Газета размокла,
прорвалась, судак выскользнул. Лева нагнулся поднять и вдруг заметил, что
рыбина вздохнула синими жабрами - ожила:
   В темноте, да еще в густой траве, трудно поймать живого судака.
   Раздосадованный Левка довольно долго занимался этим своеобразным
спортом. Сказывалась неопытность в рыбной ловле и главное - некоторое
брезгливое чувство: ему казалось, что ловит ужа, а их он не любил с
детских лет. Но Усиков был упрям, не мог упустить "вещественное
доказательство". Кроме основного "жизненного принципа", над которым
подсмеивался Митяй, Леву влекло на фабрику любопытство исследователя.
   В проходной фабрики "Химкраска" Усиков предъявил документы, сказал, что
прибыл из Москвы и желал бы говорить с директором. Вахтер долго звонил по
телефону, подозрительно косился на горлышки бутылок, наконец, сказал
недовольно:
   - Давайте пройдите. Вещи оставьте здесь.
   Усиков вытащил из кармана полные бутылки, аккуратно заткнутые пробками,
и поставил их на скамейку.
   - Закуску тоже оставьте, - вахтер взглядом указал на судака. - Не
положено.
   - Не могу, - запротестовал Лева. - Это научное доказательство.
   - Так бы и сказали.
   Вахтер проводил Усикова до двери, открывая ее, проговорил:
   - Посидите вон там на скамейке. Сейчас начальник цеха выйдет.
   Лева был несколько разочарован. Не будет у него разговора с директором,
не будет и с главным инженером. Не велика птица студент, поговоришь и с
начальником цеха.
   Он опустился на скамейку, осмотрелся. Двор был небольшой, чистенький, с
молодыми деревьями, клумбами, аккуратно подстриженным газоном. Яркий свет
прожектора, установленного на крыше двухэтажного здания, заливал весь
двор. Прямо перед глазами пестрела квадратная клумба. Цветы оказались
знакомыми, но не совсем обычными. В самом деле, мог ли он когда-нибудь
встретить голубые розы, бледно-зеленые левкои? Кто видел лиловую настурцию
или ярко-синий пион?
   Впрочем, после разноцветных рыб Лева уже ничему не удивлялся. Даже
зеленый песок, которым были посыпаны дорожки, и неожиданно пестрая трава,
растущая у забора, не вызывали у молодого исследователя особого интереса.
   Он видел правильные квадраты разноцветных тканей, прикрепленные к
большим фанерным щитам. Вероятно, эти образцы испытывались на выгорание от
солнца, как они поведут себя во время дождя, при смене температур и в
разных других условиях. Так предполагал Усиков, рассматривая пестрые щиты.
   Судак лежал на скамейке, учащенно дыша синими жабрами, и Леве было его
жалко. Рядом стояла бочка с водой, как это часто бывает на заводских
дворах в местах, где разрешено курение.
   Хотелось бросить рыбу в воду, но Лева не решался, так как не знал,
скоро ли придет начальник цеха. При нем неудобно заниматься рыбной ловлей.
   - Вы меня ждете?
   За спиной Левы стоял высокий худощавый человек в черном рабочем костюме.
   Усиков вскочил.
   Прежде всего, ему бросилась в глаза ярко-малиновая прядь в белокурых
волосах молодого химика. Он действительно был молод, чуть ли не сверстник
Левы. Стало легко и радостно. "С этим можно договориться", - тут же
подумал он, рассматривая своего нового знакомого. Упрямая складка меж
бровей будто надвое разделяла его продолговатое лицо, отчего оно казалось
еще более вытянутым. Да и весь он словно тянулся в высоту. "У Левы было
такое ощущение, что химик стоит перед ним на носках и, вытянув шею,
пытается заглянуть через забор.
   А он действительно заглядывал через его плечо на диковинную голубую
рыбу.
   - Из нашей речки? - прежде всего спросил химик, и лицо его вдруг
осветилось улыбкой.
   Лева смутился. Такое начало ему не понравилось. Во всяком случае
радоваться здесь нечему. Людям хлопоты, а ему веселье.
   - Только что поймана рыбаками, - сухо ответил он. - Пришел сюда по их
поручению.
   Химик уже рассматривал судака, приподнимал жабры, расправлял плавники,
царапал ногтем брюшко, чему-то улыбался и вовсе не обращал внимания на
делегата от местных рыбаков.
   - Другие цвета встречались? - наконец спросил он, подняв веселые глаза.
   - Видел малиновую щуку, - отрывисто бросил Лева. - И, если угодно,
лилового ерша.
   С лица химика сбежала улыбка.
   - Простите, милый друг. А вы-то что ершитесь? Не понимаю.
   - Я тоже ничего не понимаю. - Лева уже закусил удила. - Людям
неприятности. Государству убытки, а. вы... это самое... только
посмеиваетесь... Проводите меня к директору.
   - Его сейчас нет. Я начальник опытного цеха, где производятся новые
краски. Не могу ли я быть вам полезен?
   - Благодарю вас. - Усиков размашисто сел, как бы приготовившись к
обстоятельному разговору. - Почему не поставите фильтры?
   - Вот это другое дело, - химик улыбнулся снова. - Вопрос конкретный.
   Дело обстоит следующим образом.
   И он рассказал Усикову, что новая краска совершенно безвредна, что она
начинает применяться даже в пищевой промышленности и что никакое живое
существо от нее не испытывает вредных последствий. Говорил, а Лева выжидал
подходящий момент для возражений.
   - Все это подтверждается опытами, - наконец услышал Лева и не менее
убедительно ответил:
   - Но никто не хочет есть малиновую щуку. Рыбаки жалуются. Такую рыбу не
принимают на базах.
   - Не подходит по стандарту, - рассмеялся химик, и уже серьезно сказал:
- Об этом мы ничего не знали.
   - А я вам заявляю.
   - Разрешите спросить: кто это вы? Представитель рыболовецкой артели?
   - Нет, просто советский гражданин.
   Начальник цеха удивленно взглянул на Леву. В глазах его он прочел
искреннее волнение, молодой задор и твердую уверенность в своей правоте.
 
   - Ну, если так, возражать не приходится, - он широко развел руками. -
Поговорим, может, что и придумаем.
 
 
   * * * * * * * * * *
 
 
 
   Прошло около полутора часов с тех пор, как "инспектор справедливости"
   побежал на фабрику несмываемых красок защищать природный цвет ершей и
судаков.
   "Ко всякой бочке гвоздь. Как ему только не надоест!.. - с тревогой
поглядывая на часы, злился Митяй. - Каждый должен заниматься своим делом,
а не мешать другим. Только Левка мог такую штуку выкинуть.
   Подумаешь, инспектор! Нашел себе занятие, нечего сказать".
   Женя сидел рядом у костра и строчил письмо в институт. По телефону
связаться не удалось. Ребята, оставшиеся в Москве, мучаются, наверное, -
надо же им знать, как идут дела у "поисковой группы".
   Митяй был обижен и никак не мог простить Журавлихину его покладистости.
   Настоящий строгий начальник не стал бы потакать Левкиному сумасбродству.
 
   Рыбаки давно ушли в поселок, спят уже, видно.
   Как всегда в одиннадцать, Митяю тоже захотелось спать. Он сладко
зевнул, потянулся и с сожалением посмотрел на остатки ужина. Рядом с
краюхой хлеба лежала разваренная щучья голова, отливающая ярким
перламутровым блеском. К ней не хотелось даже прикасаться, так она была
раскрашена, точно в лаборатории. Митяй знал, что при окраске
микроскопических срезов пользуются различными химикатами. Клетки животных
тканей в зависимости от своего химического состава по-разному воспринимают
окраску. Вот и получается разноцветный срез, видимый под микроскопом. Так
и сейчас - зубастая пасть окрасилась в розовый цвет, жабры в синий, глаза
стали красными, светились, будто угли в костре. Нос, обычно темный, как у
всех нормальных щук, отливал небесной голубизной. Все это не очень
нравилось Митяю. Привык он к разумному порядку в жизни, и если встречались
подобные явления, то к ним он относился весьма подозрительно.
   Горящие щучьи глаза злобно глядели на человека, как бы упрекая его в
прямом издевательстве над живой природой.
   Митяй невнятно пробормотал какие-то подходящие к данному случаю крепкие
слова, вспомнил раздосадованных рыбаков и с размаху бросил щучью голову в
воду. Послышался короткий всплеск.
   Оглянувшись на Женю - а тот даже не поднял глаз, - Митяй привстал,
вытянул онемевшую ногу и зашагал вокруг костра.
   "А может, Левка и Женя поступили правильно? - подумал он и тут же
опомнился, стал настойчиво убеждать себя в обратном. - У каждого человека
есть свои права и обязанности". В голову лезли всякие мелкие случаи из
жизни "инспектора справедливости". Перед самым отъездом Митяй чуть со
стыда не сгорел, когда Левка вступил в спор с водителем троллейбуса.
   Грубоватый парень не пустил в машину совсем древнюю старушку. Она
хотела войти с передней площадки, а мест не было. Левка тыкал пальцем в
рамку, висевшую на стене, где указаны правила для пассажиров, требовал
немедленно открыть дверь троллейбуса, вообще вел себя очень напористо.
   Митяй дергал его за рукав, убеждал, что за правилами должны следить
специальные контролеры из Моссовета, милиция, а не он. Как ни странно, но
в троллейбусе оказалось довольно много "инспекторов справедливости", они
поддержали Левку, посрамленный водитель вынужден был пустить старушку, и
все разрешилось благополучно. А могло бы дело закончиться и в отделении
милиции. Левка разошелся, кричал, то есть вел себя не так, как полагается
в общественном месте. Правда, все отнеслись к нему очень сочувственно, а
две девчонки с косами смотрели на Левку просто как на героя. Митяй пожимал
плечами, уверенный, что лучше было не вмешиваться тем, кому не положено.
Каждому свое.
   Таких случаев бывало достаточно, мелких, подчас наивных, не для всех
убедительных. Над Левкой откровенно посмеивались, но он шел напролом -
последовательно проводил свой жизненный принцип борьбы за справедливость.
   Журавлихин тоже не все принимал в Левкиной смешной нетерпимости, но во
многом с ним соглашался.
   Надвинув кепку на глаза, он склонился над блокнотом. Трепетали на
ветру, шелестели исписанные страницы, мешали сосредоточиться. Женя
хмурился, прижимая листки рукой.
   - Ну, я пойду, - сказал Митяй.
   Женя посмотрел на него непонимающе.
   - Куда?
   - Как куда?.. Надо же парня вызволять. Говорил, что из этой затеи
ничего путного не выйдет.
   - А собственно говоря, чего ты опасаешься?
   Митяй неуверенно повел округлыми плечами.
   - Мало ли чего... Парень он задиристый, но щуплый... Так сказать,
несоразмерность сил. Я, конечно, не хочу предсказывать, но всякое может
случиться. Возьмет какой-нибудь дядя нашего "инспектора" за ногу, да и
перекинет через забор. Левка, он ведь настырный.
   Жене сразу представилась виденная им картина. Маленький Левка прыгал
рассерженным воробьем перед грозной фигурой Митяя, наскакивал на него,
сжимая кулаки, а тот широко расставил ноги, как атлет тяжелого веса,
нагибаясь над штангой. Долго Митяй смотрел на Левку, потом ловко подхватил
его и поднял на вытянутых руках. Тогда это все закончилось общим смехом.
Левка трепыхался где-то там, наверху, визжал, словно от щекотки, пока
Митяй бережно не спустил его на пол.
   - Плыви, Митяй, - разрешил Журавлихин, видно под впечатлением этого
случая. - Тащи его, но обязательно возвращайся к передаче.
   - Ясно. Хоть плыть, да быть. - Гораздый не спеша, вразвалку пошел к
лодкам.
   Женя вытащил из кармана телеграмму от Нади, снова перечитал ее.
   "Поздравьте леву три один пользу спартака багрецове ничего не известно
надя".
   Телеграмма обидела Журавлихина чересчур неуместным в данном случае
упоминанием о футболе. "У людей горе, - думал он, - а Надюша не за них
болеет, а за "Спартака". Ничего не поделаешь, знакомое Журавлихину, да и
не только ему, девичье легкомыслие. Телеграмма подкрепила решение не
отправлять Наде письма пусть с робкими, осторожными, но все же
признаниями, что думает о ней, ждет встречи, и прочими сантиментами.
   "Если можешь не посылать - не посылай", - припомнился убедительный
совет Митяя.
   Костер догорел. Сквозь серый пепел светились вишнево-красные угли. Женя
нагнулся над ними, хотел было раздуть пламя, но, заметив рядом
чемодан-телевизор, потянулся к нему. В Горьком любителя иногда принимали
передачи Московского телецентра. Почему бы не испытать эту возможность
здесь, недалеко от Горького!
   Он понимал, что подобные случаи бывали крайне редки. Трудно себе
представить прием телецентра на таком большом расстоянии, если антенна не
приподнята, а торчит у самом земли. Но чем черт не шутит, ультракороткие
волны своенравны, отразится волна от какого-нибудь облака и прямым
сообщением долетит до пристани Кулибино, где скучает и зябнет студент
Журавлихин.
   На шкале, освещенной лампочкой, он отыскал волну Москвы.
   Нет, на этот раз не прилетела на берег Волги капризная волна. Даже
высокая чувствительность телевизора и опытность оператора не помогли
выловить из просторов вселенной волну Московского телецентра.
   Женя вздохнул, посмотрел на часы - до начала передачи путешествующего
"Альтаира" оставалось еще много времени. Вращая ручку приемника, он слышал
обертоны телеграфных станций, иногда переговаривались буксирные суда.
Слышал и пробную передачу местного любителя. Он беспрестанно заводил одну
и ту же пластинку...
   "Всю-то я вселенную про-е-э-хал..." - с хрипом вырывалось из
репродуктора.
   Журавлихин шутливо упрекнул автора песни в некоторой неточности:
   "Вселенную никогда, милый мой, не проедешь, она бесконечна". Думалось о
последнем разговоре с ребятами: о вселенной, о любви, Аэлите. Подумал он и
о приеме марсианских передач, зная, что ультракороткие волны могут пройти
сквозь все слои - атмосферы. Могут прилететь и с Марса. Вспоминал формулы
распространения этих волн над землей, но мысли его опять возвращались к
далеким мирам.
   "Значит, если у живых существ, возможно населяющих какие-нибудь
планеты, существует телевидение, - думал Женя, бесцельно глядя на экран, -
то мы могли бы принять их передачу".
   Подобная мечтательность вообще не свойственна Жене, но своевольная
мысль почему-то настойчиво уводила его "далеко от грешной земли". И думал
он, что теоретически вполне допустим прием телевидения с другой планеты,
очень далекой, даже не нашей солнечной системы, но, как ни странно, лишь
случайно он может здесь увидеть программу Московского телецентра, хотя до
него каких-нибудь пятьсот километров.
   На экране то в одном, то в другом месте вспыхивали голубые искорки.
Женя медленно вращал ручку настройки, будто в самом деле хотел поймать
передачу с чужой планеты.
   Неожиданно экран посветлел, заметались темные полосы, побежали слева
направо.
   Закусив от волнения губу, стараясь не дышать, Женя настраивал телевизор.
   Частота строк я другие технические элементы, определяющие качество
изображения, не совпадали со стандартом Московского телецентра. Значит,
это какая-то опытная передача, но не из Москвы. Даже не из других городов.
Обостренное чутье радиолюбителя - и навык подсказали Журавлихину, что
мощность принимаемого сигнала достаточно велика, это не случайное
отражение от обликов.
   Но разве замиранием сердца он испытывал волнующие минуты встречи с
новым, необыкновенным явлением, пока еще неразрешимой загадкой.
   Неизвестно, когда она будет разгадана - мгновенно, через час или через
неделю? Говорят, что и годы проходят, прежде чем удастся хотя бы близко
подойти к решению.
   Он никак не мог собрать воедино разорванные клочки изображения,
остановить бегающие линии и хоть что-нибудь разобрать в хаосе прыгающих
пятен.
   Телевизор был сугубо экспериментальный, поэтому путем специальной
регулировки множества дополнительных ручек, скрытых под выпуклой крышкой
на панели, Женя сумел настроиться и принять неизвестную передачу.
   Изображение на экране как бы успокоилось. Ушли в сторону вертикальные
линии, пятна перестали прыгать, и после регулировки четкости Женя увидел
буквально фантастическую картину.
   Странные существа, одетые во фраки и парадные платья, сидели в ряд и
равнодушно поглядывали друг на друга.
   Женя ничего не понимал. У этих франтоватых субъектов были острые или
висячие уши, морды выдавались вперед. Именно "морды", так как ничего
человеческого не было в них, скорее всего они напоминали собачьи.
   Приглядевшись внимательно и несколько растянув изображение по
вертикали, так как оно было сплюснуто, сжато сверху вниз. Женя
окончательно убедился, что перед ним сидят собаки. Как будто ничего
странного, вполне обыкновенные земные существа, но Женя не верил в них,
вытаращив от изумления глаза, вертел ручки настройки. Возможно, виноват
телевизор?
   Да нет, какие же это собаки! Разве мог убедить себя Журавлихин, что нет
ничего необычного во внешнем виде, например, бульдога, одетого во фрак и
белую манишку? Или мохнатого существа в бальном туалете, с драгоценными
побрякушками? Серьги и брошь блестели, точно брильянтовые.
   Рядом зевал огромный пес, похожий на английского дога, сидел в калошах
и не успел еще снять непромокаемого плаща. Его спутница зябла в мехах,
иногда открывала рот, - наверное, говорила, или, вернее, лаяла.
   Женя лихорадочно крутил ручку громкости. Звука не было, а в нем,
вероятно, крылась разгадка. Полная тишина. Передача шла без звукового
сопровождения.
   Вся картина переместилась влево. На экране показался стол, накрытый
белой скатертью, на нем - тарелки; изысканные кушанья из крема стояли
посреди стола. Маленькая вислоухая собачонка в шляпе и перчатках лениво
вылизывала тарелку. Журавлихин поймал себя на естественном желании дать ей
хорошего пинка, чтоб знала свое место. Но он еще не мог определить, каково
же ее настоящее место в этом странном мире.
   Телевизионная камера показывала жизненные условия его обитателей. Женя
видел спальню, резные кровати с шелковыми одеялами; под одним из них лежал
пудель в кружевном чепце. Рядом стояли зеркальные шкафы.
   Похоже было на то, что жители другой планеты знакомили вселенную, в
частности земных обитателей, со своим бытом. Женя думал об этом с
усмешкой, но мысль, что столь нелепое предположение может оказаться
верным, никак его не оставляла.
   Надо бы определить направление: откуда же все-таки передают. Быстро
поставил дополнительную антенну-рефлектор из разборных трубок и стал
вращать всю эту систему. Сигналы не ослабевали при любом повороте антенны.
Непонятно.
   Женя перестроил антенну и направил ее вверх. Экран стал более ярким, а
изображение контрастнее и четче. После ряда опытов он убедился, что
сигналы телевидения прилетали сверху, будто передатчик находился над
головой.
   Экран погас. Вероятно, кончилась "межпланетная телевизионная программа".
    
 Журавлихин поднялся с земли в нерешительности. Надо заново пересмотреть
свои позиции. Он, конечно, не верил в существование "собачьего царства"
   на какой-то планете, но в то же время нельзя не считаться с
результатами экспериментов, которые он только что проделал.
   Пора было приготавливаться к приему земной передачи, если Женя ее
только увидит. "Альтаир" мог находиться еще далеко от пристани Кулибино,
то есть за пределами дальности своего действия.
   Всматриваясь в темноту противоположного берега, Женя злился на ребят,
что они задерживались. Опустившись на колени, стал настраивать телевизор
на волну "Альтаира". Пришлось отрегулировать и синхронизацию и частоту
строк. Но вот как будто бы все правильно. Время истекало. Автомат,
включающий "Альтаир", работал точно, минута в минуту. Удастся ли это
увидеть? Больше всего боялся Журавлихин, что ящик с аппаратом находится
где-нибудь в трюме. "Альтаир" будет принят, но что толку? Разве узнаешь,
где в эту минуту проходит теплоход или баржа? Впрочем, темные берега тоже
ничего не подскажут.
   Загорелся голубоватым светом экран, и, к немалому волнению Жени, из
тумана выплыла корма судна, по-видимому теплохода, За кормой на короткой
мачте колыхалась подвешенная шлюпка. Журавлихин сразу определил, что ящик
с аппаратом находился на нижней палубе вместе с другими грузами.
   (Вероятно, не хватало места в трюме.) Здесь были мешки, тюки. Ящики
стояли в ряд. Тут же разместились огромные бутыли в плетеных корзинах,
гора автомобильных шин. "Наверное, из Ярославля, - подумал Журавлихин. -
Значит, теплоход уже миновал его". Вся палуба освещалась небольшим
прожектором. Вода бушевала