сущности, пустой и циничной. Это
они, выходя на вечернюю прогулку, называют наши улицы "бродвеями",
"стритами" и "авеню". Они в любом месте, под любую музыку танцуют
"стилем". Это их обезьянья манера.
   Опять включился "Альтаир". Митяй ходил к Афанасию Гавриловичу, сейчас
пришел вместе с ним и спросил:
   - Танцуют?
   Женя молча указал на экран. Ничего не изменилось.
   Чуть ли не до самого вечера продолжалось это скучное занятие, и Женя
думал, что оно чужое, тупое и бессмысленное. К сожалению, им увлекаются
многие, в ущерб книге, театру, спорту. Странное поветрие!
    
  

                                 Глава 3 

   В ЭТО ВРЕМЯ ПОД МОСКВОЙ...
    
 Опыт и особое чутье исследователя не обманывали Пичуева. Он понимал, что
приехал на аэродром не в обычный день. Готовились серьезные испытания.
   Все говорило об этом - и несколько "ЗИМов" у ворот, и суетливая беготня
молодых техников. Озабоченные гости - наверное, представители смежных
институтов - нетерпеливо поглядывали на часы.
   По взлетной дорожке двигались фургоны с радиолокационными установками,
трещал зарядный агрегат, гудели моторы. Похоже было на то, что скоро
начнутся испытания нового самолета. Но сколько ни смотрел Вячеслав
Акимович по сторонам, он не видел подходящей конструкции, готовой к
полету. На транспортных машинах все винты были закрыты чехлами, вертолет
тоже мирно подремывал в тени грибовидного ангара, который так
заинтересовал Пичуева.
   Дерябин попросил извинения и после разговора со встретившимся ему на
дороге техником покинул гостя.
   - Пока осмотритесь, - предложил Дерябин, - а я кое-что проверю.
   Ребятишки могли и напартачить. Одному уже досталось.
   Вячеслав Акимович понял, о ком шел разговор, и посочувствовал
виноватому технику. Красный до ушей, сейчас он тянул кабель к зарядному
агрегату.
   Вероятно, потребовалась дополнительная зарядка аккумуляторов. Почему-то
они оказались в дышащей крыше ангара. Крыша, будто втягивая в себя воздух,
медленно расширялась в обе стороны, похожая уже не на чечевицу, а скорее
на толстую двояковыпуклую линзу. Это сравнение напрашивалось само собой,
так как ее поверхность ослепительно блестела. На ней Пичуев рассмотрел не
только ребра, но и темные концентрические круги, которых снизу не было. Он
попытался объяснить себе, зачем ее нужно раскрашивать "под зебру", но в
этот момент внимание его было отвлечено весьма странным обстоятельством:
линза, как шляпка гриба, оторвалась от своей ножки и повисла в воздухе.
   Вначале Пичуев подумал, что встретился с каким-нибудь оптическим
явлением, вроде солнечного отблеска, создающего иллюзию просвета между
крышей и цилиндром. Однако сквозь это небольшое пространство видны были
облака и даже летящий самолет.
   - Отставить! - послышался голос Дерябина.
   Он высунулся из двери цилиндра, и через минуту шляпка гриба снова села
на свое место.
   Тонкие металлические подпорки, которые так смущали Пичуева хрупкостью и
невесомостью, оказались стальными тросами. Они дрожали, словно натянутые
струны, гудели от напряжения. Только сейчас понял Пичуев, что перед ним
удивительная конструкция, похожая на воздухоплавательный аппарат. Вряд ли
стоит сомневаться, какая же еще сила, кроме легкого газа, может приподнять
пустотелый диск. Пичуев не слышал ни шума винтов, ни рева реактивного
мотора, что могло бы опровергнуть эту догадку.
   И вдруг почувствовал, как в радостной тревоге забилось сердце. А ведь
он, радиоинженер Пичуев, еще не подумал о самом главном - о том, что не в
институте телевидения, а здесь, на аэродроме, решалась его давнишняя
мечта. Будут люди видеть Москву за тысячи километров - и на Чукотке, и на
Маточкином Шаре, зимовщики, пограничники, колхозники Алтая, трактористы
новых земель, моряки на кораблях, весь советский народ. А может быть, и
люди всего нашего полушария?
   "Нет, это уж слишком". Как исследователь, по привычке заставил себя
успокоиться, понимая, что в таком состоянии, когда говорит волнение
сердца, серьезные мысли тихонько выжидают. Пичуев сознательно и
планомерно, как и всегда в подобных случаях, гасил это лишнее волнение,
для чего придумывал несуществующие технические препятствия. Сейчас он
ограничивал возможности летающего диска, считая высоту его полета
ничтожной, - где уж тут думать о приеме на Чукотке? Подъемная сила тоже
мала: телевизионная станция свинцовым грузом прижмет диск к земле.
   Напрасная затея!
   Но молодой инженер верил опытному радисту Дерябину. Разве он не
представляет себе, что необходимо для телевидения? Разве не знает, с какой
высоты нужно передавать, чтобы получить достаточную дальность? Не знает,
сколько весит аппаратура? "Нет, не зря старик привез меня сюда", - подумал
Вячеслав Акимович и снова ощутил радостное беспокойство.
   - Ну и как? - подойдя, спросил Дерябин. - Пригодится конструкция
Пояркова?
   - Высота? - деловито осведомился Пичуев: ведь этим определялось главное.
    
 - До двухсот.
   Пичуев удивленно переспросил:
   - До двухсот? Так мало? Вы же понимаете: высотные здания... - колко
напомнил он, но тут же заметил, что у Дерябина задрожали от смеха стекла
очков.
   Борис Захарович не мог сдержаться и явно подсмеивался над своим бывшим
студентом.
   - Милый вы мой, - оказал он, видно довольный его наивным вопросом, - я
же подразумеваю километры.
   - Или я действительно жалкий профан, - начал рассерженный Пичуев, - или
вы решили рассказывать анекдоты. Насколько мне известно, летающие аппараты
легче воздуха не могут подняться выше тридцати километров. А если хотите
забраться выше, то объем их должен быть гигантским, несомненно в десятки
раз больше этого диска.
   - Истина, молодой человек, истина! - не переставая улыбаться,
подтвердил Борис Захарович. - Ну, а что вы скажете насчет ракеты?
   Пичуев взглянул на диск. Какая тут к черту ракета? Совсем не похоже. Да
и, кроме того, диск приподнимался, как аэростат, он видел это собственными
глазами.
   - Теперь поговорим о деле. - Дерябин взял гостя под руку и повел в тень
диска. - Нас, метеорологов, да и не только нас, а и многих других
специалистов, интересует телевизионная установка в летающей лаборатории.
   Я думаю, что найдутся ученые, которые дорого бы дали за один час
наблюдений у телевизора, где на экране видна Земля с высоты двухсот
километров.
   - А сами наблюдатели не могут подняться на эту высоту?
   - Незачем. Связано с большими осложнениями и риском.
   У самого основания цилиндра, на котором покоился диск, открылась дверь,
из нее вышел невысокий широкоплечий парень в защитной гимнастерке и
сапогах. Вячеслав Акимович узнал в нем провинившегося техника, - его,
бедного, отчитывал строгий начальник Дерябин.
   - Все готово, Борис Захарович, - сказал техник, не поднимая на него
глаз. - Подключил.
   Старый инженер усмехнулся в усы.
   - То-то! Вот, изволите видеть, - он повернулся к Пичуеву, кивком головы
указывая на техника, - Тимофей Бабкин. Парень смекалистый, дело знает.
   Но сегодняшнего я ему не прощу. Типичный перестраховщик!..
   Дерябин рассказал, что при первых испытаниях прибор, разработанный
Бабкиным и Багрецовым, капризничал, пришлось с ним много повозиться. В
результате получилась вещь стоящая. Но, несмотря на высокую оценку их
прибора. Бабкин вдруг обратился за. разрешением заменить новую конструкцию
старой - как он говорит, для надежности.
   - Совестно, молодой человек, совестно! - Дерябин укоризненно покачал
головой. - Можешь не верить девушкам - твое дело, - но в науку верить
обязан.
   А Тимофей Бабкин, техник из лаборатории ј9 института метеорологии,
стоял перед начальником, опустив покорную стриженую голову. Не в первый
раз ему приходилось выслушивать справедливые замечания Бориса Захаровича.
   Однако сейчас, в присутствии постороннего инженера, Бабкин чувствовал
себя обиженным. Можно было отозвать в сторону и там отчитать покрепче, а
не срамить перед гостем. Нет, не понимает начальник всей тонкости
человеческой психологии. Разве Бабкин не верит в науку? Очень даже верит.
Но вот насчет глубины своих знаний и умения ими пользоваться Бабкин сильно
сомневается. И нет тут ничего зазорного. Дожив„т Тимофей до лысой головы,
тогда и разговор будет другой. А пока тычешься носом, как слепой щенок,
все тебе кажется страшным, неуютным, неудачи подстерегают на каждом шагу,
всюду тайны и загадки. Сделаешь аппарат, надеешься на него, веришь. Вдруг
в самый ответственный момент камуфлет получается: он категорически
отказывается работать... Так и сейчас было.
    
 Дерябин объяснял гостю устройство летающей лаборатории, а Бабкин стоял
рядом, ждал приказаний. Это из-за него на полчаса отложили испытания.
   Трудно работать молодому технику в научном институте. Никак не
соразмеришься, не угодишь. За смелость - выговор, за лишнюю осторожность
тоже по головке не гладят. Вот и найди тут правильную линию... Трудно, ох,
как трудно ее отыскать, когда в двадцать два года тебя считают
специалистом и чуть ли не настоящим изобретателем, а ты еще ничего не
умеешь делать!
   Напрасно прибеднялся Тимофей. Требовательный к себе, упрямый в работе,
он уже познал вечную неудовлетворенность исследователя в поисках
совершенства. Этому его научили старшие товарищи по лаборатории. Никогда
бы он не променял свой видавший виды монтажный стол с впитавшейся в дерево
канифолью, темными пятнами от паяльника, исцарапанный и обшарпанный, на
какой-нибудь другой, с зеркальным стеклом и мраморно-бронзовым письменным
прибором.
   Подавленное состояние Бабкина объяснялось просто. Зачем жаловаться на
капризы техники? История эта обычная, поправимая, и не Тимофею о ней
печалиться. Личные мотивы, не связанные с работой в институте, волновали
Бабкина. Несчастная влюбленность? Разве этого не бывает? Ходил бы, грустил
Тимофей, как миленький. Опять не то. Серьезный, положительный Бабкин
терпеливо ждал назначенного судьбой часа, когда не будет разлучаться со
Стешей Антошечкиной. Жила она далеко, в деревне Девичья Поляна, куда
однажды летом приезжали Бабкин и Багрецов для испытаний радиометеостанции.
   Ничего не понимал старик Дерябин, говоря, что девушкам можно не верить.
   Это смотря каким. Ведь Борис Захарович никогда не видел Стешу. А
Тимофей верил ей, подчас забывая даже науку, в которую верить обязан, и
вовсе ему не совестно. Вот уж ни капельки. Кто знает, не ради ли Стеши
окончит он заочный институт раньше срока...
   Но что тревожило Тимофея? Почему за последние дни он стал особенно
молчалив и задумчив? Это заметили многие, даже Борис Захарович. Бабкин по
натуре человек спокойный, немногословный, его нельзя упрекнуть в излишней
чувствительности и сентиментальности. Но в эти дни он испытывал странное,
непривычное ему ощущение, будто потерял что-то, чего-то ему не хватает.
   Много лет подряд Бабкин не расставался с Димкой Багрецовым. Даже в
командировки всегда посылали их вместе. Вместе они проводили свой отпуск.
Но на этот раз пути разошлись.
   Димка вдруг решил отправиться в экспедицию. Готовились новые и очень
ответственные испытания диска, поэтому Дерябин не мог отпустить сразу двух
техников. Тимофей упрашивал Димку подождать до августа - поедут вместе,
куда только ему захочется, пусть в экспедицию, в горы, на море, к черту на
рога. Ничего не вышло. Строптивый друг не мог упустить, как он говорил,
единственного случая в жизни, простился с Тимофеем и исчез.
   А дело было в карманных радиостанциях, которыми в основном занимался
Димка, Бабкин лишь помогал ему. Зная, что каждый изобретатель считает свое
детище чуть ли не высшим проявлением человеческого гения, Бабкин весьма
критически относился к аппаратам, находя в них все новые и новые
недостатки. В то же время он понимал, что настойчивость и, если хотите,
упрямство совершенно необходимые свойства характера, помогающие
изобретателю в борьбе с равнодушными, мелкими, косными и прочими
себялюбцами, к каким Димка причислял некоего Толь Толича.
   Багрецов не обманывал себя. Опытные инженеры оценили образец
радиостанции как остроумную, во всяком случае, интересную конструкцию.
   Но практическое применение таких малюток вызывало некоторые сомнения.
   Впрочем, для экспедиций и альпинистов они, пожалуй, хороши. "Вы едете
испытывать в горах? - опросили специалисты. - Прекрасное решение! Желаем
удачи".
   Начальник экспедиции всерьез заинтересовался аппаратами, хотел их
проверять сам. У него было одно предположение - правда, пока еще не
додуманное, - но и так карманные радиосигнализаторы Багрецова могли бы
принести пользу в экспедиции. "Жду вас с нетерпением", - сказал начальник
и уехал отдыхать.
   Димка все же увязался с экспедицией, считая, что будет самым последним
дураком, если не использует этого случая. Скромная должность радиста не
смущала техника исследовательского института, привыкшего к сложным
испытаниям новых приборов. Уж если Димка что решил, то в лепешку
расшибется, а настоит на своем. Это хорошо знал Тимофей, но поведения его
не одобрял. Какое глупое упрямство! Люди набраны, штаты заполнены, сам
помощник начальника экспедиции недвусмысленно дал понять Димке, что
обойдется без него, - радистов достаточно.
   "Где он сейчас, Димка? - грустил Тимофей. - Чудак, почему не напишет?
   Удалось ему встретиться с начальником экспедиции или нет? Неужели все
еще чувствует себя на птичьих правах? Никакой гордости, одно упрямство.
   Воображаю, как этого "второго радиста" шуганет начальник, когда тот
предстанет перед его светлые очи", - думал Бабкин, уверенный, что из
Димкиной затеи ничего не выйдет. Ведь перед самым отъездом приняли еще
одну радистку.
   Бабкин беспокоился, злился и на него и на себя. "Ни к чему все это, ни
к чему", - мысленно повторял он, стараясь освободиться от странной и
непривычной тяжести на сердце. Глупое, неприятное состояние.
   ...А инженеры все еще обсуждали технические особенности летающего диска.
   О Бабкине позабыли; впрочем, он и не напоминал о себе, - когда нужно,
позовут, а сейчас стой смирно, не мешай и будь незаметным; видишь, не до
тебя. Решался серьезный вопрос. Тимофей это чувствовал, искоса посматривая
на молодого инженера с зажатой в углу рта длинной трубкой.
   Приехал он сюда, конечно, не ради любопытства и не на экскурсию.
   - Почему в нашем институте ничего не знали о диске? - спрашивал Пичуев
у Бориса Захаровича. - Ведь он построен не только для метеорологов?
   - А как же вы думали, батенька! У нас здесь целый колхоз. Объединились
с физиками, астрономами, радистами, летчиками. Кого только вы не встретите
возле этой комплексной лаборатории!.. Глядите, - Дерябин указал тростью на
антенны, блестевшие под диском, - это, как вам известно, хозяйство
радистов. Они будут изучать условия распространения разных волн. Видите -
сопла двигателей, - он нацелился палкой на край риска. - Тут их много,
причем не все они необходимы. Но как можно отказаться от испытаний новых
типов ракетных двигателей в ионосфере, если есть лаборатория, способная
подняться на такую высоту! Вы, конечно, понимаете, что все данные
испытаний автоматически по радио передаются на землю и записываются на
пленку.
   Старого радиоинженера, несомненно, занимала мысль о первом путешествии
за пределами земного притяжения, где совсем по-новому будут использованы
возможности радиотехники.
   - Вы молодой скептик, - говорил он Пичуеву, раздраженно стуча палкой по
бетонным плитам. - Спрячьте улыбочку, дорогой мой. Хоть я и старая калоша,
но уверен, что доживу до того времени, когда наши с вами аппараты будут
кружиться вокруг Луны. Мы сначала с Земли, из дому, посмотрим, как
выглядит ночная красавица вблизи. Стоит ли она внимания?
   Может, и незачем посылать туда людей, техникой обойдемся?
   Пичуев слыхал об этой идее. Ясно, что первые путешествия на соседние
планеты будут без людей. Надо сначала все проверить, а потом уже
отправлять человека в ракетоплане.
   - Двести километров высоты, на которую поднимется паша лаборатория, -
чепуха в сравнении с расстоянием до Луны, - продолжал Борис Захарович и
тащил за рукав "молодого скептика" в сторону от диска, - прыжок блохи.
   Но если бы вызнали, как важно для науки вырваться за пределы земной
атмосферы! Не случайно эта лаборатория несет с собой довольно приличный
груз всяких приборов. Конструктор Поярков прямо за - голову хватается,
зеленеет от гнева, когда на него наседают аэрологи или, например,
радиофизики с требованием разместить в диске лишнюю сотню килограммов.
   Вы еще с Поярковым встретитесь, - усмехнулся он, вспомнив, как за
каждый килограмм спорил с ним до хрипоты. - Видите, по краям диска
обтекаемые колпаки, - Дерябин показал тростью на блестящие полушария,
похожие на выпуклые пуговицы. - Там раньше стояли аппараты Набатникова.
   Увлеченность старика Дерябина, его стремление к познанию бескрайнего
мира передались и Вячеславу Акимовичу. Никогда он об этом не думал, а если
и мечтал, то осторожно. Но он гнал от себя эти мысли, подчиняясь
единственной, что им завладела давно: дальность, дальность телевидения, и,
конечно, на Земле, - какой же чудак будет строить телевизоры для
разглядывания лунных кратеров, если мы пока еще не можем видеть Москву
хотя бы за тысячу километров от нее? Трудно было сосредоточиться, но в
туманной неясности уже четко вырисовывались, как рельсы, уходящие вдаль,
пути решения основной задачи. Без всяких ракетных установок, а лишь
используя лабораторию, как гигантский стратостат, плавающий в воздушном
океане на высоте двухсот километров, возможно обеспечить дальний прием
телевидения.
   - Пойдемте к Пояркову, - сказал Дерябин, повесил трость на руку и
вместе с гостем торопливо зашагал к основанию гриба.
   Оглянувшись, он заметил, что Бабкин нерешительно топчется на месте, и
поманил его пальцем.
   - Ага, испугался, парень? Идем, идем! Он сегодня не кусается, добрый.
   Речь шла о конструкторе Пояркове. Он так придирчиво относился к
техникам, устанавливающим аппаратуру в диске, что Тимофей старался
возможно реже попадаться ему на глаза.
   Поярков был человеком мягкого характера, незлобивым и, как говорили его
друзья, на редкость чутким, отзывчивым. Любил он свой тихий кабинет, цветы
на столе, чуть слышную музыку в приемнике. Любил возиться со всякой
живностью - щенятами, котятами, рыбками в аквариуме. Приучил скворца
садиться на плечи и говорить два-три слова, чем страшно гордился перед
знакомыми. Короче говоря, молодой конструктор считался человеком
безобидным, легким в отношениях с окружающими, приятным. Его "тихие
радости", вроде щенят или говорящего скворца, вызывали у друзей
снисходительные улыбки, но все это так любопытно сочеталось в характере
Пояркова, что невозможно представить себе его образ другим.
   Инженеры, ученые-гости из других институтов, с которыми Пояркову
приходилось сталкиваться лишь на работе, люди весьма объективные и
заслуживающие полного доверия, утверждали в один голос, что Поярков злой,
черствый, неприятный человек, что ему не хватает воспитания и хотя бы
минимальной сдержанности.
   А что мог сделать несчастный, замученный бессонницей конструктор, когда
за эти дни его несколько раз вызывали то к начальнику конструкторского
бюро, то в главк, то в техсовет министерства с просьбой "изыскать
возможности" установки еще одного - уже последнего - прибора? Вот письмо
из научно-исследовательского института: очень просят помочь, дело
громадной важности, Поярков показывал расчеты грузоподъемности
лаборатории, разворачивал чертежи и спрашивал инженеров: "Куда прикажете
втиснуть еще новую "бандуру"? Она не помещается в отсеке для аппаратуры.
   Энергетическое хозяйство тоже перегружено. Электрики считают, что для
питания нового прибора нельзя выделить ни одного ватта энергии".
   Будто бы на этом дело и кончалось. Нет. Представители институтов
оказывались настойчивыми, приезжали лично разговаривать с Поярковым.
   Каждый из них хотел своими глазами убедиться, что приборы, которые, по
мнению виднейших ученых, должны открыть н