за кормой, брызги от винта поднимались
жемчужной пылью.
   Присмотревшись, Женя заметил две фигуры, наклонившиеся над водой. Они
стояли рядом, спиной к объективу аппарата.
   - Ага! Вот вы куда скрылись! - услышал Женя веселый голос.
   На экране показалась тоненькая фигурка, подбежала к стоящим у борта и
предупредила тоном заговорщика:
   - Прячьтесь скорее. Ребята идут. Опять пристанут с вопросами. Вредные
ужасно.
   Журавлихин с вполне понятным интересом смотрел на эту сцену, запоминал
все, что слышит, все, что видит, каждую мелочь, каждую деталь, которая
могла бы в какой-то степени подсказать, где сейчас идет теплоход.
   Со всех сторон, точно они и дожидались этой минуты, высыпали на палубу,
как представлялось Жене, вполне взрослые ребята. Каждому из них было лет
по семнадцать. Вместе с ними прибежали, смеясь и взвизгивая, как от
щекотки, вот уж совсем несерьезные девицы. Визгом и хихиканьем они
заглушали слова, так необходимые Журавлихину.
   По его определению, сейчас заговорил "настоящий, серьезный мужчина",
который стоял с молодой женщиной под руку, чуть опираясь о борт.
   - Значит, едете в Сталинград? - спросил он у ребят. - Надолго?
   - Всего на два дня. Мы ведь экскурсия, - ответил кто-то с сожалением.
   - Два дня открытых дверей, - сказал парень, стоявший на первом плане,
рядом с объективом. Лицо его было видно не совсем четко, расплывчато.
   Из дальнейшего разговора Женя узнал, что все эти ребята окончили
десятилетку. Сами они с Рыбинского моря, из Щербакова. Выбирают себе путь
в жизни.
   - А вы, молодой человек, - обратился "серьезный мужчина" к соседу, -
тоже на два дня?
   - Нет, на два месяца. Я студент-практикант. Еду на строительство
бумажного комбината.
   Женя заметил, как все бывшие десятиклассники сразу повернули головы в
сторону скромного студента. Еще бы, целых два месяца! Он выбрал себе дело
по душе и уже сейчас почувствует, что оно собой представляет.
   Ребятам пока еще далеко до этого - пока лишь присматриваются.
   - Я слышал, вы едете в Куйбышев? Надолго? - спросил студент, поднимая
голову и смотря на молчаливую женщину.
   Она доверчиво положила руку на плечо своего спутника.
   - На два года.
   - Гляжу я на вас, молодые люди, и диву даюсь, - вдруг услышал Женя
хрипловатый старческий голос. - Самонадеянный народ. Срок назначили - два
года. Да разве Волга наша отпустит вас? Все равно обратно приедете.
   Жене не видно было, кто это говорит. Вероятно, старик сидел сбоку от
"Альтаира", но очень близко, так как микрофон отчетливо передавал не
только его слова, но и дыхание.
   - Вот я, к примеру, человек неученый, кладовщик, - продолжал невидимый
рассказчик. - Как началась стройка под Куйбышевом, и я со всеми приехал.
   Желающих тогда множество было. Работал кем придется, потом на курсы
поступил. Сейчас дежурным монтером стал. Сами понимаете, что за должность
такая - дежурный монтер. А раньше грузчиком был. Здешний.
   Пристань нашу недавно проехали. Слыхали небось...
   Вероятно, он назвал бы сейчас пристань, но "Альтаир" выключился.
   Женя от досады скрипнул зубами. Вот не везет! Ошибся Левка, "Альтаир"
   вовсе не счастливая звезда. В самый нужный момент исчезает. Догоняй ее,
лови! Ищи свое счастье!
   Последний пригородный поезд уходил в Горький через пятьдесят минут.
Женя знал расписание ночных поездов, так как предполагал вернуться в город
именно в это время. Надо было, не теряя ни минуты, мчаться в Горький и там
поймать теплоход. Журавлихин знал, что "Альтаир" едет на теплоходе:
   видел за кормой брызги и слышал шум винта, резко отличающийся от
равномерного шлепанья колес по воде. Беда в том, что почти все волжские
суда были теплоходами или даже дизель-электроходами. Не легко искать судно
по этому признаку.
   Послышались тяжелые шаги - возвращался Митяй.
   - Видел? - прежде всего, спросил он, заметив беспокойство Жени.
   - Да, ящик - на корме теплохода. Судя по всему, утром будет в Горьком...
   А где же Левка?
   Митяй развел руками.
   - Учи сороку вприсядку плясать! Ничего не вышло. Уж я ему доказывал,
просил, умолял, хотел на руках нести. Черта пухлого он послушался!
   Обещал скоро прийти.
   Журавлихин решил было отчитать Митяя за нерадивость, но вспомнил, что
сам разрешил Усикову отправиться на фабрику, и промолчал.
   Надо было что-то предпринимать. Во всяком случае, не сидеть здесь, на
берегу. Митяй собрал в кучу все их нехитрые пожитки. Женя закрыл чемодан с
телевизором, развинтил на части сложную конструкцию антенны и спрятал ее в
чехол. Оставалось всего лишь сорок минут. За это время нужно было добежать
до станции. А как же Левка? Без него нельзя ехать.
   Сжимая увесистые кулаки и горячо проклиная беспечного Левку, Митяй
ходил по берегу, всматриваясь в темноту - не покажется ли лодка?
   Усиков задержался всерьез. Проходили минута за минутой. Уже нечего было
думать о ночном поезде. К утру бы только добраться до города. Митяй знал,
что в Горьком не меньше десятка пристаней, или, как их часто называют,
дебаркадеров. Можно ли найти пропавший ящик, даже если ты знаешь, что он
стоит на корме одного из теплоходов? Догадайся, к какому дебаркадеру он
пристал! Чепуха! Ничего не выйдет. Мелькнула мысль - дать телеграмму в
Горьковский речной порт. Впрочем, там бы лишь посмеялись над ней. "Просим
найти и оставить до нашего приезда ящик, который стоит на корме одного из
теплоходов, прибывающих утром в Горький", - примерно так представлял себе
Митяй полный текст телеграммы. Глупо и неубедительно. Ящик ничем не
отличается от других ящиков, таких тысячи.
   "Во всем виноват один Левка, - успокаивая себя, решил Митяй. - Вот
попрыгунчик! Если б не он, осматривая корму каждого теплохода, нашли бы
аппарат обязательно. Пусть теперь пеняет на себя".
   Злость закипала в нем. "Что делать? Что предпринять? Связаны по рукам и
ногам. Левка - абсолютное дитя, ребенок, нельзя его оставлять одного.
   Как он может узнать, куда мы уехали, даже если нам удастся пристроиться
с попутной машиной?"
   Митяй предложил Журавлихину ехать в Горький, а сам он побежит за Левкой.
    
 - Где-нибудь в городе встретимся, - убеждал Митяй.
   Нет, и на это не согласился начальник, - как старший, он отвечал за
ребят и не мог их покинуть. Решили все-таки подождать "инспектора
справедливости". Но как он несправедлив к своим друзьям!
   По реке проплывали буксирные суда, баржи, ярко освещенные теплоходы.
   Может быть, на одном из них находился "Альтаир"?
   Женя скучал, нервничал, вспоминал странную передачу из "собачьего
мира", хотел было рассказать о ней Митяю, но мысли его опять и опять
возвращались на корму теплохода, где стоял ничем не примечательный ящик.
    
 Приближалось время передачи. Женя открыл чемодан. Митяй неторопливо
собрал антенну, включил приемник. Сейчас самое главное - определить
название судна.
   Вначале на экране было пусто. Темнела линия борта, силуэт шлюпки... Но
вот показались две фигуры. Женя их сразу узнал: это были уже знакомые ему
"серьезный мужчина" и его спутница. Держась за руки, они подошли к борту.
А потом молча смотрели на лунную дорожку все те пять минут, пока их мог
видеть стоявший рядом аппарат.
   Митяй нетерпеливо ерзал у телевизора, злился и проклинал всех на свете
влюбленных. Разве от них что-нибудь узнаешь? Они, как правило, молчат.
    
 
    

                                 Глава 9 

   ПУТЕШЕСТВИЕ ПРОДОЛЖАЕТСЯ
 
 
   Есть на свете прирожденные путешественники. "Охота к перемене мест" ими
овладевает с детства. Среди студентов, радиоинститута таких было много.
   Кончаются экзамены. Студенты разъезжаются по стране. За лето где только
не побывают они: на стройках, в колхозах, будут бродить с рюкзаками по
лесным тропинкам, "штурмовать" Ай-Петри, плавать по озеру Селигер,
жариться на горячей туапсинской гальке. Они организуют шлюпочный поход по
Оке, будут жить в туристском лагере Теберды, поедут в научные экспедиции
или на соревнования по волейболу, плаванию, скалолазанью, стрельбе по
тарелочкам.
   Всюду летом вы встретите студентов-туристов. Москвичи едут в Ленинград,
ленинградцы - в Москву. Вы встречаете студентов возле Мадонны Литты в
Ленинградском Эрмитаже, возле боярыни Морозовой в Третьяковской галерее.
   Это они осматривают Авлабарскую типографию в Тбилиси, дом Павлова в
Сталинграде, Бородинское поле и минареты Бухары.
   Ничего этого не видели ни Митяй Гораздый, ни Лева Усиков. Впрочем, что
же здесь удивительного, - первокурсники. К восемнадцати годам далеко не
все познают географию практически, не все путешествуют. Правда, бывают
случая, когда еще до аттестата зрелости какой-нибудь удачливый сынок или
дочка объездят с мамой и папой чуть ли не все курорты страны... Но это
относится к биографии любвеобильных и не очень дальновидных родителей.
   Они отнимают у юности радость первых впечатлений. Такое "курортное
дитя", когда станет взрослым, уже ничем не удивишь.
   У Митяя была трудная жизнь. Он не мог ездить с друзьями из ремесленного
училища ни на экскурсии, ни на соревнования. Все свободные минуты он
отдавал больному отцу и маленькому брату. Родители Левы ежегодно ездили на
юг или в Прибалтику, а сына отправляли в подмосковный пионерлагерь.
   Когда Лева уже вышел из пионерского возраста, он бы мог отправиться в
туристский поход старших школьников. Однако то "декоративное оформление"
   квартиры, то - как прошлым летом - подготовка к экзаменам в
радиоинститут удерживали Леву в городе.
   Вот и выходит, что путешествие по Волге в погоне за "Альтаиром" было
вообще первым путешествием Митяя и Левы.
   Ну, а Женя Журавлихин? Неужели он, студент-третьекурсник, никогда не
видел моря, не дышал горным воздухом или, наконец, не ходил по залам
Эрмитажа?
   Представьте себе, что нет. Кроме Москвы, ее пригородов и рабочего
поселка недалеко от Тулы, Женя ничего не видел. Не получалось - каждое
лето уезжал домой к матери. Она жила в поселке, работала в райкоме партии.
Была одинока, кроме сына, никого не осталось. Женя испытывал к ней не
только сыновнюю любовь, он восхищался ею. Поздним вечером мать
возвращалась с работы, снимала резиновые сапоги - дороги скверные, после
дождя не проедешь, - и начинались рассказы о людях, о встречах. Видела она
много, колесила по всему району. Сколько людей, сколько дел! И Женю манили
не сверкающие закаты, не горные дали. Ему хотелось видеть множество самых
различных людей, о которых он читал в газетах и книгах да слышал от матери.
   В самом деле, кого он знал, кого видел? Студентов, преподавателей,
несколько раз встречался с мамиными товарищами. Но это так, на ходу. Они
всегда торопились. Знаком был с соседями в поселке. Люди пожилые, занятые
своими делами, им не до разговоров. Студент будет все лето отдыхать, а они
работают. Бывал в райкоме комсомола, помогал, но с ребятами как-то не
сблизился, а многие девушки даже сторонились его - слишком ученый.
   Какой огромный мир! Жизнь только начинается. И Жене казалось, что его
не совсем обычное путешествие по Волге - первый выход в этот мир. Что же
тогда должны были чувствовать Митяй и Лева - первокурсники!
   Но, видно, они еще не разобрались в своих ощущениях - некогда было
анализировать. Сейчас, повернувшись друг к другу спиной, как враги, стояли
они у борта теплохода "Горьковский комсомолец". Рядом, возле спасательного
круга, приютился Женя. Высчитывая на листке блокнота скорости разных
судов, он с тревогой поглядывал на своих младших спутников.
   Ранним утром, когда над Волгой занималась заря, между Митяем и Левой
произошел серьезный разговор, определивший их дальнейшие взаимоотношения.
Отныне они уже не друзья, а просто мало знакомые между собой представители
студенческого научного общества.
   У Митяя были серьезные причины упрекать Левку. Подумать только - этот
"инспектор справедливости" чуть ли не всю ночь проторчал на фабрике,
которая, по едкому определению Митяя, занимается лишь перекрашиванием
судаков, и вернулся под утро, когда теплоход с "Альтаиром" давно миновал
пристань Кулибино и уже отстаивался возле неизвестного горьковского
дебаркадера.
   Перепуганный, несчастный Левка оправдывался, что пробыл на фабрике
какие-нибудь полчаса лишних, а остальное время бегал по берегу - лодка
куда-то запропастилась, - что он совсем не хотел огорчать ребят, что он
прекрасно сознает, насколько важно найти "Альтаир", что он приложит все
усилия и так далее и тому подобное...
   Все это было чересчур неубедительным. Ни Женя, ни тем более Митяй не
принимали во внимание его оправданий и клятвенных заверений на будущее.
   Участь Левы была предрешена.
   Митяй категорически потребовал жесткой дисциплины в "поисковой группе".
   Он не побоялся выступить против начальства, то есть Журавлихина, и в
порядке суровой критики говорил о его мягкотелости, слабом руководстве
подчиненными, преступном попустительстве сумасбродным действиям товарища
Усикова, настаивая, чтобы этот индивидуалист беспрекословно подчинялся
воле коллектива, иначе его следует немедленно же отправить в Москву с
вечерним поездом. Пусть тогда "инспектор справедливости" отчитывается
перед всем научным обществом и требует для себя справедливой кары.
   Оратор заявил об этом твердо, безапелляционно, и в голосе его
чувствовался металл.
   Как же путешественники оказались на палубе "Горьковского комсомольца"?
   Не найдя попутной машины, им пришлось ждать утреннего поезда. Каждый
час Женя включал телевизор, однако на экране нельзя было ничего разобрать.
   Вероятно, теплоход, где находился "Альтаир", уже подплывал к Горькому.
   Перед самым отходом поезда Женя еще раз включил телевизор и заметил
смутные очертания неподвижного берега. Вполне возможно, что теплоход уже
стоял у Горьковской пристани. Пройдет каких-нибудь два часа, он отправится
дальше, и тогда его, конечно, не догонишь.
   Будто назло, поезд запаздывал. Усиков старался загладить свою вину:
   бегал к диспетчеру, узнавал причины опоздания, мчался к семафору, чтобы
оттуда, от поворота, различить желанный дымок паровоза. А потом, помогая
Митяю складывать антенну, вызвался носить чемодан с телевизором до самого
конца путешествия.
   Все старания "бывшего друга" - только так Митяй называл его мысленно -
принимались как должное. Отныне рабская покорность Левки могла быть
единственно приемлемой формой его поведения.
   В Горьком уже не застали теплохода. Об этом красноречиво напоминали
пустой экран и расписание в речном порту. За последние три часа от здешних
дебаркадеров отправились вниз по Волге шесть теплоходов:
   "Пушкин", "Радищев", "Короленко" и три "академика" - "Академик Павлов",
"Академик Вавилов" и кто-то еще. Большинство из теплоходов скорые.
   Последнее обстоятельство не на шутку обеспокоило Журавлихина. Исчезла
надежда перегнать их, чтобы где-нибудь подальше ждать на одной из
пристаней. Ведь это был чуть ли не единственный способ найти "Альтаир".
   Круг постепенно суживался. Теперь студенты знали, что аппарат надо
искать только на шести теплоходах, а не на всех судах - пароходах,
буксирах и баржах, вышедших из Москвы три дня назад. Кроме того, было
известно, что ящик находится на корме, значит его можно будет найти во
время стоянки. Но для этого необходимо перегнать теплоходы - всех
"академиков" и "писателей", - высадиться на пристани, о которой нужно
знать совершенно точно, что любые теплоходы там останавливаются, и,
главное, не выбирать такую, где бы существовало несколько дебаркадеров,
как в Горьком.
   Пассажиры в Горьковском порту с любопытством наблюдали за шустрым
пареньком в клетчатой рубашке и тюбетейке. Он метался по набережной,
просовывался в маленькое окошечко справочного бюро и с обворожительной
улыбкой выяснял у девушки ее отношение к городу Васильсурску. Высоко ли
располож„н, сколько там дебаркадеров, время стоянки теплоходов и не ходят
ли туда глиссеры?
   Этого суетливого паренька видели у газетного киоска, где он покупал
путеводитель по Волге, видели в Управлении Волжского пароходства - там он
настойчиво допрашивал подслеповатого старичка в черных сатиновых
нарукавниках о порядке прохождения транзитных грузов.
   Старания Усикова и его друзей, как говорится, увенчались успехом. Вот
почему они оказались на палубе теплохода, причем с твердой уверенностью,
что перегонят все суда, идущие вниз по Волге, даже если те вышли из
Горького несколько часов тому назад.
   Не всегда судьба бывает несправедлива. Сейчас Митяю грешно на нее
жаловаться. Она угодливо предоставила и ему, и Жене, и "бывшему другу"
   приятную возможность путешествия на новом глиссирующем теплоходе
"Горьковский комсомолец", который ходит значительно быстрее всех судов
Волжско-Камского бассейна.
   Прислушиваясь к шуму воздушных винтов, Усиков перевесился за борт.
Узкая пенная полоса бежала за кормой. Напрасно любители покачаться на
волнах спешили за теплоходом. Их лодки спокойно пересекали белую полосу,
даже не. шелохнувшись. Волн не было.
   Несмотря на все неприятности последних дней, Лева не - мог побороть
любопытства, разыскал помощника капитана и выспросил у него все, что
касалось особенностей нового теплохода. А он отличался не только высокой
скоростью, мелкой осадкой, скольжением по поверхности воды, но и другими,
заметными преимуществами нового, пока что еще опытного типа речного судна.
Оказывается, отсутствие волн за кормой, на что Усиков уже обратил
внимание, - немалое достоинство глиссирующего теплохода.
   Плотины, шлюзы, каменные набережные испытывают разрушающее действие
волн, создаваемых колесами и винтами различных судов. А наши плотины и
гранитные берега должны стоять многие столетия.
   Усиков провожал глазами уходящий вдаль высокий берег города Горького.
   Широкая, освещенная солнцем лестница спускалась вниз. Над ней в
полуденном небе высилась бронзовая фигура Чкалова, неподалеку темнели
стены кремля. С грустью смотрел Лева на уплывающий вдаль город. Ему даже
не удалось познакомиться с ним. А так бы хотелось пройтись по его
незнакомым улицам, полюбоваться Волгой с Откоса, - об этом любимом месте
гуляния горьковчан он много слыхал!
   Нет, не будет бродить Лева по Откосу, не пойдет он и в домик Каширина -
музей детства Горького, не увидит нового города автозаводцев. Ничего не
увидит.
   Проплывали дымчатые берега. За старинным Печорским монастырем
начинались дачные места. Вот так называемые "Моховые горы", еще дальше
"Великий Враг". Все это, конечно, интересно, красиво, но можно ли спокойно
любоваться белеными берегами, если рядом с тобой стоит подчеркнуто
равнодушный Митяй и, хмуро посапывая, смотрит на часы (ждет, передачу с
"Альтаира")! Женечка занят своими делами, расчетами, ему не до Левки.
   А как хочется поговорить, поспорить, - например, о том, какая будет
первая пристань или с какой скоростью идет теплоход. Митяй, ужасный
спорщик, ничего не принимает на веру и всегда требует исчерпывающих
доказательств. Почему он не верит Леве? "Не из-за своего же удовольствия
задержался на фабрике", - мысленно оправдывался он.
   Усикову казалось, будто день померк и небо над Волгой не голубое, а
грязное, серое. Женечка хмурится, а лучший друг Митяй стоит рядом, притих
обиженно, и нет для Левки в жизни никакой радости.
   А день хорош все-таки. Солнце расплескалось на волнах - глазам больно
смотреть. Ветер, свистит в ушах, поет. Чайки плавают в синеве.
   Не выдержал Лева, взмолился:
   - Ну, что ж теперь делать со мной? Это самое... убивать?
   Он сказал это искренне, без всякой тени усмешки. Надоело молчание,
надоело слышать обиженное сопение Митяя. Все надоело. Он готов вынести
худшее - позор, унижение, - только бы все оставалось по-старому.
   Женя не выдержал и рассмеялся, но Митяй был неумолим. Сколько раз
прощал Левке все его прегрешения! Сколько раз мирился! Понимал ли он
великодушие? Нет. Ну и не надо. Терпи, жук-притворяшка! Маленького жучка,
который в минуту опасности притворяется мертвым, Митяй помнил еще с
детства. Левка на него удивительно