дто от его речи зависела
судьба какого-нибудь великого открытия. Он не мог оставаться равнодушным
даже к трем юным слушателям, собравшимся в крохотной каюте. Он заражал их
своей верой в людей, которым нужно переделать не только землю, но и самих
себя.
   - Давно уже не бродят по нашей земле рассеянные профессора-чудаки, -
продолжал Набатников. - Хотел бы я увидеть такого смельчака, скажем, у
высоковольтной установки. Вы думаете, что рассеянными они бывают в жизни?
Чепуха! Сейчас наука делается не только в тиши кабинетов. Ученые всюду -
на полях, стройках, в заводских цехах. А это сама жизнь.
   Профессор Набатников тоже не имеет права быть рассеянным, но все же, по
мнению любителей так называемой "пульки", он чудак.
   - Дядя вроде меня, килограммов на сто десять, недвусмысленно заявил,
что его мало интересует проплывающий мимо караван судов, если на руках
только два козыря.
   Афанасий Гаврилович подробно рассказывал о своем "эксперименте", как
ему удалось убедить солидных и умных людей, увлеченных бесконечной игрой,
бросить это занятие, выйти из прокуренного салона на палубу и
почувствовать, что, кроме счастливой козырной девятки, которой вы
закончили партию, есть и другое, настоящее счастье: смотреть на плещущееся
под луной серебро, вдыхать степные ароматы трав, угадывать огни бакенов на
перекатах и благодарным хозяйским взглядом провожать глубоко осевшие суда.
   Говорил он им о многом интересно и умно, причем в это время держал
карты в руках, так как заменял одного из наиболее активных партнеров,
который ничего не ел с самого утра, а сейчас вырвался в каюту подкрепиться.
   Каково же было его удивление, когда в салоне он не нашел своих
товарищей! Не закончив партии, они ушли за профессором. Афанасий
Гаврилович объяснял свой поступок твердым убеждением, что если тебе
предоставлен отдых, ты должен отдыхать по-настоящему. Он хоть и не был
директором плавучего санатория, но все же заботился о самочувствии этой
четверки, думая о делах, к которым эти разные по своей профессии люди
вернутся из отпуска.
   ...Журавлихин обошел всю палубу и только на корме нашел Зину.
   Перегнувшись за борт, она смотрела на прибрежный кустарник - он тянулся
у самой воды зеленоватой, серебристой лентой. Теплоход плыл совсем близко,
так что можно было рассмотреть в зелени красные прожилки - тонкие прутья
ивняка.
   Зина услышала шаги и обернулась.
   - Успели поговорить с академиком? - спросила она.
   Женя замялся и опустил глаза.
   - Разговаривать не пришлось.
   - Вы его не встретили?
   Что мог Женя ответить? "Высокие морально-этические нормы" предписывали
ему во всех случаях говорить только правду. Конечно, сегодняшний случай
пустяковый, можно превратить все в шутку, но солжешь один раз, а там по
этому зыбкому мостику нетрудно дойти и до Левкиного хвастовства, чего ему
никак не мог простить Журавлихин. "Врешь, его не переврешь", - обычно
говорил Митяй, когда упоенный своим рассказом Лева настолько терял чувство
меры, что даже сам не мог отличить правду от вымысла.
   Очень не хотелось Жене посвящать мало знакомую ему девушку в
телевизионные дела и, главное, упоминать о Наде. Это уж совсем личное и
лишнее. Если бы его не звал Лева, не смущал других своей игриво
ухмыляющейся физиономией, то почему бы и не признаться, что на экране
появилась лаборантка?.. "Впрочем, нет, - тут же подумал Журавлихин. -
Тогда придется рассказать и о потерянном "Альтаире", а это ребятам не
понравится".
   Зина выжидательно молчала, с удивлением посматривая на своего нового
знакомого.
   - Значит, не видели? - спросила она снова, вероятно заинтересовавшись
его поведением.
   - Нет, видел, - наконец выдавил из себя Женя. - Но я не мог ничего
сказать.
   - Побоялись? Я вас понимаю, - искренне заговорила Зина. - Мне как-то
пришлось лететь с одним академиком. Он осматривал леса в нашем районе.
   Человек старый, всю жизнь лесами занимался, много книг написал... В
общем, его знает вся страна... Когда садился в кабину, у меня сердце
замирало. Погода была скверная, а тут такого драгоценного человека вдруг
доверяют девчонке... Не спорьте, - возразила она, заметив нетерпеливое
движение Журавлихина, - конечно, девчонке: ведь я тогда только что летную
школу окончила. Ну, а потом... вынужденная посадка. Вспоминать не хочется.
Обидно! Академик шутит, смеется, а у меня слезы на глазах...
   Как подумаю, кто со мной рядом сидел, сразу делается холодно от
страха...
   Журавлихин чувствовал себя неловко и глупо. Его обезоружила доверчивая
простота Зин-Зин. Так можно говорить только с друзьями. Женя был этим
польщен, но в то же время несколько раз порывался ее перебить. Стыдно за
свои увертки. Зина верит ему, и нечестно оставлять ее в неведении, надо бы
объяснить, о каком "академике" шел разговор.
   И Женя чистосердечно рассказал не только о лаборантке на экране, но и о
пропавшем аппарате. Зина сначала обиделась, заговорила ледяным тоном, но
потом оттаяла, заинтересовалась подробностями. Стала расспрашивать, на
каком рас - стоянии можно принять изображение и нельзя ли использовать для
поисков "Альтаира" самолет "ПО-2". Обещала даже помочь в случае крайней
нужды.
   Сердечно поблагодарив ее за дружеское участие, Журавлихин сказал, что
пока самолет не требуется, "Альтаир" принимается ежечасно и пока надежно.
А что будет дальше, неизвестно.
   Надежды друзей на то, что глиссирующий теплоход новой конструкции
быстро доставит их в Куйбышев, не оправдались. Весною "Горьковский
комсомолец"
   испытывался на канале имени Москвы, а сейчас впервые плыл до Ростова.
   Это был опытный экскурсионный рейс, поэтому не случайно судно шло с
меньшей скоростью, чем обычно. Кроме того, большое грузовое движение на
пути от Горького до Сталинграда не позволяло теплоходу идти быстрее.
   Усиков, несмотря на свой необычный вид, вчера, когда стемнело, ради
любопытства пробрался к двери командирской рубки. Он увидел капитана и
механика, сидевших рядом перед зеркальным стеклом. За ним открывалась
широкая панорама Волги. Лева заметил двойное управление, как на самолете.
Ясно, что здесь оно необходимо: уж очень большая скорость, требуется
напряженное внимание, одному человеку справиться трудно.
   Лева представил себе завтрашний день нового речного транспорта. Может
быть, для таких глиссерных судов с малой осадкой - всего десяток
сантиметров - оставят у берега узкую дорожку, а середина реки будет
использована большегрузными судами. Через несколько лет Волга станет
похожа на московскую улицу с милиционерами ОРУД, то есть, вернее, с
милиционерами отдела регулирования не уличного, а речного движения - ОРРД.
Кроме бакенов, введут светофоры, знаки ограничения скорости - все как
полагается на городских магистралях. Когда же сегодня утром Лева
понаблюдал за рекой, то заметил, что почти все это предусмотрено:
   семафоры, сигнальные мачты с подвешенными шарами, перевальные: столбы,
створные знаки.
   Все это было интересно, но Лева смотрел отсутствующим взглядом. Его не
на шутку огорчало, что вот уже два часа, как "Альтаир" не подает признаков
жизни. Можно было предполагать, что теплоход, на палубе которого находился
"Альтаир", либо ушел далеко за пределы радиуса действия передатчика, либо,
что более вероятно, плыл возле высокого берега, - в данном случае он
послужил препятствием для радиоволн.
   Митяй долго не показывался на палубе. Он не отходил от телевизора,
пытаясь еще раз принять странную передачу из Москвы. Экран чуть светился.
Надя не появлялась. Передача с. ее участием, надо полагать, была
случайной, вроде таинственных картинок с неизвестной планеты.
   Засидевшись в каюте, Митяй вышел на палубу и стал деловито
"разминаться", как перед спортивным соревнованием. Следующее дежурство
было Левкино, Митяй выпроводил его, а сам, покосившись на Женю, остался
любоваться берегами.
   Журавлихин боялся показаться надоедливым своей новой знакомой и потому,
увидев Митяя, извинился и пошел к нему.
   Проплывали заливные луга бледно-оливкового цвета. На этом светлом фоне
черная уродливая ветла, сожженная молнией, выглядела жирной кляксой.
   Водная гладь казалась запотевшим зеркалом. Но вот туман растаял,
зеркало засверкало, будто его протерли.
   На палубе, появились пассажиры. Среди них Женя узнал кое-кого из
преферансистов, о которых рассказывал профессор: Девочка, длинноногая, с
исцарапанными коленками, ползала возле скамьи и ловила дрожащий солнечный
зайчик. Рядом стоял четырехлетний карапуз в матроске и, поминутно шмыгая
носом, презрительно посматривал на девчоночью игру.
   Митяй указал на окно каюты, где беспокойно металось полотенце.
   - Смотри, Левка размахивает белым флагом, - и первым подбежал к окну.
   Выяснилось, что Усиков вдруг снова принял Москву. Передавался концерт.
   - Знаешь, Митюн, - говорил Левка, глядя на него из окна округлившимися
глазами, - от этих загадок с ума сойти можно. Подумать только: мы
принимаем московский телецентр за тысячу километров от него! Нет, ты
посмотри, - настаивал он, - абсолютная четкость! Нужно срочно написать
в... это самое... Академию наук. Позови скорее Женечку!
   Лева не предполагал, что Женя приведет с собой новых телезрителей.
   Впервые в районе Средней Волги состоялась демонстрация телевизионной
передачи из Москвы. Журавлихин пригласил Зину, Набатникова, а тот в свою
очередь привел друзей-преферансистов... Телезрители размещались перед
аппаратом. Лева подвесил его в углу над умывальником, чтобы всем было
видно. Сейчас объявили перерыв. На экране вздрагивала светящаяся таблица
из кругов и квадратов.
   Профессор Набатников занимал по меньшей мере два места. Если бы не
вентиляция, то воздуха в каюте не хватило бы на всех. Окно оказалось
полностью закупоренным, как подушками, двумя солидными друзьями
профессора. Один из них был директором завода, другой - начальником
автобусного парка. Оба они хотя и достаточно знакомы с телевидением -
смотрят концерты дома, - но никогда не встречали телевизора в чемодане.
   - Что же это получается? - спрашивали они друг друга. - Значит, теперь
можно взять в командировку домашний театр и кино?
   Темно в каюте. Светятся только экран да маленький кусочек неба над
плечом зрителя, втиснувшегося в окно. Лева Усиков - за оператора. Он
доволен, что темнота скрывает его не совсем приличный костюм. Рядом, боясь
пошевелиться, чтоб не толкнуть Зину, сидит Журавлихин.
   В ожидании передачи думает он о загадках науки, о погрешностях в теории
распространения волн, но мысль его все время возвращается к людям, которые
сидят в каюте и стоят за окном. Ведь еще вчера, когда он с ребятами взошел
на палубу теплохода, ему казалось, что он, Лева, Митяй оставили своих
друзей в Москве, а здесь они одиноки, как книжные островитяне.
   Встреча с Афанасием Гавриловичем убедила Женю, что он ошибался. У ребят
появился новый друг. А Зин-Зин? Вот она сидит совсем рядом, касаясь его
плеча. Хотелось бы взять ее за руку, как Надю недавно в кино. И Женя
проверял себя, придирчиво копался в сердце. Что это? Новое увлечение или
глупое легкомыслие? Может быть, сердце переполнено? Горячая волна
подступает к горлу, и Женя не знает, как лучше выразить чувства. В каюте
тесно, жарко, все сидят рядом. Женя знал, что пройдет еще день - и тогда
самая большая каюта "Люкс" не сможет вместить друзей. Вот и сейчас двое
теснятся в окне; их, как говорил профессор, он "отобрал у карточной
колоды".
   День был воскресный, поэтому, как обычно, передавалась телевизионная
программа для детей. Раздвинулся занавес, на экране показалась девушка с
большим белым бантом на груди, похожим на крылья чайки.
   - Здравствуйте, ребята! - сказала она с улыбкой.
   Директор и начальник автобусного парка невольно поклонились, насколько
им позволяло положение в окне. Рама жалобно пискнула.
   Начался концерт. Щурясь от яркого света, перед телевизионной камерой
стоял молодой артист, чем-то похожий на Митяя. Его волновала непривычная
обстановка. Лева обратил внимание на его руки и, повернувшись к Зине,
сказал, что певец сжимает крышку рояля, будто хочет переломить ее, как
плитку шоколада. Но Зина даже не улыбнулась, ей было не до острот -
никогда в жизни не видела ничего подобного. Ведь перед ней самое настоящее
чудо: человека видно за тысячу километров, - можно ли сейчас беспокоиться
за целость какого-то рояля?
   Освещенное слабым голубоватым сиянием экрана, ее лицо с широко
раскрытыми глазами Леве казалось прекрасным.
   Наблюдая за экраном. Лева нет-нет да и взглянет в ее сторону. Напрасно
Митяй ухмыляется. Ничего тут нет особенного. Он просто любуется. Митяй,
конечно, не разбирается в эстетике, что с него взять - темный!
   К роялю подошла артистка, туго затянутая в черное гладкое платье,
приготовилась петь, пианист положил руки на клавиши. Но, странное дело,
вместо того чтобы смотреть на зрителей, певица интересовалась лишь своей
записной книжечкой. Пела она хорошо, но не могла оторваться от книжечки со
словами песни, которую знает каждый школьник. Иногда актриса поднимала
лучистые глаза к зрителям, и, к их удивлению, в глазах этих не было ни
капли раскаяния. Кончилась песня. Актриса раскланялась на аплодисменты
ребят, приглашенных в студию, и с милой улыбкой начала перелистывать
книжечку. Наконец нашла нужную страницу и снова позабыла о зрителях.
Темперамент тут был ни при чем, певица не сжимала трепетных рук, не ломала
крышку рояля, все ее внимание, талант и чувство поглотила скромная
книжечка.
   - Вот вам еще пример равнодушия, - показывая на экран, с горечью
заметил профессор. - Раньше она и не мечтала, что будет выступать перед
аудиторией в миллионы зрителей. Такая огромная честь! А ей все равно -
пришла с книжечкой, как в обычную радиостудию.
   Лева усмехнулся. Когда-то он - пострадал за изобретенную им
радиошпаргалку, которой даже попользоваться не пришлось. А тут всенародно
демонстрируется примитивнейшая техника - жалкая шпаргалка, будто так и
надо. Сидят у телевизоров школьники, думают: почему им не дают отвечать по
шпаргалкам, когда взрослая тетя не выучила урока и ей ни капельки не
совестно?
   Все это Левка высказал вслух и заявил, что, по его мнению, данная
система непедагогична. С ним согласился начальник автобусного парка.
   Дело в том, что у него есть сын.
   - ...Человек понимающий, двенадцати лет от роду. Так вот он тоже
удивлялся. Почему, мол, мне не дают выступать на школьном вечере и читать
стихи по книжке, если так делают настоящие артисты? Хотел было я оправдать
их: дескать, люди занятые, учить слова некогда, - да вспомнил, что у
артистов это основное дело, и промолчал.
   Директор, человек с бледным, одутловатым лицом, высвободился из окна -
чуточку передохнуть - и сказал, что сосед его поступил правильно.
   Опять-таки непедагогично говорить двенадцатилетнему парню худое об
артистах. Пусть он берет пример с настоящих мастеров-тружеников.
   Артисты-чтецы наизусть читают весь вечер, скажем, главы из "Войны и
мира".
   - Не заглядывают в шпаргалки, как эта... - директор взглянул на экран,
но певица уже исчезла.
   "Не только чтецы знают текст наизусть, - подумал Женя, - но и все
актеры драматических театров". К сожалению, встречаются еще нерадивые
вокалисты, недостаточно внимательные к зрителям. Может быть, в этом
виновато радио, где они привыкли выступать с книжечками в руках. Потом с
ними же вылезли и на концертную эстраду. "А по мне, - размышлял
Журавлихин, - если ты вышел к зрителям, уважай их, честно смотри им в
глаза, а не опускай очи в шпаргалку. За это даже школьникам достается".
   Тут он припомнил шпаргалки и у себя в институте, но не только на
экзаменах - явление довольно редкое, - а на комсомольских собраниях.
   Выйдет на трибуну какой-нибудь начетчик и шпарит свою речь по бумажке,
боится - слово не то вырвется. Выступает как на Ассамблее, а не среди
своих же ребят, комсомольцев. Читать простительно отчетный доклад, с этим
Женя еще мог согласиться. А в бытность свою пионервожатым возмущался, что
даже ребят научили выступать на сборах по бумажкам. Еле отучил.
   Передача подходила к концу. С точки зрения постоянных телезрителей, в
ней не было ничего особенного, концерт как концерт. Его могли слушать и
дети и взрослые, причем без особого удовольствия. Не то было с Зиной.
   Как и многих, ее раздражала записная книжка певицы, равнодушие к
аудитории и репертуару. Эту артистку слышала она по радио, причем в
различных жанрах: оперы, оперетты, современного романса. Певица исполняла
и песни народностей, причем на любом языке, из которых, вероятно, ни
одного не знала; пела частушки, песни для самых маленьких - о зайчиках и
рыбках. Все это было Зине известно, но сейчас ее занимала лишь сама
картинка, на которой различались мельчайшие детали, вплоть до блестящих
ногтей артистки и даже искусственной родинки на щеке. Видно было четко,
ярко, как в хорошем кино, и Зина не могла отделаться от ощущения
волшебства - она видит Москву.
   Студенты, а особенно Лева, радовались, этому, но не могли полностью
разделить ее восторга. Придирчиво они смотрели на экран. При чем тут
волшебство, когда, скажем, шалит синхронизация или звуковые сигналы
пролезают не туда, куда положено? Чуть заметные темные полосы,
появляющиеся на экране при высокой ноте певицы, заставляли озабоченных
конструкторов переглядываться и думать о настройке соответствующего
элемента в приемнике.
   Но вот концерт закончился, и гости разошлись по своим каютам.
   Скоро должен был включиться "Альтаир". Неужели на этот раз его не
удастся принять? Неужели он уплыл так далеко?
   Но страхи оказались преждевременными. Телеглаз "Альтаира" показал, что
делается сейчас на палубе.
   Совсем молоденькие девушки вытащили на корму теплохода старенький
патефон и наслаждались танцами. Они даже забывали менять иголку, патефон
шипел, подхрипывал. Но что до этого? Им хорошо, весело.
   - Чего это они с утра пораньше? - удивился Митяй.
   Женя презрительно хмыкнул.
   - Отдыхают. Со страшной силой...
   - Ты не прав, Женечка, - вступился за них Лева. - Не умеешь танцевать,
вот и завидуешь. Часок-другой хорошо размяться. Приятно.
   На экране были видны три пары девушек, партнеров-мужчин у них не
оказалось. Танцевали молча, с каменными лицами, будто занятые тяжелой
работой, и в этом не было ничего удивительного, - на любой танцплощадке
можно видеть застывшие, ничего не выражающие лица. Дело привычное,
выполняется автоматически. Какие же тут эмоции!
   Митяй прибавил громкости, но, кроме хрипа патефона, слышно ничего не
было. Девицы будто в рот воды набрали. Не везет Митяю. В прошлый раз он
ждал хоть словечка от влюбленных, а сейчас появились танцующие. Ясное
дело, те и другие молчат. Попробуй узнай, где сейчас идет теплоход с
"Альтаиром"!
   Кончилась пятиминутка. Лева выключил телевизор и, повернувшись к Жене,
спросил не без лукавства:
   - Заметил, Женечка, что одна из них очень похожа на Надю? В пестром
платье, миленькая такая.
   - За это сравнение я бы на месте Нади обиделся. Уверен, что у твоей
"миленькой" ничего, кроме танцев, в голове не осталось. Все перешло в
ноги. - Женя всегда возмущался, когда дело касалось столь легкомысленного
занятия. - У нас в институте такие тоже встречаются.
   Разговариваешь с ней и чувствуешь, что она простого русского языка не
понимает, смотрит на тебя отсутствующим взглядом, думает, где бы ей
сегодня потанцевать. Ведь есть девчонки, которые в неделю четыре-пять
вечеров отдают танцам. Когда же им читать? Некогда.
   Прошел еще час, включился "Альтаир". Опять танцующие, опять те же самые
три пары. Девицы скучно передвигали ногами, на лицах невозмутимость.
   Когда наступила третья пятиминутка, положение несколько изменилось:
   девицы танцевали по очереди с вихляющимся парнем; модная прическа,
прилизанные космы закрывали шею до самого воротника. "Ходят еще пошляки по
нашей земле!" У Жени наметанный глаз, распознает их сразу - и не только по
костюму, по манере держаться, а по самой