похож. Накуролесит, а потом, когда дело
до расплаты доходит, - лапки вверх.
   - Вот честное слово, больше не буду, - канючил Левка, и Митяй не мог
различить, притворяется ли тот ребенком или это, как говорится, "крик
наболевшей души".
   - Ну, что ты ноешь? - разозлился Митяй. - Слушать противно! Здоровый
парень, а корчит из себя младенца. Но Левка не отставал:
   - Уговор у нас был... это самое... вместе довести дело до конца. Был
или нет? Я тебя, Митяй, спрашиваю! - В голосе его появились настойчивые
нотки.
   - Предположим, был, - уклончиво ответил Митяй, искоса посматривая на
Женю. - Ну и что же из этого?
   - Да не "предположим", а говори точнее: был или не был?
   - Не понимаю - к чему ты клонишь? - Митяй пожал плечами и равнодушно
отвернулся, чувствуя какой-то очередной Левкин подвох. На это он был
мастер.
   - Теперь скажи, - продолжал допрашивать Усиков, - если мы будем стоять
спиной друг к другу, что получится?
   Митяй буркнул:
   - Софистика!
   Лева пришлепнул ладонью спадающую тюбетейку и заговорил искренне,
волнуясь, - уж очень хотелось, чтоб все оставалось по-старому, иначе
ничего не получится. Есть хорошие слова: "самолюбие", "гордость". И если
он, Левка, буквально пресмыкается перед Митяем, стараясь вызвать его на
разговор, просит прощения, умоляет об этом, то вовсе не потому, что у него
нет гордости и самолюбия, а потому, что он не меньше Митяя заинтересован в
успехе общего дела.
   Когда он закончил свою сумбурную речь, Митяй зевнул, прикрыв рот
ладонью.
   - Декламация!
   - Позируешь, Митяй! - раздраженно воскликнул Левка. - И, главное, перед
кем? Да мы тебя знаем, как таблицу умножения. Чудак человек! Нельзя
стремиться к одной цели и при этом не смотреть друг другу в глаза.
   - Лева прав, - сказал Журавлихин. - Делай выводы, Митяй.
   До этого Женя не вмешивался в разговор, мысленно соглашаясь с Усиковым.
   Митяй молчал, чувствуя не свойственную ему растерянность. Левка прав.
   Так почему же не признать его правоту, не протянуть руку и, позабыв о
ссоре, тут же не поспорить с ним, ну, окажем, насчет происхождения
"собачьего рая" на неизвестной планете, о чем еще вчера рассказывал Женя?
   Нет, не повинуется рука, язык не в силах вымолвить обыкновенные слова,
вроде: "Согласен, Левка. Без дружбы действительно у нас ни черта не
получится. Предупреждали тебя, но ты не послушал. Потому и виноват, сам
это дело признал. Ну да ладно, замнем на сей раз. Действительно, не
убивать же Тушканчика".
   Лева ждал, тихонько насвистывая, уверенный, что инцидент исчерпан.
Митяй покорится логике вещей и силе убеждения, пробурчит что-либо
невнятное и грубовато пожмет ему руку.
   - Самолюбие и гордость присущи каждому человеку, - солидно заявил Лева,
не дождавшись выводов Митяя. - Я сейчас, как видишь, поступился ими. А
тебе нужно бросить свою привычную амбицию. Не ахти какое прелестное
свойство характера!
   Увы, Лева рано торжествовал. Митяй обиделся всерьез. Еще бы! Значит,
Левка не понял своей вины, он даже издевается, "У него, как и у всех
людей, самолюбие, а у меня амбиция, - думал Митяй, все бойчее распаляясь
от незаслуженной обиды. - Притворялся, прощения просил. Палец дашь, а он
всю руку оттяпает".
   - Жук-притворяшка, - громко сказал Митяй и, взглянув на часы,
направился в каюту.
   Лева растерянно посмотрел ему вслед, в отчаянии стукнул кулаком по
барьеру и, не оборачиваясь, засеменил в противоположную сторону.
   Сложная задача стояла перед руководителем группы Женей Журавлихиным.
   Конечно, пользуясь предоставленным ему правом, он должен был сейчас же
принять меры: вызвать ребят в кабинет, то есть в свою одноместную каюту,
выяснить причины разногласий, произнести прочувствованную речь о
необходимости строжайшей дисциплины и, памятуя о пользе самокритики,
признаться перед коллективом в своей "мягкотелости", о чем весьма
убедительно говорил сегодня утром Митяй.
   Но вряд ли это поможет делу. Ребята согласятся с авторитетом
Журавлихина, протянут руки друг другу и... разойдутся в разные стороны.
   Женя в этом не сомневался, вспоминая свой небольшой опыт воспитательной
работы, когда был пионервожатым. Правда, восемнадцатилетние комсомольцы
давно уже не пионеры, не дети и мыслят совсем иначе, но Женя знал, что еще
многое осталось в них от детской непосредственности. Они могут ссориться и
тут же мириться, - ребятишки.
   "Так не лучше ли оставить все как есть? - думал Журавлихин, глядя на
меняющиеся берега. - Ссора обязательно закончится миром и без участия
"старших наставников". Митяй страшно злится, когда его поучают. Пусть
ребята успокоятся..."
   Он облегченно вздохнул, как бы соглашаясь с принятым решением, и,
провожая взглядом цветущий луг, увидел рядом с собой пассажира огромного
роста. Его крепко посаженная седеющая голова чуть не касалась крыши
палубы. Иногда он высовывался за борт, отчего стукался о низкий карниз.
   Обтекаемая, прижатая к воде форма глиссирующего теплохода явно не
рассчитывалась на пассажиров такого роста.
   Человек этот был одет в мешковатый светлый костюм, который раздувался
от ветра, что еще более подчеркивало солидную полноту мощной фигуры. Женя
украдкой наблюдал за ним и, как всегда, чувствовал симпатию к таким вот
людям, прочно стоящим на земле. В выражении его резко очерченного лица
была твердая определенность видавшего виды путешественника, спокойствие и
уверенность, что никакие ветры не сдвинут его с этого места. Во всяком
случае, таким он представлялся Журавлихину.
   Гладко выбритый подбородок, губы, сложенные в добродушную улыбку,
глаза, что называются карими, спрятанные под красноватыми, нависшими
веками, - вот примерно и все, что могло служить дополнением к внешнему
образу пассажира, которого сейчас рассматривал Женя.
   - Изучаете? - вдруг спросил он, поворачиваясь к студенту всем своим
огромным корпусом.
   Вопрос оказался столь неожиданным, что Женя растерялся, смутился,
теплота его сразу покрасневших щек постепенно, точно волнами, расходилась
по телу, до самых пяток.
   - Понятное смущение, - сказал пассажир с видимым сочувствием. - Однако
напрасное.
   Он говорил не спеша, как многие волжане, выделяя букву "о", говорил
весело и непринужденно, отчего у Жени стало спокойно на сердце и краска
почти исчезла с лица.
   - Я ведь тоже не без греха, - словоохотливо продолжал пассажир. - Пока
ваши товарищи ссорились, изучал некоторые особенности молодой человечьей
породы... Нет на земле ничего интереснее. Вы смотрели на берег, на зелень,
цветочки, облака, а я - на вас.
   - Скучное зрелище! - Журавлихин уже оправился от смущения и теперь
старался показать себя остроумным собеседником.
   - Правильно изволили заметить. Скучно и обидно бывает человеку,
особенно моего возраста, когда он видит, как хорошие, серьезные ребята
выдумали себе драму и смешно пыжатся в главных ролях.
   - Но вы не знаете ее содержания.
   - Все понял из первого действия.
   - А не думаете ли вы, что эта сцена вовсе не рассчитывалась на зрителей?
    
 - Тогда, может быть, на друзей? - добродушно спросил странный пассажир;
он все более и более занимал Женю.
   - Не понимаю.
   - И это верно изволили заметить. Многого не понимаете. Я вовсе не
собираюсь оставаться равнодушным зрителем. Придется вмешаться.
   - Ни я, ни мои друзья этого не просили.
   - Согласен.
   - Тогда ваша позиция по меньшей мере странна. Не каждый потерпит, чтобы
в его личные дела вмешивались посторонние люди.
   - Все верно. Но я говорю не о каждом, а о вас - советских студентах,
комсомольцах. Кстати, сами же соглашались с доводами своего товарища:
   нельзя, мол, стремиться к одной общей цели, отвернув друг от друга
физиономии. Эх, ребятки, не понимаете вы, как обидно глядеть на эту
мышиную возню... Столько настоящих дел, а вы тут Гамлетов разыгрываете!
   - Итак, каков же вывод? - иронически спросил Журавлихин.
   - Привести их сюда.
   Женя уже не скрывал улыбки.
   - Это приказ?
   - Если хотите - да.
   - По какому праву?
   - По праву старшего товарища. Этого вам достаточно?
   Журавлихин медлил с ответом. Лева Усиков, когда пришел на фабрику
красок, воспользовался правом советского гражданина. Но дело было
государственное, общественное, а не личное. В данном случае "старший
товарищ" явно злоупотребляет своим правом.
   В осторожных выражениях Женя все это ему высказал.
   - Вы мне, ей-богу, нравитесь, - рассмеялся собеседник. - Чудесная
непосредственность и уйма заблуждений! Будем знакомиться. - Он протянул
руку. - Набатников Афанасий Гаврилович. Профессор. Физик.
   Женя робко пожал его горячую ладонь и назвал себя. Беседа оживилась.
   Набатников говорил, что для него не так уж важно прекратить ссору двух
задравшихся петушков. "Чепуха все это, милый друг, чепуха". Но разве можно
мириться с явным несовершенством характеров? Именно об этом вспоминала
Надя, встретившись с Женей на площадке высотного здания.
   Значит, не случайно возникает вопрос у самых разных людей о переделке
не только сознания, но и характера. Его надо воспитывать всерьез. Нельзя
же в коммунистическое общество тащить с собой груз старых привычек и, что
не менее вредно, скверный характер.
   - Хлам надо оставлять на старой квартире, дорогой друг, - резонно
заметил Набатников.
   С этим, конечно, соглашался Женя, но не мог пожаловаться на плохое
воспитание. Еще бы! Школа, комсомол, пример старших.
   - Все равно мало, - сказал профессор. - Каждый настоящий человек должен
заниматься вашим воспитанием.
   - Именно моим?
   - Да, и вашим. Не могу видеть равнодушных людей. Идет по улице
двенадцатилетний малец и важно дымит папиросой. Не всякий обратит на это
внимание. Скажем, и вы в том числе.
   - А что же вы делаете?
   - Ничего особенного. Беру у него изо рта папиросу и бросаю в урну.
Надо, чтобы так поступали все. Конечно, это не единственный способ борьбы
с курением ребятишек, но, поверьте, очень простой и действенный.
   С интересным человеком встретился Женя. В Набатникове сочетались
резкость и прямодушие. Он не поучал, а попросту делился опытом большой
прожитой жизни, и это доставляло ему удовольствие, - так, во всяком
случае, казалось Жене. Впрочем, он не ошибался.
   Как всякий настоящий человек, Набатников ненавидел равнодушных. Он
приводил самые обыкновенные жизненные примеры, встречающиеся на каждом
шагу. Так, он рассказал, что перед отплытием "Горьковского комсомольца"
   наблюдал, как на соседнем дебаркадере производилась посадка на камский
пароход. Толчея, шум, крики. А все почему? На палубе около сходен стояли
ящики и наполовину загораживали проход. Люди с вещами протискивались
буквально в узкую щелку. Чего проще перенести ящики в сторону? Но люди из
породы равнодушных не видели этого, не хотели замечать ни толкотни, ни
беспорядка. Набатникову стало обидно за пассажиров.
   - Пошел на жертву, - весело говорил он. - Втиснулся между какими-то
двумя сундуками, и мое бренное, хилое тело толпа внесла на палубу.
   Дальше было самое простое: двухминутный разговор с помощником капитана,
ящики убрали, и люди не спеша, гордо, как им и подобает, прошествовали на
палубу. Любопытная деталь! Помощник капитана удивился, узнавши, что я не
еду с ними, а тороплюсь на другой теплоход. "Чего же вы старались, чудак
человек?", - хотел он сказать. По глазам видел... А надо сделать, чтобы
никто не удивлялся такому вмешательству.
   Вспомнил Набатников и другой свежий пример. Утром зашел он в ресторан
позавтракать. Ресторан на теплоходе прекрасный, крахмальные скатерти, все
как полагается. Сосед по столу посмотрел стакан на свет, вздохнул и стал
вытирать его салфеткой. Стакан был плохо вымыт, с грязными подтеками, но
попал к человеку равнодушному. Не хотелось ему разговаривать с официантом,
наплевать на все: пусть и завтра и через десять лет подают грязные
стаканы. А это так и будет, если мы из-за чистоплюйства промолчим, вместо
того чтобы кому нужно напомнить, что всякое дело требует любви и внимания.
   - Это, так сказать, к вопросу о равнодушии. - Набатников достал большой
цветной платок, вытер вспотевший лоб. - Теперь докладывайте - и, главное,
без утайки, - что же случилось с вашим аппаратом.
   Журавлихин не мог, да и не хотел отступать. Профессор, несмотря на
непрошеное вмешательство в их личные дела, Жене понравился. Он смотрел на
него с восхищением, как всегда при встречах с интересными людьми.
   Стараясь не отвлекать внимание Набатникова на второстепенные детали.
   Женя рассказал ему о пропаже аппарата, о том, как тот попал на
Химкинский вокзал, а потом и в Горький. Чувствуя интерес профессора.
   Женя подробно изложил особенности устройства "Альтаира" и уже перешел к
вопросу его применения.
   - Погодите, милейший! - перебил Набатников. - Какой у вашего "Альтаира"
   объектив? Широкоугольный? То есть я хочу спросить - захватит ли он
панораму? Ну, скажем, вид горного хребта?
   Женя пояснил, что объектив аппарата можно заменить на любой. Это вполне
удовлетворило Набатникова, и он пожалел, что раньше не подумал о
передатчике вроде "Альтаира".
   - Не учел, что именно такой еще нужен. Теперь уже поздно. Обидно... -
Но вдруг оживился: - Впрочем, вот какое дело. Одолжите нам аппарат на
денек-другой...
   Просьба Набатникова радостно взволновала Женю. Мало ли для каких опытов
понадобился профессору "Альтаир"! Уже представлялось, что аппарат выходит
на широкую дорогу, что будущее его огромно. Но Женя сразу сник и лишь
развел руками.
   - Его еще нет.
   - Найдете, - спокойно сказал профессор. - Конечно, если не
перессоритесь окончательно.
   На вопрос, далеко ли он едет, профессор ответил, что у него выдалось
свободное время, решил отдохнуть и, главное, посмотреть Волго-Донской
канал. Потом прямо из Ростова вылетит к месту командировки.
   - А вы куда направляетесь. Где решили выходить?
   - Ничего не известно, - признался Женя упавшим голосом. - Все зависит
от принятой передачи. Она и подскажет. На всякий случай билеты взяли до
Куйбышева. Возможно, выйдем у Жигулей. Там высоко - триста метров. Для нас
это самое важное.
   - Занятное путешествие. - Набатников быстро оглянулся и заметил Усикова.
    
 - Я не помешаю? - смущенно спросил тот, не глядя на профессора. - Мне
Жене надо сказать...
   - Говорите, не стесняйтесь. Тащите вашего обидчивого друга. Разговор
будет общий. Что это у вас? - профессор указал на карман Левы. - Особая
мода?
   Усиков испуганно взглянул вниз. Сквозь карманы его парусиновых брюк
проступила краска, один из них был малиновый, другой ядовито-зеленый.
   Как же так? Он ведь предупреждал. Лева растерянно достал из кармана
цветной пакетик, завернутый в целлофан. Теперь ни за что не отмоется.
   Сокрушенно качая головой, держал он в руках редкий образец несмываемой
краски и не знал, что с ним делать.
   "Горьковский комсомолец" подходил к пристани. Воздушные винты были
выключены, теперь работали только подводные, - так удобнее маневрировать.
   Профессор и студенты стояли на противоположном от пристани борту,
поэтому не заметили, как теплоход вплотную прижался к дебаркадеру.
   От толчка Лева пошатнулся. Пакетик с краской выскользнул из рук и упал
в воду.
   Усиков, не раздумывая, перемахнул за борт. Никто не успел его удержать.
   Ветер уносил пакетик в сторону. Левка пускал пузыри. Он почти не умел
плавать, еле держался на воде, но все же пытался догнать пакетик, удаляясь
от спасательного круга, который ему бросили. Краска быстро растворялась.
Ярко-малиновые струйки побежали по волнам.
   Женя неуверенно перенес ногу через борт, но профессор оттолкнул его.
   - Куда вы? Тут надо умеючи. Держись, молодец! - крикнул он, сбрасывая
пиджак.
   - Нельзя, нельзя! Краска не отмывается... - захлебываясь, взвизгивал
Левка. - Я сам...
   Взметая вверх снопы малиновых брызг, хватал он коварный пакетик. Издали
казалось, что человек плавает в сиропе.
   Быстро спустили шлюпку. Матросы стали тащить его из воды. Но, к их
удивлению, утопающий не давался в руки, кричал, чтобы люди к нему не
притрагивались, пока он не схватит пакетика.
   С большими предосторожностями - не измазать бы кого проклятой краской -
Усиков неловко влез в лодку.
   Когда он добрался до своей каюты и взглянул в зеркало, то чуть не упал
без сознания. На него смотрело странное красноволосое существо с лицом
ирокеза.
    
  
 * * * * * * * * * *
  
  
  
 Афанасий Гаврилович Набатников сидел в ногах на Левкиной постели и ждал,
что этот сумасшедший парень может сказать в свое оправдание.
   В двухместной каюте было тесно. Основную ее кубатуру занимал профессор,
напротив сидел длинноногий Женя. Левка разлегся по-барски, поэтому Митяю
пришлось буквально прижаться к стене. Ясно, что он не одобрял глупую
Левкину выходку, но, если честно признаться, ведь не каждый бросится в
воду, не умея плавать. Смутное чувство жалости пряталось где-то в душе.
   Левка лежит растерянный, притихший, краснолапый, как гусь.
   - Ну и пусть глупо, - устало соглашался он, объясняя свой поступок
профессору. - Но вы не знаете, что это за краска! Вся Волга от Горького до
Куйбышева была бы полна действительно красной рыбой.
   Со слов изобретателя Лева рассказал о краске. Ничтожная крупинка ее,
растворенная в тоннах воды, окрашивала живую материю в густой, яркий цвет.
Стоило во дворе фабрики полить клумбу, куда случайно попала
микроскопическая крупинка этого красителя, как через несколько дней все
цветы приобретали уже другой, не предусмотренный природой оттенок.
   Краска вместе с водой всасывалась корнями растений.
   - Так получились голубые розы, зеленые левкои, лиловые настурции. Я их
видел, - говорил Усиков, приподнявшись на локте. - Вот это краска! А ее
практическое значение?
   - Вполне можно представить, - отозвался Афанасий Гаврилович, поудобнее
размещая свое большое тело на узком диване. - Вместо многих тонн красок,
перевозимых в железных бочках, потребуются крупинки в стеклянных баночках.
Кстати, вы говорите, что они безвредны?
   - Производились опыты.
   - Я не биолог, но мне кажется, краска эта поможет проследить ход рыбы,
например, если окрасить некоторые достойные внимания науки экземпляры в
разные цвета. Или вот, скажем, производится кольцевание птиц. Для того
чтобы прочесть на кольце ее местожительство, птицу нужно поймать, А почему
бы не выпускать красных журавлей? - говорил Набатников с легкой усмешкой.
- За ними можно наблюдать в полете.
   Лева страдал - и не потому, что денька три придется походить
краснорожим. Это еще полбеды, а главное другое. Малиновые штаны с зеленым
пятном у кармана сохли под потолком каюты, и вряд ли у Левы найдется
смелости показаться в них на палубе. Ни Женя, ни Митяй помочь не могли -
запасных брюк не было. Значит, надо выделять из скудного денежного бонда
"поисковой группы" некоторую сумму на покупку хотя бы самых дешевых
парусиновых штанов. Согласится ли Митяй? Скажет: "Ходи в малиновых. Сам
виноват".
   Вполне понятно, что расчетливого, бережливого Митяя не мог не волновать
этот непредвиденный расход, но после сегодняшнего трагического
происшествия он уже почти простил Левку, хотя и помнил насчет "амбиции"
   - об упреке абсолютно незаслуженном.
   Митяй слушал разговор профессора с Левкой, и в нем проснулось ревнивое
чувство. Левка без году неделю знает Набатникова и уже горячо обсуждает с
ним, как можно устроить фильтры на фабрике, чтобы ни одна пылинка краски
не попадала в речку. Об этом Левка не советовался с Митяем ни разу и -
нате вам! - уже консультируется с посторонним, что показалось Митяю
особенно обидным и несправедливым. Ведь у него было свое мнение насчет
фильтров, он даже эскизы набросал. Само собой разумеется, что Гораздый не
считал себя специалистом в химии красителей. Но почему же не помочь людям?
Вдруг что-нибудь стоящее получится. Об этом ему и Женя сказал.
   Неожиданно для самого себя Митяй понял, что Левка (при благосклонной
поддержке Журавлихина) впутали его в это предприятие, что он, Митяй,
подраж