ия.
   Гораздый останется дежурить неподалеку от ящика с "Альтаиром".
   Сравнительно небогатый животный мир Подмосковья вряд ли будет
дефилировать перед объективом телепередатчика, поэтому сегодняшние
испытания должны быть подчинены первому пункту программы, то есть
определению дальности действия.
   Примерно в таком скучном плане и только о технике разговаривали два
друга-экспериментатора. Никто из них не мог и даже не стремился
благоразумно позабыть недавнюю пустяковую ссору.
   Несмотря на опасения Гораздого, испытания прошли удачно. Усиков
подъехал чуть ли не к самой Москве, и все же на экране приемника довольно
четко были видны ветки кустарника, от которого уже протянулись длинные
тени, кособокая елочка и гриб-мухомор. Несколько раз на качающихся ветках
показывались суетливые пичужки и, вспорхнув, исчезали. Юркая ящерица
подползала к ящику, и Лева ясно видел, как дрожит ее лоснящееся брюшко.
   Из маленького репродуктора "чемоданного телевизора" он слышал птичьи
голоса, далекий зов кукушки и басовитый счет Митяя: "Один, два, три...
   шестнадцать".
   Шофер торопился домой, а испытателей трудно было оторвать от столь
увлекательного дела, как проверка дальности при разных антеннах. Не во
всех случаях можно ставить высокие мачты и растягивать провода. Иной раз
антенна должна быть полностью замаскирована. Ну, скажем, в степи, в
пустыне, где-либо в песках, - не ставить же там мачту? Всех животных
перепугаешь. А что, если попробовать заключить специальную крестообразную
антенну в тот же ящик, где находится "Альтаир"?
   Подбор такой антенны занял много времени. Однако надо же ее испытать на
дальность. Лева предложил отпустить шофера. Пусть только подвезет ящик
поближе к шоссе. Оттуда, после испытаний, нетрудно добраться домой с любой
попутной машиной.
   Дальность передачи с внутренней антенной не должна быть особенно
велика, можно взять чемодан-телевизор и пешком пройти это расстояние...
Так по крайней мере казалось Леве и, вероятно, его другу. Митяй не пожелал
высказать своего суждения вслух, но не возражал, когда, отпустив шофера,
Левка потащил чемодан в сторону от дороги и скрылся в мелком перелеске.
   Митяю пришлось немало поволноваться.
   Вот уже прошло два часа с тех пор, как Лева исчез. Напрасно Гораздый
кричал в щели ящика - там возле объектива находился микрофон, - кричал
надсадно, угрожая, что больше не станет ждать, ему это все страшно надоело
и через пятнадцать минут он уедет с первой попавшейся машиной.
   Проходило пятнадцать минут и еще столько же, а Митяй все еще стонал
перед микрофоном. Разве можно бросить Левку одного!
   Стволы сосен стали фиолетовыми, будто облитые чернилами. Надвигался
вечер, темнота поднималась с земли, ползла вверх по стволам, где у самых
вершин еще блестели оранжевые ветки.
   Наконец, когда Митяй уже совсем отчаялся, в кустах мелькнула пестрая
ковбойка Усикова. Шел он, не выбирая дороги, до смерти уставший, не
отстраняя веток, бьющих по лицу.
   Митяй бросился ему навстречу и молча взял чемодан.
   - Спасибо, - сухо поблагодарил Лева. - Но что означают вопли и зверские
рожи перед объективом? Конечно, я вернулся, глядя на твою истерику, хотя
абсолютно уверен, что мне удалось бы принять передачу еще дальше.
   - Удалось пьяному свистнуть, - лениво усмехнувшись, сказал Митяй. -
Можно было вспомнить и о благоразумии. Ночь на носу.
   - Благодарю за совет. Но мы все-таки не установили предельную дальность
"Альтаира" с новой антенной. Я прошел километров пять, а сигнал оставался
таким же мощным, как и вблизи передатчика. Терпеть не могу неясностей.
   У Левы были все основания, чтобы вновь поспорить с товарищем. Как можно
на полдороге прекратить испытания, если они так прекрасно начались!
   Только ленивый и сонный Митяй может этого не понимать. Никакого в нем
"творческого беспокойства".
   - Сейчас сумерки, а освещенность экрана почти не уменьшилась, - говорил
Лева, снимая тюбетейку и вытирая голову платком. - Мы же еще ни разу не
проверяли передатчик при слабом свете. Подождем, когда стемнеет, и
попробуем. Как ты думаешь? Я...
   - Машина идет, - перебил его Митяй и, не обращая внимания на казавшиеся
ему вздорными выдумки товарища, побежал к шоссе.
   Укоризненным взглядом проводил его Лева, нехотя подошел к ящику и,
отодвинув дощечку на крышке, щелкнул выключателем. Легкое, чуть слышное
гудение преобразователя сразу затихло.
   Усиков глубоко вздохнул, присел на край ящика и, задумавшись, снова
отодвинул дощечку. Можно поставить часы таким образом, чтобы они включили
передатчик через полчаса, когда станет еще темнее. Прекрасная мысль! В
пути Лева проверит, как в этих условиях видит "Альтаир". "Пусть он
включится хотя бы на пять минут, - рассуждал Лева, - вполне достаточно для
беглого эксперимента. Правда, через час передатчик опять заработает. Если
успеем, проверим вторично". И Лева успокоился. Не стоит спорить с Митяем,
тем более что тот уже успел остановить проходящий мимо грузовик.
   И вот Митяй уже не один, а вместе с хозяином машины идет к Усикову.
Лева быстро включил передатчик, как задумал, и направился к ним навстречу.
   - Всегда рад услужить, золотко, - вежливо изгибаясь, здоровался с
Усиковым низенький полный человек. На лице его было написано неизъяснимое
блаженство; казалось, что лишь этой встречи с милым сердцу студентом
Усиковым ему недоставало для полного счастья. - Рад, сердечно рад! -
повторял он, не выпуская его руки. - Как же не помочь своим коллегам,
научным деятелям! Мне иной раз академик Иван Лукич... Ну, не будем
называть фамилии... Очень хорошо нам всем известен, бог с ним... -
расплывшись в благостной улыбке, мелодично распевал толстяк. - Так вот,
Иван Лукич мне часто говаривал: "Откуда, дорогой Толь Толич, - простите,
но меня так все в научных - кругах называют, - откуда у вас такая любовь к
нашей молодежи? Ведь вы для них отец родной!" - "Не знаю, - отвечаю я, -
характер у меня мягкий, да и убеждение такое определилось. Кто же должен
воспитывать научную смену, как не мы с вами, Иван Лукич..."
   Словоохотливый Толь Толич рассказывал что-то еще, но Усиков его не
слушал. Со странным чувством веселого удивления смотрел он на кругленького
добродушного человечка, явно напоминавшего объемную конструкцию из
большого и малого шара. Бритая, совершенно гладкая голова. Черные усики,
как две кляксы, забавно вздрагивали при разговоре.
   Маленькие глазки, расположенные далеко от переносицы, радостно
блестели, точно капельки ртути. Не только лицо, но и уши казались
подвижными.
   Все в этом Толь Толиче, начиная от сокращенного имени-отчества,
нравилось Леве: и солидный животик, похожий на половинку глобуса,
перевязанного по экватору тонким кавказским ремешком, и защитного цвета
гимнастерка, сшитая франтовато, с блеском, - на обшлага нависали пузыри,
воротничок высокий, с частыми пуговицами; подол гимнастерки едва не
достигал колен. Все нравилось Леве, особенно короткие, только до икр,
аккуратные, будто игрушечные сапожки.
   - Научными испытаниями изволили заниматься? - спрашивал Толь Толич. -
Нет, нет, не рассказывайте, - предупредил он, подняв руку с короткими
пальцами - розовыми морковками; на одной морковке блестел перстень. - Не
интересуюсь, золотко... Совсем не интересуюсь, - говорил он, поворачиваясь
всем туловищем то к Митяю, то к Леве. - Всякие бывают соображения и
мнения... Я ничего насчет этого дела не знаю, и вы мне ничего не
докладывали... Для спокойствия необходимо. - Он побежал к шоссе: -
Пантелей! Егор! Будьте любезны, возьмите ящичек у нашей научной молодежи.
Только осторожненько, не уроните.
   От машины отделились две темные фигуры и направились на зов. Грузчики в
брезентовых халатах поплевали на руки и взялись за ящик.
   - Не кантовать!.. Тише, тише! - распоряжался Толь Толич. - Ставьте
правее к борту.
   Усиков поднял чемодан с телевизором и вслед за Митяем пошел к машине. В
ней громоздились ящики, поставленные друг на друга, прикрытые брезентом и
перевязанные веревкой. Только у правого борта, переставив несколько ящиков
повыше, грузчики нашли еще одно место.
   Чтобы выполнить свой план, Леве пришлось тайком проделать дырку в
брезенте, как раз против щели в ящике "Альтаира". Надо же проверить его
работу при слабой освещенности.
   Любезность Толь Толича не имела предела. Жаловался на свою супругу: все
они такие - взяла на полчаса "Победу", а сама уехала на дачу. Вот и
приходится трястись на грузовике. Но Толь Толич никак не хотел садиться в
кабину. Пусть кто-нибудь из гостей займет это почетное место. Лишь
непреодолимое упорство ребят заставило его, с извинениями и прижиманием
руки к сердцу, сесть рядом с шофером.
   Набежала туча. Сразу сделалось темно, сыро. Закрывшись брезентом,
друзья примостились на ящиках, покачивались и дремали.
   Разговаривать не хотелось. Митяя особенно раздражало упрямство Левки.
   Даже в этих условиях, явно не подходящих, он готов продолжать испытания.
   Чуть не каждую минуту открывает глаза и нетерпеливо смотрит на часы.
   Ясно, что ждет включения "Альтаира".
   По натянутому брезенту застучали тяжелые дождевые капли. Усиков открыл
крышку чемодана, включил телевизор. Ярко засветился экран, - казалось, это
вода сюда пролилась и в ней отражается кусочек дневного неба.
   Выглянув наружу, Лева увидел серый, как графит, небосклон, исчерченный
полосами дождя. Через минуту полосы поползли и по экрану. Значит,
включился "Альтаир". Перед его объективом темно, только дрожащие водяные
струйки мог передать он на экран телевизора. Присмотревшись, Лева стал
замечать бегущие тени деревьев, телеграфных столбов, замелькали фонари,
освещенные окна, темные очертания дач. Вспыхнули фары встречной машины.
   Дождь все усиливался. Усиков вспомнил, как на прошлой неделе видел
такой же проливной дождь на экране телевизора. Передавался футбольный матч.
   Белыми пятнами газет пестрели трибуны. Люди прикрывались газетами от
дождя, но не уходили. Друзья Левы, которых он позвал к себе домой, чтобы
посмотреть интересный матч, сидели на диване, пили чай и незлобиво
потешались над болельщиками, мокнущими на трибунах.
   И сейчас дождь. Краем глаза Митяй смотрит на экран. Напрасно он делает
вид, будто его вовсе не интересуют Левкины эксперименты.
   Через пять минут передача окончилась. Митяй искренне пожалел, почему
она не продолжалась дольше.
   Машина остановилась.
   - Заминочка небольшая... - услышали наши друзья ласковый голос Толь
Толича. - Простите великодушно... Не намокли? - участливо спросил он,
приподнимая краешек брезента.
   Бормоча проклятья, шофер лез под машину.
   - Говорил я вам насчет ремонта - не послушались... Теперь заночуем
здесь.
   Действительно, положение было не из приятных. Дождь не утихал. Прошло
полтора часа, а машина все еще стояла на месте.
   - Ребята станут беспокоиться, - будто про себя сказал Усиков, потом
дернул Митяя за рукав. - Спишь, наверное?
   - Тебя во сне видел. Получил огромное удовольствие, - Митяй злился и
вовсе не намеревался выслушивать сетования товарища.
   - Наде обещал позвонить, - тоскливо тянул Левка. - Наверное, ждет, тоже
беспокоится.
   - Сочувствую. Но с каких пор ты стал мне рассказывать, кому из девчонок
обещал звонить?.. И вообще - оставим эту лирику. Надоело.
   Вдали на дороге показалось мутное светящееся пятно. Оно приближалось,
постепенно расплываясь и светлея.
   - Сейчас я вас отправлю! - крикнул Толь Толич.
   Он вынырнул откуда-то и тут же пропал в темноте.
   Через минуту возле испорченной машины остановилась высокая пятитонка,
груженная сеном. На подножке стоял Толь Толич и радостно размахивал рукой.
   - Милости просим! Довезет до трамвая... Прячьтесь вот сюда, - указывал
он на небольшое углубление в ворохе сена. - Полный комфорт...
   Международный, первой категории... Пантелей! Егор! Ящичек давайте...
   Осторожно, осторожно, стекло!.. Да куда же вы? Погодите! - крикнул он,
заметив, что студенты поспешили на помощь. - Промокнете, простудитесь...
   Грипп, ревматизм, страшное дело!.. Поберегите здоровье, молодые кадры!
   Пока без вас обойдутся.
   Усиков поблагодарил, поднял воротник рубашки, взобрался в кузов. Дождь
полил с новой силой; казалось, что вода заполнила все воздушное
пространство, от облаков до земли.
   Мокрый, как лягушка, выпрыгнувшая из болота, в кузов вскочил Митяй.
   Грузчики подняли ящик и бережно поставили возле борта.
   На всякий случай Лева ощупал верхнюю крышку. Все в порядке. Дощечка,
закрывающая ручки управления, не сдвинулась, вода не залила аппарат.
   Машина тронулась. Толь Толич все еще кричал извинения, изгибался в
поклонах и желал счастливого пути. "Милейший человек, немножко
чудаковатый, веселый, заботливый. Такие, наверное, редко встречаются", -
подумал Лева, жалея, чти приходится с ним расставаться.
   Как два намокших воробья, ребята старались поглубже запрятаться в сено.
   До города было еще далеко, а дождь не утихал. Машина мчалась по
гладкому асфальту, разбрызгивая мелкие лужицы; они ворчливо шипели под
колесами, и Леве представлялось, - будто внизу клокочет, выплескивав
масло, огромная кипящая сковорода.
   - Мы бы успели вернуться до дождя, - сказал Митяй, - а из-за тебя... -
Он не стал продолжать и красноречивым движением вытер мокрое лицо.
   - Мир! - Лева протянул руку. - Ну, мир, говорю. Отныне и навеки
покоряюсь твоему благоразумию. Ты у нас умный.
   Митяй понимал эту насмешливую покорность, но к чему спорить, малого не
исправишь... Нехотя пожимая мокрую Левкину ладонь, он пригрозил:
   - Предупреждаю - в последний раз. А то попрошу ребят, чтобы избавили
меня от работы с таким сумасбродом.
   - Но ведь сказано...
   - Сказано - не доказано, надо сделать.
   А через минуту Лева уже просил у Митяя чемодан с телевизором:
   - До смерти хочется посмотреть! Время пришло.
   - Так я и знал, - вздохнул Митяй. - О чем мы сейчас говорили?
   - О сумасбродстве некоего Льва Усикова и о твоем докладе на эту тему в
научном обществе. Но тут же совсем другое. Надо проверить... это самое...
не отсырел ли передатчик. Мы его не испытывали при такой влажности.
   Молча, видимо соглашаясь с ним, Гораздый вытащил из-под себя чемодан и,
открыв крышку, передал Леве.
   Щелкнул выключатель, неярко засветился экран. В верхнем его углу, у
самой рамки, покачивался фонарь. Он был виден в дождливой мгле, сквозь
тонкую сетку дрожащих линий: фонарь в ореоле, а ниже - мокрый столб. Еще
ниже - силуэт идущего человека. Вдали поблескивают тусклые от дождя окна.
   Невольно, повинуясь какому-то странному чувству, и Лева и Митяй
высунулись за борт машины, чтобы рассмотреть всю эту картину воочию...
   Никаких фонарей. Темнота. Нет и окон. Ни тусклых, ни ярких. И самое
главное - машина мчалась, тогда как телевизор показывал застывшую картину.
   Не помня себя, Усиков подполз к ящику. Неужели это не тот? Страшно
подумать, что аппарат остался в другой машине, что ящики перепутаны...
   Ящик стоит у борта. Лева дрожащими руками шарит по шершавым доскам. Все
одинаково знакомо - и щели на боках, и дощечка наверху... Что же
случилось? И только после того, как он попробовал отодвинуть эту дощечку,
понял, что ящик чужой. По всем ее четырем углам нащупывались шляпки
гвоздей.
   - Митяй, ты забивал крышку? - на всякий случай спросил Лева и, получив
отрицательный ответ, опять потянулся к телевизору.
   Фонарь на экране медленно пополз вправо. Мелькнули окна сторожевой
будки, приподнятый шлагбаум, женщина, стоявшая возле него. Послышался
гудок. Вдаль по линиям рельсов убегали огни электропоезда. Не было
никакого сомнения, что сейчас машина с "Альтаиром" пересекала линию
железной дороги.
   Передатчик выключился. Экран потемнел.
   И Усиков и Митяй знали, что на их пути не было переезда, не было
рельсов и шлагбаумов. Значит, машина с аппаратом направилась по другой
дороге.
   Надежда, что можно встретить машину с Толь Толичем, ожидая ее на шоссе,
исчезла.
   Надо спросить у шофера. Вероятно, он знает, по какому шоссе она могла
двигаться, если путь пересекался железной дорогой.
   Митяй перелез через гору прессованного сена и Яростно застучал в крышку
кабины.
   Ребята, не таясь, рассказали шоферу о своем несчастье, и не только ему,
но и сидевшей в кабине пожилой женщине, работнице фуражного склада. Она
ехала в Москву, к больной дочери. Посетовали, погоревали, но выхода не
нашли. Встретить машину Толь Толича почти невозможно. Неизвестно, куда она
направилась. Есть разные пути, причем в трех случаях машина должна
пересекать линию железной дороги. Правда, вероятнее всего, Толь Толич
поехал по Осташковскому шоссе. Если сделать крюк и выбраться на это шоссе,
то, пожалуй, есть надежда встретить машину недалеко от города.
   Женщина уже позабыла о том, что ей нужно торопиться, больше всех ахала
и настаивала на немедленных поисках аппарата. Избави бог, он пропадет! Что
тогда с бедными студентами сделают их же товарищи? Такого несчастья никак
нельзя допустить.
   Выехали на Осташковское шоссе. Около часа ждали на перекрестке,
останавливали все машины, похожие на ту, которую искали, но ничто не
помогало.
   Звезда "Альтаир" блеснула и исчезла. Она даже не могла передать
отчаявшимся исследователям, что все-таки существует: ее последняя
пятиминутная передача была еле-еле видна. Вероятно, машина с "Альтаиром"
   уехала далеко за пределы радиуса его действия.
 
 

                                   Глава 4 

   КАК ИМ СМОТРЕТЬ В ГЛАЗА!
 
 
   В этот вечер Вячеслав Акимович Пичуев долго не уходил из лаборатории.
   Пожалуй, только сейчас он почувствовал, что решение проблемы цветного
изображения на большом экране близится к концу. Это и радовало инженера и
в то же время волновало. Ему казалось, что слишком много энергии, времени,
государственных средств потратили ученые, настойчивые изобретатели, а с
ними и он, инженер Пичуев, для того, чтобы зрители немногих городов и их
окрестностей увидели цветное кино на больших телевизионных экранах.
   "Вот если бы зимовщики с мыса Желания одновременно с москвичами
смотрели и футбол, и кино, и оперу! - думал Пичуев, машинально выбивая
трубку о ножку кресла. - Тогда у них осталось бы очень мало невыполнимых
желаний".
   Нужна дальность, и никакими большими экранами, картинками в натуральных
цветах ее не заменишь. Иногда казалось, что работа его бесцельна,
преждевременна и он должен заниматься повышением дальности, а не цветом.
   Вот и сейчас, вспомнив об этом, он брюзжал:
   - Послушайте, милая девушка. (Это провинилась Надя.) Чего вы там с
тряпкой возитесь? Вызовите уборщицу.
   - Не доверяю, Вячеслав Акимович. - Надя вытирала блестящую крышку
нового проекционного телевизора. - Уж лучше сама.
   Пичуев смотрел на потухший, темный экран и, уже не замечая Нади,
продолжал думать о самом главном и неотложном. Как ни странно, но ему
казалось, что когда много лет назад телевидение передавалось на длинных
волнах, оно значило куда больше, чем сегодняшние достижения инженера
Пичуева, практически решившего задачу цветного большого экрана.
   Пусть в ярких, натуральных красках передается картинка, пусть
раскладывают ее инженеры на тысячу строк, чтобы возможно точнее передать
движение ресниц, даже родинку на левой щеке, - и, однако, все это не то...
Помнит Пичуев свои юношеские годы. Тогда за тысячу километров от Москвы он
видел на тусклом оранжевом экранчике величиной с пятачок живое лицо
артиста. Эта передача велась на длинных волнах с обыкновенной, а не
телевизионной радиостанции; после сеанса телевидения на этой же волне
можно было слушать последние известия. Гудел моторчик вращающегося диска с
крохотными квадратными дырочками, за ним мигала неоновая лампочка, на
круглом электроде которой угадывалось изображение. Всего тридцать строк
четкости, а не сегодняшние шестьсот двадцать пять, минимальное число
квадратиков или точек, составляющих мерцающее поле пятачка-экрана. На
изображение глаза артиста приходилось всего две-три точки,