выдержку.
Сухов никогда прежде не видел, чтобы  инженер  так  открыто  выражал  свои
чувства.
     - Аматэрасу! Это был отряд СС! А может быть, и ЧК!
     Никита невольно засмеялся, закашлялся.
     - Эсэсовцы ходили в мундирах, а чекисты - в кожаных куртках, а  не  в
современных десант-костюмах.
     - Я и не говорю, что это ЧК времен революции.  ЧК  значит  -  "черные
коммандос". А СС - "свита Сатаны".
     - Чепуха какая-то! Давай  посмотрим,  жив  ли  тот  старик.  Они  его
проткнули копьем.
     - Я бы не советовал тебе вмешиваться.  Старику  уже  не  поможешь,  а
неприятности нажить...
     Не отвечая, Никита подошел к лежащему  ничком  седоголовому  мужчине,
перевернул его на спину. Плащ на груди незнакомца  распахнулся,  и  Никита
невольно отшатнулся. Не раны на груди и животе человека  потрясли  его,  а
глаза! Два нормальных человеческих глаза, разве что без ресниц,  на  месте
сосков на груди, и два под ребрами! Три  из  них  были  мутными,  слепыми,
полузакрытыми, неживыми, а четвертый,  полный  муки  и  боли,  смотрел  на
Сухова пристально, изучающе и скорбно.
     - Катакиути! - проговорил за спиной Такэда и  добавил  еще  несколько
слов по-японски.
     Никита оглянулся и снова, как зачарованный, уставился в глаз на груди
старика. Впрочем, стариком этого человека назвать было нельзя, несмотря на
седину и худобу, ему от силы исполнилось лет сорок, если не тридцать. И он
был еще жив, хотя и получил страшные раны.
     Рука  его  шевельнулась,  согнулись  и  разогнулись  пальцы.  Хриплый
клокочущий  вздох  выгнул  грудь.  Страшное  лицо  повернулось  к   людям,
исказилось гримасой боли, напряглось в натуге что-то сказать, но у старика
не было языка. Никита убедился в этом окончательно.
     Рука незнакомца снова шевельнулась,  приподнялась,  словно  он  искал
опору, и вдруг затвердела, перестала дрожать, повернулась  ладонью  вверх.
Казалось, вся жизнь чужака, еще теплившаяся в теле, сосредоточилась сейчас
в его руке. И в глазу на груди.
     В центре ладони разгорелась звездочка, сияние волнами пошло от нее  к
пальцам  и  запястью.  Рука  приобрела  оранжево-прозрачный  цвет,  словно
выточенная из раскаленного стекла. Звезда в центре ладони стала  бледнеть,
превратилась  в  облачко  свечения,  начала   формироваться   в   какой-то
геометрический  знак:  сначала  это  был  круг,  затем  в  нем   проявился
треугольник, круг преобразовался в" квадрат,  и  наконец  две  эти  фигуры
слились в одну - пятиконечную звезду, выпуклую, светящуюся, словно лед под
луной.
     Незнакомец замычал, протягивая руку Сухову. Тот  нерешительно  глянул
на озабоченного товарища.
     - Что ему надо?
     Седой снова замычал, обреченно, тоскливо, жутко. Глаз  на  груди  его
заполнился влагой, он умолял,  он  просил,  он  требовал  чего-то:  то  ли
принять дар, то ли помочь встать.
     Никита решился, осторожно берясь за ладонь незнакомца.
     И получил знакомый леденяще-электрический удар, так что свело руку  и
подогнулись ноги. Вскрикнув, он выдернул руку из горячей  ладони  старика,
отступил на шаг, хватая воздух ртом.
     Рука седого упала безвольно, погасла.  Знака  в  виде  звезды  на  ее
ладони уже не было. На лице  незнакомца  проступило  нечто  вроде  улыбки,
затем черты его разгладились, по лицу разлилась бледность. Глаз  несколько
мгновений вглядывался в людей, потом внутри него словно отключили  свет  -
стал пустым и бледным.
     - Умер! -  констатировал  Такэда,  озабоченно  поддержал  Никиту  под
локоть. - Что с тобой?
     - Не знаю, -  прохрипел  танцор.  -  Такое  впечатление,  будто  меня
трахнуло током... причем уже второй раз!  Эти,  которые  его  убили,  тоже
имели разрядники... копья. О господи! Башка раскалывается! И рука болит...
     Он разжал кулак и взглянул на ладонь. Точно посередине  линии  судьбы
виднелась черная отметина в виде пятиконечной звезды, словно кожа  в  этом
месте была сожжена. Такэда хмыкнул, рассматривая ладонь друга.
     - Любопытно. В эзотерике пятиконечная  звезда  -  символ  вечности  и
совершенства. Такая звезда была эмблемой  Тота  и  Кецалькоатля,  а  также
ключом Соломона. Кстати, у японцев это знак высокого положения.  -  Такэда
спохватился, видя, что Никита побледнел и  еле  стоит  на  ногах.  -  Тебе
плохо?! Пошли, пошли отсюда, отвезу тебя домой. Хорошо,  что  я  пошел  за
тобой, интуиция подсказала.
     - Его... надо... в скорую.
     - Поздно, ему уже никто не поможет. Позвоним от тебя в милицию.
     - Он... не человек.
     - Ладно, успокойся. Обопрись о плечо.
     - И те... амбалы пятнистые... тоже не люди.
     Такэда не ответил, выбирая дорогу и почти волоча Никиту на себе, пока
не выбрались из парка на освещенную улицу.
     Сухов не помнил, как добрался домой. Перед глазами все плыло,  тянуло
на рвоту, рука горела  и  дергала,  в  ладони  точно  застрял  раскаленный
гвоздь, не помогли ни йод, ни мази, ни таблетки.
     В конце концов ему стало совсем плохо и он потерял сознание,  уже  не
видя и не слыша, как  Такэда  вызывал  скорую  и  говорил  с  милицией  об
инциденте в парке.
     Двое суток Сухов провалялся дома с высокой температурой.
     Его лихорадило, бросало то в жар, то в холод, а  по  ночам  постоянно
снились кошмары: то один, то двое, а то и целый батальон  "десантников"  с
белыми лицами мертвецов  гонялись  за  ним  по  парку,  дырявили  копьями,
выжигали на груди и руках странные клейма и гудели на все  лады:  "Слабый!
Шагай! Умрешь!.." Снился и многоглазый старик в плаще на голое тело, тянул
к  нему  руки  и  беззвучно  кричал,  разевая   черный   безъязыкий   рот:
"Возьми-и-и! Это ключ власти! Будешь повелевать миром!"  Никита  хватал  с
руки старика странной формы ключ, но тот превращался то в громадного жука,
то в  скорпиона,  а  однажды  в  гранату,  осколки  которой  после  взрыва
превратили голову больного в решето...
     Первые  ночи  у  постели  танцора  дежурила  мама;  в  больницу  сына
отправить она не разрешила, хотя врач скорой, вызванной Такэдой, настаивал
на госпитализации. На третий день Никите  стало  легче,  и  Толя  уговорил
маму, что теперь его очередь заботиться о больном, а в  случае  каких-либо
осложнений он тут же вызовет ее к сыну.
     К вечеру лихорадка прошла окончательно, температура  спала,  и  Сухов
почувствовал себя  значительно  лучше.  С  аппетитом  поужинав  (заодно  и
пообедав), он сделал подушку повыше и с  интересом  принялся  разглядывать
свою ладонь, сняв повязку. Пятно в форме пятиконечной  звезды  размером  с
жетон метро уже посветлело, приобрело коричневый цвет и походило теперь на
вдавленное в кожу родимое пятно. А главное, оно сдвинулось с центра ладони
к запястью. Ладонь уже не жгло, как вначале,  а  лишь  покалывало,  причем
иногда это было даже приятно. Врач, осмотрев пятно,  лишь  хмыкнул,  когда
ему сообщили о передаче звезды с ладони на ладонь.
     Однако   мазать   "родинку"   не   стал,   ограничившись    спиртовым
обеззараживающим тампоном. Сказал: это не рак и не СПИД,  будет  болеть  -
выпишу УВЧ.
     Допив кофе, Такэда убрал посуду  и  устроился  возле  рабочего  стола
Никиты, разложив на нем какой-то старинный с виду манускрипт. Разговаривал
он мало, в отличие от  матери,  и  Сухову  это  нравилось.  Правда,  после
случившегося его самого тянуло  к  разговору.  Из  головы  не  шла  фраза,
произнесенная  гигантом-"десантником":  "Слабый.  Не  для  Пути.  Умрешь".
Интуитивно Никита чувствовал, что речь шла не о  физической  силе,  и  это
уязвляло и заставляло искать причины оценки.
     - Толя, а сам ты что об этом думаешь?
     - О  чем?  -  Такэда  не  поднял  головы  от   пожелтевшей   страницы
манускрипта. От его спокойного и сдержанного облика тянуло прохладой,  как
от колодца с ничем не замутненным зеркалом воды.
     - О встрече в парке... о старике... Ты сообшил в скорую?
     - И в милицию тоже.
     - Ну и?..
     - Рассказал, что знал. Когда приехала скорая,  он  уже  не  дышал.  -
Кстати, - Такада взглянул на Сухова поверх страницы, - глаз  на  его  теле
никаких не нашли.
     - Как это не нашли? Куда же они делись?
     Толя молча углубился в изучение книги. Не зная ответа, он никогда  не
пожимал плечами и не делал других жестов.
     Никита полежал, переваривая  сказанное,  потом  залпом  выпил  стакан
холодного молока.
     - Ты хочешь сказать, что нам все померещилось?
     - Не померещилось.
     - Так в чем же дело?
     Такэда перелистнул страницу, любовно пригладив книгу, снова глянул на
лежащего поверх стола.
     - Чтобы делать какие-то выводы, информации недостаточно.
     Похоже,  что  он  был  человеком,  вернее,  человеком   с   какими-то
добавочными органами чувств. Как, возможно, и  те-четверо,  о  которых  ты
говоришь. Но что дальше? Мы незнаем ни их координат, ни  целей  появления,
ни причин ссоры... кстати, язык у него был вырван.
     Никита невольно пошевелил своим, словно проверяя - на месте ли.
     - О дьявол! Серьезные, видать, разборы у них были.  Как  ты  думаешь,
что он им сделал? За что они его... так?
     Такэда углубился в изучение очередной страницы.
     - Что ты там изучаешь? - рассердился Никита. - Напился моего чая, сел
в мое кресло, за мой стол с моей лампой, да еще и не разговариваешь!
     - Жлоб!  -  констатировал  Такэда.  Закрыл  книгу.  Улыбнулся   своей
обычной, сдержанной и застенчивой улыбкой.  -  Теперь  я  понимаю,  почему
девушки с тобой не водятся: ты заставляешь их приходить к  тебе  со  своим
чаем. Кстати, пока ты болел, они едва телефон не оборвали. А читаю я очень
умную книгу: Чхве ‚нсоль, Техника "мягкого" искусства. Хапкидо.
     - На японском?
     - На корейском.
     - О-о! Вы у нас полиглот.
     - Не ругайся.
     Никита засмеялся, но посерьезнел, заметив, что Такэда смотрит на  его
ладонь. Глянул на нее сам, потрогал звезду пальцем.
     - Что же это такое? Ожог?
     - Весть, - серьезно сказал Такэда.
     - Что?!
     - Весть. Но это ты поймешь позже. - Толя  поднял  руку,  останавливая
попытку Сухова выяснить смысл сказа нного. - Я не готов ответить  на  твои
вопросы. Как и ты - услышать правду.
     Отложим разговор дня на два-три.
     Сухов покачал головой, с любопытством глядя на  внезапно  отвердевшее
лицо друга, хотел что-то спросить, но передумал.
     Показал на стакан.
     - Налей молока, плиз.
     - А нетути, дорогой. - Ты выдул все три  литра.  Но  если  хочешь,  я
позвоню, и через полчаса принесут. А мы пока посмотрим информпрограмму, не
возражаешь? - Инженер включил телевизор. - Звонить?
     - А кто это?
     - Мой друг, -  уклонился  от  прямого  ответа  японец.  -  Живет  тут
неподалеку, на Соколе. Приедет, познакомлю. - Он набрал номер.  -  Извини,
подтверждаю. Квартира двенадцать, найдешь?
     Ждем. - Повесил трубку. - Сейчас принесут.
     Никита с недоверием взглянул в узкие непроницаемые глаза Такэды.
     - Ты что же, заранее договорился?
     Такэда молча увеличил громкость телевизора.
     Некоторое время они слушали новости первого канала Останкино:  страны
Лиги  Империй,  как  уже  несколько  лет  негласно  называли   Содружество
независимых государств, жили по своим  законам,  часто  не  совпадавшим  с
законами ближнего зарубежья,  конфликтовали,  все  еще  воевали,  пытались
строить экономику с помощью противоречий политики, но  учились,  работали,
рожали детей, занимались спортом, слушали музыку, смотрели видео, а иногда
спектакли вживую, увлекались сексом, наркотиками - все больше и больше,  -
боролись с тем и другим, митинговали - правда, все  меньше  и  меньше,  то
есть  творили  историю..  Национализм  продолжал  буйствовать,   неуклонно
развивался терроризм, росли цены. События ближнего  и  дальнего  зарубежья
тоже не внушали особого  оптимизма:  становление  "великих"  государств  -
Великой Сербии, Великого  Афганистана,  Таджикистана  и  даже  Карабаха  -
сопровождалось невиданными, дикими братоубийственными войнами, геноцидом и
массовым истреблением мирного населения. На этом сообщении Никита перестал
воспринимать информацию, переключая поток сознания в другое  русло.  Этому
его научил Такэда, потому что заметил: после телеинформационной  программы
у друга растет желание поубивать сначала националистов, потом политиков, а
потом уничтожить толпу, вознесшую этих политиков на своих плечах к власти.
История толпы не помнит,  любил  повторять  отец  Никиты,  заставляя  сына
выделяться,  быть  личностью,  пока  не  добился  своего:   сын   научился
вкладывать в любое дело, чем бы ни занимался, все  физические  и  душевные
силы, заряжаться на максимальный результат, что и позволило ему  стать  не
только мастером спорта по акробатике, а  также  профессиональным  танцором
балета, но личностью с высокой  степенью  ответственности,  как  опять  же
говаривал его отец.
     Обо всем этом вспомнил Такэда, услышав вздох друга. И  вздохнул  сам.
Несмотря на все лестные отзывы и свое мнение о  Никите,  он  сомневался  в
том, что танцор справится с предстоящей миссиеи. Но Вестник выбрал его!..
     - Что вздыхаешь? - Толя выключил телевизор.
     - Помнишь, как старик тянул руку? А ведь  блямба  у  него  на  ладони
формировалась сначала не пятиконечная. Ты знаток  символики,  пояснил  бы.
Весть! - передразнил Никита  приятеля.  -  Что  за  "весть"?  Может  быть,
пояснишь, какой смысл вкладываешь в это слово? Я умный, пойму.
     - Позже, умник. А формировалась эта  штука  действительно  интересно.
Круг - это начало всему, знак Вечности, а треугольник в квадрате -  символ
соединения божественного и человеческого, небесного и земного, духовного и
телесного. Вестник... м-м, старик как бы подсказал твой  путь...  если  ты
его начнешь.
     - Чушь какая-то! Никуда я идти не собираюсь.
     - В том-то и дело. Но, боюсь, тебя вынудят  к  этому.  Все,  все,  не
будем об этом больше, а то подумаешь, что я немножко свихнулся на мистике.
     - Не немножко.
     - Спасибо.
     - Не за что.
     Зазвонил дверной звонок. Такэда встал.
     - Только обещай мне быть осторожным.
     - В каком смысле?
     - В любом. Обещай, это серьезно. Я не всегда смогу прийти на  помощь.
И объяснить смысл предупреждения пока не могу, так что принимай на веру.
     Такэда пошел открывать входную дверь,  в  прихожей  зазвучал  женский
голос.
     В шоке Никита медленно натянул простыню до подбородка - летом он спал
без  одеяла.  Приятель,  который  должен  был  принести  молоко,  оказался
девушкой.
     Она вошла в гостиную вслед за Толей и остановилась,  сказав:  "Добрый
вечер".
     - Добрый, - просипел в ответ Сухов, убивая Такэду взглядом.
     Девушка  была  прекрасно  сложена.  Не  слишком  высокая,  но  и   не
"карманный вариант". Черты  изящные,  небольшой  правильной  формы  нос  и
прекрасные большие глаза, не то  голубые,  не  то  зеленые,  глядящие  без
лишней томности и притворной робости, искренне и  доверчиво.  Лишь  потом,
часом позже, Никита разглядел, что одета она в скромный на  первый  взгляд
летний костюм, в котором при рассмотрении  угадывался  изысканный  вкус  и
утонченность.
     Впрочем, удивляться этому не пришлось, девушка оказалась  художницей.
Звали ее Ксения, Ксения Константиновна Краснова. Такэда в  шутку  звал  ее
"три К".
     Никита не помнил, о чем они говорили, шок прошел только  после  ухода
Ксении.
     Обычно  их  разговор  с  Толей  сопровождался  шутками,  ироническими
репликами и пикировкой - оба понимали юмор, ценили и реагировали  на  него
одинаково, но если бы Такэда позволил себе подобное в данной  ситуации,  в
присутствии Ксении, Никита, наверное, пришел  бы  в  ярость.  Однако  Толя
тонко чувствовал состояние друга, и ему хватило ума и такта  поучаствовать
в беседе в качестве молчаливого предмета интерьера.
     Прощались они в коридоре, пообещав "звонить, если что", и  Толя  увел
девушку, подарившую хозяину беглую улыбку и взгляд искоса, в котором горел
огонек интереса и расположения. Обалдевший Сухов  обнаружил,  что  одет  в
спортивный  костюм,  хотя  совершенно  не  помнил,  когда  он  его  надел,
преодолел желание проводить гостей до остановки и вернулся домой.
     Уснул он поздно, часа в два ночи, и спал, как убитый, без  сновидений
и тревог.

     В среду он уже вышел  на  тренировку  вместе  с  другими  акробатами,
учениками Вячеслава Сокола,  и  отработал  почти  полную  норму,  чувствуя
удивительную  легкость  в  теле   и   желание   достичь   новых   ступеней
совершенства. Правда, каким образом осуществить это желание, он  не  знал,
но  смутная  догадка  уже  брезжила  в   голове:   использовать   элементы
акробатики, все эти рондаты, флик-фляки  и  сальто,  в  танце,  что  могло
усилить эстетическую его насыщенность.
     В четверг утром планировалась репетиция труппы, и Сухов пошел на  нее
с протестом  в  душе:  после  воскресного  своего  отчаянного  выступления
работать с Кореневым уже не хотелось, да  и  вряд  ли  можно  было  что-то
добавить к тому, что он сказал на сцене, на языке танца. Многие  в  труппе
поняли  его  правильно,  посчитав,  как  и   Толя   Такэда,   этот   взрыв
танцевального движения прощанием.
     На репетиции Никита уловил в глазах товарищей легкое удивление, а  на
лице Коренева хмурый вопрос и недовольство.
     Он не стал репетировать до  конца,  сошел  со  сцены  -  на  сей  раз
занимались не в танцзале, а на сцене театра, - но не  успел  спуститься  в
костюмерную, как вдруг произошел странный случай:  пол  сцены  провалился!
Если бы Никита остался до конца, он упал бы на конструкцию поддержки  пола
с  высоты  трех  с  половиной  метров.  К  счастью,  участники   репетиции
отделались травмами и ушибами, да поломалась  музыкальная  аппаратура,  на
чем инцидент был исчерпан, однако в душе Сухова осталось  сосущее  чувство
неудовлетворения,  заноза  тихого  раздражения,  будто  он  что-то  забыл,
упустил из виду, а что именно - вспомнить не мог.
     - Бывает, - сказал Такэда, которому он позвонил на  работу.  -  Хотя,
может быть, это психоразведка.
     - Опять ты за свое,  -  разозлился  танцор.  -  Намеков  твоих  я  не
понимаю, или не говори загадками или молчи.
     - Хорошо, - кротко согласился Толя.  -  Как  твоя  новая  родинка  на
ладони, держится?
     Никита взглянул на ладонь, буркнул:
     - Держится. Но побледнела и еще сдвинулась к запястью.
     Только что чесалась здорово, я, по  сути,  из-за  этого  и  сошел  со
сцены.
     - Любопытно. А так не беспокоит?
     - Покалывает иногда...  только  не  надо  ничего  плести  про  Весть,
психоразведку и тому подобное, я сыт мистикой по горло.
     - Тогда сходи к врачу. А лучше к "три К", она тебя приглашала.
     - К... когда? То есть, приглашала когда?
     - Я с ней разговаривал час назад. Сходи, посмотришь на ее работы,  на
них стоит посмотреть. - Такэда повесил трубку. А Никита полчаса  ходил  по
комнатам,  пил  молоко,  просматривал  газеты,   смотрел   телевизор,   не
вдумываясь в напечатанное и показываемое с  экрана,  пока  не  понял,  что
созрел давно. Если о происшествии в парке  он  думал  эпизодически,  то  о
Ксении почти все время, и - видит Бог! - думать о ней было приятно.
     Громкое название "Студии художественных  промыслов"  носил  подвал  в
одном из старых зданий Остоженки,  мастерская  Ксении  Красновой  занимала
одно из его помещений, освещенных двумя полуокнами и  самодельной  люстрой
на пять лампочек. Все помещение  было  заставлено  мольбертами,  стойками,
холстами и рамами картин в нем насчитывалось ровно две: пейзаж с  рекой  и
сосновым  лесом  и  портрет  какого-то  сурового  мужика   с   бородой   и
пронзительным взглядом из-под кустистых бровей.
     Ксения работала  над  третьей  картиной  -  нечто  в  стиле  "Русское
возрождение": на холме по колено в траве, стоял странник с посохом в руке,
с ликом святого, и смотрел на сожженное поле до горизонта, над которым  на
фоне креста церквушки всходило солнце.  Картина  была