. Машина так и стоит на приколе. Ведь я убежденный
пешеход.
   Ободренный Багрецов быстро достал аппараты и один из них передал
Афанасию Гавриловичу. Широкой ладонью тот любовно погладил крышку.
   - Вот такой телефон я еще могу взять с собой. Здесь без него не
обойдешься. Команды, распоряжения, связь с лагерем. Я же не сижу на месте.
В общем - полезная штука.
   Чиркнув спичкой, Вадим зажег фитиль "керосинки" и стал ее проверять.
   Набатников молча наблюдал за ним, думая, что аппарат Багрецова можно
использовать не только для связи, но и для контроля некоторых
автоматических приборов, расставленных в районе предполагаемого взрыва.
   Так сказать, личная проверка.
   - Говоришь, километров десять перекроет? - спросил он у Багрецова.
   - В некоторых условиях даже больше. - Вадим передал профессору
включенную радиостанцию. - Пожалуйста, кладите в карман.
   - Страшновато... - Набатников, смеясь, опустил ее в широкий карман
пальто. - Сгоришь еще... Как мотылек...
   Вадим охотно принял шутку и возразил с подчеркнутым спокойствием:
   - Нет, Афанасий Гаврилович, взрыв не всегда сопровождается пожаром.
   Набатников с полупоклоном прижал руку к сердцу.
   - Сердечно благодарю. Только этого мне и не хватало. Во время атомного
взрыва погибнуть от взрыва "керосинки"...
   Лева Усиков хлопал себя по коленям, веселился:
   - Вадимище! Милый, признайся: пожарная охрана тебя... это самое... не
штрафовала? В каких ты с ней отношениях?
   Митяй ущипнул его за ногу и прошипел:
   - Не балагурь! Ничего смешного нет. Видишь, парню не по себе...
   А Вадиму было действительно не по себе. Когда он включил вторую
радиостанцию, то сразу опытным ухом определил, что приемник работает
слабо. В телефонах - подозрительное журчание. Ему, как и любому радисту,
известно, что лучше бы аппарат вовсе не действовал, тогда легче найти и
устранить неисправность; если же приемник работает еле-еле, то для его
наладки нужны сложные измерительные приборы. Ими пользуются лишь в
лаборатории и не берут с собой на полевые испытания. Таких приборов у
Вадима не было, но по всему чувствовалось, что без них не обойтись.
   Набатников укреплял на себе мягкий проводничок антенны (вместо
металлического прута) и не замечал состояния радиста. Ни его побледневшего
лица, ни капелек пота, выступившего на лбу, ни резких, нервных движений,
когда он щелкал переключателем, стучал пальцем по лампам, прижимая
телефоны к ушам и торопливо вытирая лицо рукавом.
   Все это говорило студентам, что товарищ их попал в беду. Но в данную
минуту помочь ему они не могли.
   Прицепив проводник к плечу, Набатников напомнил Багрецову, что еще в
Москве переговаривался с ним по этому радиотелефону, но, правда, из
комнаты в комнату. Недалеко. Пусть теперь Вадим покажет, как работают его
"керосинки" на практике в настоящем деле.
   - Спускайся в лагерь и узнай у Медоварова, прибыл ли кто из лесной
авиации. Кстати, дай ему микрофон. Поговорим.
   Он спросил у Вадима номер волны и сказал, что будет ждать вызова.
   Нерешительными шагами, чувствуя чугунную тяжесть в ногах, Вадим
спустился по дорожке к лагерю. Теплилась слабая надежда, что на таком
маленьком расстоянии связь будет уверенной. Потом можно аппарат наладить
как следует. А сейчас Вадим не мог признаться Набатникову, что
"керосинка"; еще не бывшая в работе, вдруг испортилась. Значит, ей и
верить нельзя, подведет в самую ответственную минуту.
   Провожая глазами поникшую фигуру Вадима, Лева сидел ни жив ни мертв.
   Случилось самое страшное. Когда ему доверили "керосинку", он из-за
своего неистребимого любопытства до отказа повернул ползунок реостата,
очень хотелось узнать, увеличится ли ее мощность, - и вот результат.
   Набедокурил, как самый паршивый мальчишка. Подвел товарища. Но что же
теперь делать? Признаться, предупредить Афанасия Гавриловича, что аппарат
не в порядке? Но неизвестно, поблагодарит ли Димочка за это?
   Может, все обойдется и первая демонстрация пройдет удачно? Потом уже
Лева скажет о реостате, покается - руки вверх, прости, мол, Димочка,
больше не буду... Неожиданно возникли новые сомнения. А если он, Лева, тут
ни при чем? Всего несколько минут лампы работали с перекалом, конечно, они
могли испортиться, или, как говорят радисты, потерять эмиссию. Но работала
ли до этого Димкина "керосинка" как ей полагается?
   Ведь когда Димка уходил в санаторий, так и не удалось наладить связь.
   Может, и вправду аппараты его игрушечные, годные лишь для разговора из
комнаты в комнату? То, что он принимал "Альтаир", ничего не доказывает.
   Мощность "Альтаира" куда больше, чем у карманной фитюльки. Как говорят
радиолюбители, при такой мощности и на палец будет слышно, то есть без
всякой антенны. Так что же это получается?
   Полуоткрыв рот, Лева в мучительном смятении чувств смотрел вслед
удаляющемуся другу, не в силах подняться, броситься за ним. Нет, зачем
это? Димка и так знает, что радиостанция не в порядке. А если он схалтурил
в расчете на внешний эффект? Действительно, такой "керосинки"
   еще никто не видел. Афанасий Гаврилович поверил изобретателю, поверил и
в десять километров. Неужели напрасно?
   ...Багрецов нашел Толь Толича возле палатки начальника экспедиции. С
вежливой снисходительностью он улыбался, что-то объясняя женщине в летном
комбинезоне и белом шлеме. Летчица стояла спиной к Вадиму, потом вдруг
повернулась и, опустив голову, пошла ему навстречу.
   - Зин-Зин! - радостно воскликнул Вадим. - Вы к нам?
   Она крепко, по-мужски пожала руку и сдвинула широкие брови.
   - Как будто бы. Сейчас имела удовольствие беседовать с вашим
начальником, товарищем Медоваровым. Это не человек, а что-то вроде
анемометра. Знаете, такая вертушка бывает на аэродромах, силу ветра по ней
определяют. - Зина спохватилась, вспомнив, что говорит со специалистом по
метеоприборам. - Вам про нее объяснять нечего. Дует ветер - она вертится.
Ветра нет - останавливается. Вот и друг ваш такой же... Третий раз прошу:
"Товарищ Медоваров, распорядитесь насчет приборов. Срочно нужно
устанавливать на самолеты". Пока торчу у него над душой - вертится: звонит
по телефону, людей вызывает, все идет как по маслу. Уйдешь - ветер
стихает, анемометр уже не крутится, и дело стоит на месте. Опять улыбочки,
обещания! - Зина говорила с явным раздражением. - Разве я для себя прошу?
Нельзя же откладывать до последнего часа и установку и проверку аппаратов.
Как этого не понимает ваш милый Толь Толич?
   Вадим с грустью подумал, что своевременная проверка аппаратов дело
совершенно необходимое. Надо было раньше испытать "керосинки". Он
посмотрел на часы - через семь минут разговор с Набатниковым. Первая часть
его поручения выполнена - узнал о прибытии летчицы из лесной авиации. Но
как сказать об этом?
   Зина, все еще недовольно оглядываясь на палатку, где скрылся Медоваров,
рассказала, что ее и еще одного летчика временно прикомандировали к
экспедиции Набатникова. После взрыва они должны произвести специальную
аэрофотосъемку, а также принять участие в полетах с неизвестными ей
аппаратами.
   - Волнуюсь, как девчонка, - призналась она, нервно теребя замок "молнии"
   на груди.
   Неслышно, будто на кошачьих лапках, подошел Медоваров и, прищурившись,
оглядел ее.
   - Понапрасну сердитесь, золотко. Я уже распорядился. Утром заберете
фотоаппараты.
   - А остальное?
   - Да, да... - Толь Толич мизинцем вынул соринку из уголка глаза. -
Песок, ветер... Скверное место. Вы мне напомните завтра, что там еще
полагается. Согласуем с товарищем Набатниковым.
   - Вы же мне сами сказали, что все согласовано. Наконец, спросите его.
   Медоваров кисло улыбнулся.
   - К сожалению, товарищ Набатников сейчас отсутствует.
   Он сунул руки в карманы, хотел было уйти, но Вадим его задержал.
   - Минуточку. Афанасий Гаврилович хотел с вами говорить.
   Вадим попробовал зажечь фитиль, но руки не слушались. "Недостаток
конструкции, надо бы приспособить колесико с камнем, как в зажигалке, -
подумал он равнодушно. - Впрочем, теперь уже все равно".
   Ветер задувал пламя, спички ломались. Толь Толич пошутил, что в этом
деле необходима привычка курящего человека, и с готовностью помог радисту.
   Сколько ни нажимал Вадим кнопку вызова, в телефонах царило скорбное
молчание, Афанасий Гаврилович не отвечал. Наконец послышался слабый лепет,
не имеющий ничего общего с басом Набатникова, и все стихло.
   Долго бился Вадим, дул и кричал в микрофон, подкручивал ручки (допуская
мысль, что Набатников случайно перешел на другую волну), но результат
оставался прежним.
   Зина, отвернувшись, чтобы не видеть Медоварова, кусала губы от обиды за
Багрецова.
   "Торжествуй, Толь Толич, победа твоя! Недаром ты был против его
командировки. Смотри, он стоит перед тобой, жалкий, оскандалившийся.
   Пользуйся случаем. Беги к начальнику, напомни ему о своей
проницательности. Скажи, что техник неуч и хвастун, что об этом тебя
предупреждали еще в Москве. Беги, скорее беги!"
   К счастью для Зины, ее позвали. Очень хорошо. Зачем своим присутствием
мучить Багрецова? Ведь ему и перед ней стыдно. "Как больно за тебя,
Вадим!.."
   А Медоваров, поигрывая ремешком, смотрел на бесполезные попытки
Багрецова и радовался. С губ его не сходила кривая усмешка. "Кто ты есть
такой? - словно говорил он. - Цыпленок, а туда же, принципиальность свою
показывает! За справедливостью, видите ли, гоняется... Молокосос! Хотел
жаловаться Набатникову: затирает, мол, ваш помощник молодые кадры. В
изобретатели пролез, чтоб премии получать. Да не тут-то было, хлопнулся
мордой об стол. Ищи справедливости, золотко!"
 
 

                                   Глава 5 

   ТОЛЬ ТОЛИЧ И ЕГО СЧАСТЛИВАЯ ЗВЕЗДА
 
 
   Медоваров, как и многие завистники, люто ненавидел талантливых людей.
Он завидовал их упорству, преданности любимому делу, завидовал славе их и,
главное, тому, что получают они больше его. На прежней работе, тоже в
научном институте, Толь Толич часто подписывал платежные ведомости, ордера
на выдачу премий за изобретательство, подписывал документы по авторскому
гонорару, - в институте издавался научный журнал. Всегда делал это с
усмешкой и мелкими придирками, чувствуя себя обойденным, обиженным. Как же
так? Ведь он, Медоваров, человек с высшим образованием, больше двадцати
лет занимает административно-хозяйственные должности, с персональной
машиной. Начальство ценит и уважает его, а получает он гораздо меньше, чем
какой-то мальчонка - мастер опытного цеха, которому выплачиваются чуть ли
не ежемесячно премии за рационализацию.
   Пользуясь своим правом, Медоваров подолгу задерживал документы на
выплату премий и гонорара. Под маркой экономии государственных средств
выискивал какие-то несуществующие ограничения, для чего до тонкости изучал
все финансовые законы, трактуя их несколько односторонне, так как им
руководили не эти законы и человеческий долг, а злобная зависть.
   - Я за свои две тысячи вон какую ответственность несу! - слегка
подвыпив, говорил он друзьям. - Все хозяйство у меня на руках. А какой-то
курицын сын, ни солидности в нем, ни положения, гайку выдумал - и нате
вам, пять тысяч на блюдечке!
   К людям с "солидностью и положением" Толь Толич относился иначе. Не
моргнув, он подписывал любой ордер. Еще бы, у Ивана Ивановича персональная
машина! Толь Толич не представлял себе, что заслуги, значимость того или
иного человека не всегда определяются средствами передвижения, которыми он
пользуется. Для Медоварова известный всей стране ученый, приехавший в
институт на метро, значил гораздо меньше, чем председатель артели,
выпускающей брошки и головные шпильки, - этот ездит на персональной машине.
   В научном институте неудобно было показывать свое пренебрежение к
творческой мысли, поэтому Толь Толич заискивающе улыбался докторам наук,
дружески похлопывал молодых инженеров по плечу и даже снисходил до шуток с
лаборантами. Больше всего его радовала возможность показать свою власть,
хоть в мелочах, но пусть они знают!
   Кто они? Проходя через актовый зал института, где к первомайскому
празднику на Доске почета вывешивали портреты талантливых ученых,
изобретателей, передовых рабочих, Медоваров неприятно улыбался: "Ну что ж,
все придете ко мне, поклонитесь Толь Толичу в ножки. Мы, конечно, звезд с
неба не хватаем, премий тоже не получаем. Ничего, посмотрим, за что их вам
дают". В результате Толь Толичу тоже дали, но не премию, а строгий выговор
в приказе по институту. У Медоварова произошел малоприятный ему конфликт с
тем самым изобретателем из опытного цеха, который почти ежемесячно получал
премии. Всеми правдами и неправдами Толь Толич старался урезать их,
задержать. Обвинял ни в чем не повинного мастера в рвачестве, обкрадываний
государства и других смертных грехах.
   Партийная организация встала на защиту изобретателя, Толь Толич
прикинулся овечкой, покаялся - это ему не впервой, - и дело ограничилось
взысканием, хотя могло бы обернуться иначе.
   С тех пор - а времени прошло порядочно - в сердце Толь Толича
притаилась уже не зависть, а злость, жгучая, как серная кислота. Капнет
случайно на платье, можно и не заметить, а потом появляется дырка. Ничего
особенного, заштопается, но все же нехорошо. Вот такие мелкие дырочки,
уколы, неприятности, портящие не платье, а жизнь, которая состоит не
только из больших дел, но и будничных, обыкновенных, люди ощущали от
соприкосновения с Медоваровым. Чаще всего, поглощенные своим творческим
трудом, ученые, инженеры, изобретатели не понимали этого. Милый человек
Толь Толич, усаживал в кресло, предлагал папиросы, рассказывал анекдот, а
потом разводил руками и признавался:
   - Командировочку вашу в Ленинград мы чуть-чуть подрезали. Знаете, по
смете не выходит. Главный бухгалтер возражает.
   А инженер составил точный план своей командировки. На заводе
испытывалось его изобретение. Он уже знает, что надо изменить в
конструкции. Но время, время! Откуда его взять, если помощник директора
сократил срок командировки вдвое? Ничего не поделаешь, ему виднее. Смета
так смета...
   Напрасно на нее ссылался Медоваров. Средств на командировки научному
институту было отпущено достаточно. Директор института, академик, не мог
тратить много времени на решение финансовых вопросов. Все такие дела
вершил Толь Толич, считался незаменимым хозяйственником, приятным; чутким,
ну просто прелестным человеком. И тот же инженер, которому беспричинно
сократили командировку, уходил из кабинета Толь Толича обласканный и
довольный. Может быть, позже, внимательно присмотревшись, инженер найдет
мелкие дырочки на платье - следы жгучей зависти и злости, они испортят ему
настроение, но, как правило, такие люди, влюбленные в свои большие дела,
не обращают внимания на мелочи.
   Что им Толь Толич с его жалкими попытками хоть чем-нибудь ущемить
человека, того, кто идет прямым путем, не ластится к начальству, не
клянчит у него каких-нибудь благ и не выслуживается перед ним!
   Это особенно возмущало Толь Толича. В жизни он никогда не шел по прямой
дороге, его прельщали мелкие, узенькие тропки, вьющиеся рядом. Меняя то
одну, то другую, он старался забежать вперед, но, как известно, прямой
путь - самый короткий, а потому Толь Толич часто оставался в хвосте.
   Но и тут он не терялся. С помощью влиятельного друга - а друзей у Толь
Толича было много - он пристраивался на запятках солидного экипажа и снова
вырывался вперед, приветственно помахивая ручкой недогадливым пешеходам.
   Именно таким образом он и въехал в кабинет помощника директора
института, где работал Набатников. Неприглядная история с премиями дала
Медоварову серьезный урок. Он его не забыл, стал осторожнее, но побороть в
себе неприязнь к людям типа Багрецова не мог. Так молодой кот, однажды
высеченный за агрессивное отношение к цыплятам, будет взирать на них
подчеркнуто равнодушно, но вряд ли воспылает к ним отеческой нежностью.
   При случае, заблудись такой цыпленок вдали от хозяйского двора,
обиженный кот постарается восстановить свою поруганную честь.
   Вот таким заблудившимся цыпленком и оказался Багрецов, Пищи, кричи в
свой микрофон - тебя никто здесь не услышит. "Жаловаться хотели товарищу
Набатникову? Милости прошу - х