Василий ГОЛОВАЧЕВ

                          ТЕНЬ ЛЮЦИФЕРОВА КРЫЛА
                               (ПОСЛАННИК)





                                           Двадцатый век... еще бездомней,
                                           Еще страшнее жизни мгла.
                                           (Еще чернее и огромней
                                           Тень Люциферова крыла.)
                                                                   А. Блок

                                                       Мир - бездна бездн!
                                                                  И. Бунин

     Никита всей грудью вдохнул прохладный вечерний воздух: самый  длинный
июньский день закончился, прошел дождь, смыв жару и  духоту,  и  парк  был
напоен ароматами цветов и трав.
     - Вздыхаешь так, будто потерял что, - заметил спутник,  головой  едва
доставая Никите до  подбородка.  -  Или  устал?  Но  танцевал  ты  сегодня
блестяще! Я бы даже  сказал  -  на  пределе.  Конечно,  я  не  эстет,  но,
по-моему, такой танец требует не только мастерства, но высочайшей культуры
движения, исключительной пластики и координации. Ты поразил  всех,  в  том
числе и меня. Уж не прощался ли с группой?
     Никита искоса  глянул  на  товарища,  освещенного  рассеянным  светом
недалекого фонаря. Тоява Такэда, Толя - как  его  звали  вс„  от  мала  до
велика. Тридцать  два  года,  отец  японец,  мать  русская.  От  отца  нос
пуговкой, раскосые глаза-щелочки, черные блестящие волосы,  невозмутимость
и сдержанность, от матери большие губы,  широкие  скулы  и  застенчивость,
несколько странная для  мужчины  и  бойца.  Инженер-электронщик,  кандидат
технических  наук.  "Черный  пояс"  айки-дзюцу.  Коллекционер   старинного
холодного оружия и философских трактатов древности. И рядом Никита  Сухов,
Ник или Кит, или просто Сухов - акробат, гимнаст, танцор-солист  в  труппе
шоу-балета. М-да...
     Никита вспомнил, как они познакомились.
     Раз в неделю, по субботам, он ходил вместе с приятелем в банюсауну на
Кривоколенном. На этот раз приятель - сосед по лестничной клетке - уехал в
командировку, и Сухову пришлось идти  одному.  Банщик,  сориентировавшись,
впустил кого-то из своих знакомых, и этим знакомым оказался Тоява  Оямович
Такэда.
     Когда Никита, дважды пройдя сухую и мокрую парилки,  блаженствовал  в
бассейне, к нему по бордюру подошел невысокий, по сравнению  с  акробатом,
тонкий, худощавый, но весь перевитый мышцами-канатами, молодой  японец,  в
котором явно текла и европейская кровь.
     - Извините, - вежливо сказал он, опускаясь на корточки. - Меня  зовут
Толя. - По-русски он говорил без акцента. - А вас?
     - Сухов. - Никита приоткрыл глаза, стоя в воде по  грудь.  -  Фамилие
такое. По паспорту я Никита Будимирович. Правда, все привыкли  звать  меня
просто Сухов.
     Новоявленный знакомец тихо рассмеялся.
     - Да и меня в общем-то зовут иначе: Тоява  Такэда.  Толя  -  это  уже
русифицированный вариант. Я вас видел  здесь  дважды,  но  разглядел  одну
деталь только сейчас.
     - Какую? - Сил у Никиты хватало только на краткие реплики.
     Толя коснулся пальцем плеча  Никиты:  там  красовались  рядом  четыре
родинки, каждая из которых напоминала цифру "семь".
     - Divini nurneri.
     - Что?
     - С латыни - священные числа. Дело в том,  что  я  немного  увлекаюсь
эзотеризмом и математикой Пифагора, а он  об  этих  числах  написал  целый
трактат.
     - Ну и что?
     Японец протянул руку вперед, и Никита увидел на предплечье три  таких
же, как у него, родинки, но похожие на цифру "восемь".
     - Три восьмерки - это по Пифагору знак великого  долга,  -  продолжал
Толя мягко. - А ващи четыре семерки - знак ангела.  Люди  с  таким  знаком
умирают в младенчестве, а если живут, то им постоянно угрожает опасность.
     С Никиты слетела дрема, парень его заинтересовал.
     - Насчет ангела я с вами согласен, мама говорила мне то же  самое.  А
вот насчет опасности... Вы что же, всерьез в это верите? В мистику?
     - В мистику - нет, в магию цифр - да...
     Так они познакомились год назад  и  стали  друзьями,  хотя  Толя  был
старше Никиты на шесть лет. По имени он его,  как  и  приятели  в  театре,
также звал редко, чаще - меченый или Сухов. А  иногда,  в  зависимости  от
своего отношения к поступку Сухова, делил его имя, называя то Ником,  если
был доволен им, то Китом, если считал неправым...
     Такэда понял-взгляд товарища по-своему:
     - Ты сегодня какой-то странный, Никки. Хочешь, познакомлю с  красивой
девушкой?
     Никита покачал головой.
     - По христианским представлениям женщина - источник соблазна и греха.
У нас в группе их двадцать, так что с меня греха вполне достаточно.
     - Знаю я, как ты грешишь, точно - ангел, недаром  четыре  семерки  на
плече носишь. Вина не пьешь, мяса не ешь, с женщинами не спишь. Или я не в
курсе? Вот первый мой учитель по айкидо - тот знал толк в пяти "ма".
     - Пять "ма"? Напомни.
     - Объекты почитания в тантризме: мадая - вино, манса - мясо, матсья -
рыба...
     - Вспомнил: мадра - жареная пшеница, так? И майтхуна - это... м-м...
     - Оно самое, с женщинами. Ладно, если можешь обойтись - обходись, это
хороший принцип. Но я бы тебе все-таки посоветовал  заняться  айкидо.  Или
кунгфу.
     - Зачем? Драться я ни с кем не собираюсь.
     - Айкидо - не умение драться, это прежде всего философия, отношение к
жизни, к себе, к самосовершенствованию. Это искусство и наука, а главное -
культура бытия.
     - Завел сказку про белого бычка. На  протяжении  всей  своей  истории
человечество почему-то обожествляло бой,  хотя  акробатика,  гимнастика  и
балет требуют лучшей координации и более высокой культуры движения.
     Такэда погрустнел.
     - Тут я с тобой согласен. Однако именно  поэтому  тебе  и  стоило  бы
заняться кэмпо, база у тебя отличная. Как ты сегодня танцевал!
     Долго тренировался?.
     - Долго. - Никита снова  прокрутил  в  памяти  только  что  прошедший
вечер, да и тело еще не отошло, и сладко ныли натруженные мышцы.
     В балетную труппу Коренева  он  попал  после  окончания  Смирновского
танц-хореографического, занимаясь одновременно гимнастикой и акробатикой в
сборной  команде  России,  имея  степень  мастера  международного  класса.
Случались, конечно, накладки,  когда  тренировки  в  сборной  совпадали  с
репетициями в балете, однако Никите как-то удавалось творить  компромиссы,
то есть тренироваться и работать в полную  силу  в  течение  двух  лет.  В
отличие от друзей он не любил ходить  в  ночные  клубы,  хотя  и  бывал  в
Олимпийском, но удовольствие он получал по иным каналам.
     Несмотря на свой рост - сто девяносто три сантиметра и приличный вес,
акробатом он был от бога - как говаривал Толя Такэда, добавляя: врожденный
дар, да еще отшлифованный. Но и в танце Сухов не знал себе равных,  затмив
славу самого Коренева,  который  основал  труппу  современного  эстрадного
шоу-балета и подгонял ее под себя. Никита был по  натуре  солистом,  танец
любил и понимал естеством,  совершенно  свободно,  чему  способствовала  и
атмосфера семьи: мать сама танцевала когда-то, преподавала хореографию,  а
отец был неплохим музыкантом-скрипачом, пока не умер внезапно,  мгновенно,
от разрыва сердца в одной из гастрольных поездок за границей.
     Сначала Коренев ставил молодого танцора  в  параллельные  связки,  не
слишком обращая внимание  на  рост  мастерства  и  класса  его,  но  потом
заметил, что сам уходит на вторые роли, и  для  Никиты  наступили  трудные
времена. Выделяясь  из  массы  остальных  исполнителей,  он  вынужден  был
подгонять свой темперамент, силу,  возможности  растяжки  и  пластики  под
общее движение, потому  что  Коренев  перестал  давать  ему  сольные  роли
практически во всех программах.
     Промучившись таким образом полгода, подумывая  о  переходе  в  другие
труппы, в том числе классического балета -  предложения  были  и  довольно
солидные, - Никита вдруг решил создать собственную программу и показать ее
на конкурсном отборе  среди  мастеров  балета.  В  формировании  программы
большую помощь оказала мама, дав несколько советов и показав видеоролик  с
выступлениями  выдающихся  фигуристов  мира.  Танец   Толлера   Крэнстона,
канадского профессионала, выступавшего в семидесятые годы двадцатого  века
и не превзойденного позже никем из последователей в течение четверти века,
произвел на  Никиту  огромное  впечатление.  Такой  пластичности,  красоты
движения, необычности поз он еще  не  видел,  и  загорелся  создать  нечто
подобное не на льду, а на сцене.
     Тренировался он почти год, никого  не  посвятив  в  свой  план,  даже
Такэду, а потом внезапно сорвался: оставил после репетиции труппу, сказав,
что подготовил сюрприз, включил кассету с музыкой, под которую репетировал
программу, и двадцать минут летал над сценой в порыве какого-то неистового
вдохновения, соединив плие,  пируэты,  фуэте  и  арабески  в  необычные  и
сложные комбинации. Может быть, он уже знал или предчувствовал, что  нигде
и никогда больше не покажет этот танец, в том числе и на  конкурсе,  Танец
не имел названия,  он  сочетал  в  себе  элементы  многих  классических  и
эстрадных танцев  с  стиле  рэп,  брейк  и  монопляс,  кроме  того  в  нем
присутствовали и сложнейшие па  акробатических  прыжков  и  гимнастических
связок, а  также  придуманные  танцором  тончайшие  пластические  переходы
мышечных  растяжек  и  гибких  махов,  имитирующих   бесподобную   поступь
леопарда, охоту  пантеры,  броски  змеи  и  гротескный  полет  гиббона  по
деревьям.
     Для увязки всего этого  сложного  танцевального  пространства  Никита
использовал чистоту, благородство  и  пластичность  языка  русской  школы,
ритмику Хаммера, негритянского певца и танцора девяностых годов двадцатого
века, и опыт индийской танцевальной культуры,  насчитывающей  тысячелетия.
Особенно ему подошли  стили  школ  бхарат  натья  и  катхак  -  утонченной
разработкой  мимики  и  движений  рук,  а  также   своеобразной   системой
канонических жестов.
     Когда музыка закончилась, в зале театра, оказавшемся забитым почти до
отказа, - слухи о "конкурсном показе" просочились во все помещения театра,
и в зал прибежали все, кто там был. - установилась абсолютная  тишина.  Ни
скрипа, ни шороха, ни хлопка! Лишь  чей-то  тихий  вздох.  Так,  в  полной
тишине, Никита и сошел со сцены, улыбнувшись Такэде,  который  молча  взял
его под руку.
     Да, вероятно, это и было прощание. С коллективом, во  всяком  случае,
если не с театром и студией. И все это поняли,  кроме  Коренева,  пожалуй,
который  пытался  что-то  говорить  вслед  уходящим,   требовать,   давать
распоряжения, и замолк на полуслове, потому что зал  вдруг  встал  и  стоя
проводил танцора штормом аплодисментов...
     - Ты домой? - Толя  Такэда,  щурясь,  смотрел  на  него  задумчиво  и
понимающе. У Никиты потеплело  на  душе:  порой  ему  казалось,  что  друг
свободно читает его мысли, сочувствуя и сопереживая при этом. Это он нашел
у Бранта четверостишие:

                От танцев много есть последствий,
                Весьма тлетворных вмладолетстве:
                Заносчивость и самохвальство,
                Распутство, грубость и нахальство.

     И добавлял: тебе не хватает лишь последнего.
     - Проводить?
     - Нет, пройдусь по парку, хочу побыть наедине с собой. Завтра  в  два
обедаем у тебя в институте.
     Такэда хлопнул ладонью по подставленной ладони танцора, но  не  успел
сделать и шага, как вдруг из парка донесся странный  улюлюкающий  свист  и
гул, от которого задрожала земля. Что-то с неистовым  треском  взорвалось,
по аллеям парка  расползлось  ядовитое  шипение,  заглушенное  удаляющимся
топотом. Яркие  голубовато-зеленые  всполохи  озарили  небо  над  северным
районом массива, погасли. Наступила тишина.
     - Что это? - удивленно поднял брови Сухов.
     Такэда глянул на руку,  на  пальце  которой  красовался  замысловатой
формы перстень: в глубине черного камня горел рубиновый шестиугольник.
     - О Сусаноо!... Иди домой, Кит, потом поговорим. Кое-что мне  здорово
не нравится.
     - Но ты видел? Гроза будет, что ли?
     - Не знаю. Пока. - Инженер бесшумно растворился в ночи.
     Никита иногда шутил, что ходит он, как ниндзя, но в этой  шутке  была
большая доля правды: Толя занимался айки-дзюцу с  младенческого  возраста,
сначала с дедом Сокаку Такэда,  который  сохранил  технику  сосредоточения
жизненной энергии школы Дайторю, а потом под руководством отца, и к  своим
тридцати двум годам, овладев тайнами восточных единоборств, стал  мэнк„  -
мастером высшего  класса.  Что  не  мешало  ему  заниматься  философией  и
работать в институте электроники.
     Никита улыбнулся своим мыслям и,  не  спеша,  направился  по  боковой
аллее парка к выходу на стоянку, где стояла его машина, не придав значения
необычным звукам и вспышкам. С этого момента колесо его бытия сдвинулось с
наезженной колеи, увлекая к событиям странным, таинственным и страшным,  к
котороым он абсолютно не был подготовлен.
     Он успел пройти лишь треть аллеи,  отметив  почти  полное  отсутствие
фонарей, как вдруг впереди и слева, за кустами черемухи, раздался  вскрик,
за ним глухие удары, возня, еще один вскрик  и  долгий  мучительный  стон.
Затем все стихло.
     Покрывшийся   мурашками   Никита   в   нерешительности   остановился,
вглядываясь в темноту. Свет фонаря, горевшего сзади метрах в десяти,  сюда
почти не доставал, и разглядеть, что делается в кустах,  было  невозможно.
Сухов по натуре не был трусом, но и на рожон лезть не  любил,  предпочитая
разумный компромисс открытому бою, хотя физически одарен был  великолепно.
Однако он занимался тем видом спорта,  который  не  поднимает  в  человеке
чувства неприязни и желания победить соперника насилием,  в  акробатике  и
гимнастике человек, по сути, борется с собой и лишь потом -  опосредованно
- с противником. Еще ни разу в жизни Никита не  сталкивался  с  ситуацией,
заставившей бы его драться за жизнь, хотя мелких стычек было достаточно, и
все же судьба его  хранила.  Но  кто  знает  наверняка,  когда  надо  быть
осторожным, а когда бросаться вперед, сломя голову?
     Из-за кустов раздались шорохи, треск ветвей,  затем  шаги  нескольких
человек, и на  асфальтовую  дорожку  вышли  четверо  мужчин  в  одинаковых
пятнистых комбинезонах, с какими-то палками в руках и  дипломатами,  замки
на которых и  металлические  углы  светились  голубым  призрачным  светом.
Увидев Сухова, они остановились, потом один из них, огромный, широкий, как
шкаф, ростом с Никиту, если не выше, тяжелой поступью двинулся к нему.
     То,  что  Сухов  принял  за  палку,  оказалось  коротким  копьем   со
светящимся, длинным и острым, как жало, наконечником.
     Бежать было поздно, да и вид четверых был так  необычен,  что  первой
пришла мысль: десантники! Выбросили их здесь для тренировки, вот и все.  В
здравом уме никто не станет разгуливать по парку в маскировочных костюмах.
А быть может это артисты, снимают  какой-то  экзотический  боевик,  пришла
другая мысль, не менее успокаивающая. Тоже вариант не исключен.
     - Вы не слышали? - поинтересовался Никита, на всякий случай  принимая
стойку. - Кто-то кричал недалеко.
     Гигант подошел вплотную, наконечник его копья уперся в грудь  Сухова,
засветился сильней.
     - Осторожнее, - недовольно буркнул  танцор,  отодвигаясь,  -  что  за
шутки в такое позднее... - Он не договорил, только теперь  разглядев  лицо
незнакомца.
     Оно было неестественно бледным, вернее, совершенно белым!
     Белки глаз светились, а зрачки, огромные, как отверстия  пистолетного
дула, источали угрозу и странную сосущую  тоску.  Губы,  прямые  и  узкие,
казались черными, а нос больше  походил  на  треугольный  клапан  и  мелко
подрагивал, будто незнакомец принюхивался.
     - Иди назад! - шелестящим голосом, без интонаций, но тяжело и  угрюмо
сказал "десантник". - Шагай.
     Никита сглотнул, с  трудом  отводя  взгляд  от  гипнотизирующих  глаз
незнакомца. Возмутился:
     - С какой стати я должен шагать назад? Я иду домой, так короче. В чем
дело?
     Жало копья прокололо рубашку, вонзилось  в  кожу.  Никита  вскрикнул,
отступил, в изумлении осознавая,  что  все  это  не  сон  и  что  странный
десантник вовсе не собирается шутить.
     - Сказано: иди назад. Быстро. Тихо. Понял?
     - Понял. - Гнев поднялся в душе крутой волной. Сухов не привык, чтобы
с ним разговаривали в таком тоне.
     Он  схватил  копье  возле  наконечника,  собираясь  вырвать   его   у
шкафоподобного верзилы, и вскрикнул еще раз -  от  неожиданности,  получив
болезненный электрический разряд.  Однако  он  был  довольно  упрям  и  не
останавливался на полпути, да и вспыхнувшая злость требовала выхода,  хотя
странное лицо незнакомца  продолжало  гипнотизировать,  заставляло  искать
объяснений.
     Копье нашло Никиту, оцарапало грудь, но он уже ушел влево,  поднырнул
под удар дипломатом - "десантник"  бил  наотмашь,  -  схватил  копье  и...
кубарем покатился по дорожке, не успев сгруппироваться, получив оглушающий
удар током. Гигант медленно шагнул к нему, и  в  это  время  из-за  кустов
вывалился и скрючился на дорожке пятый незнакомец.
     Никита сел, опираясь на бордюр, потрогал  гудящую  голову,  попытался
сфокусировать зрение.
     Новое действующее лицо  оказалось  седым  стариком,  одетым  в  нечто
напоминающее  изодранный  окровавленный  плащ  неопределенного  цвета.  Он
заскреб пальцами по асфальту, вывернул голову к Никите, Глаза у него  были
выколоты, по темному лицу текли слезы и кэовь, рот давился  немым  криком,
потому что язык в нем отсутствовал. "Десантник"  оглянулся  на  товарищей,
молча и неподвижно стоявших неподалеку, не спеша подошел к старику  и  так
же молча, не остана сливаясь, проткнул его своей пикой насквозь.
     - Что вы делаете?! - вскрикнул Сухов, вскакивая.
     Верзила нанес еще один удар. Старик растянулся на асфальте, затих.
     Никита бросился к "десантнику" и в прыжке нанес  ему  прямой  удар  в
голову, одновременно отбивая  сумкой  выпад  копья.  Некоторое  время  они
танцевали странный танец: Никита уворачивался от выпадов  копья  и  ударов
дипломата, стараясь в свою очередь достать незнакомца ногой или  рукой,  а
тот уходил от его ударов с какой-то ленивой небрежной  грацией,  необычной
для такого массивного и громоздкого тела, пока не задел плечо Сухова жалом
копья и снова не парализовал его разрядом электричества. Впрочем, вряд  ли
это можно было назвать электрическим разрядом: от него  тело  сжималось  в
тугой комок напряженных, но не действующих  мышц,  а  вокруг  точки  укола
разливалась волна холода.
     Никита упал, с бессильной яростью сквозь  набежавшие  слезы  впиваясь
взглядом в страшные зрачки "десантника".
     Копье  приблизилось  к  его  глазам,  поиграло  возле  сердца,  снова
уставилось в глаз, в другой, словно белолицый "нелюдь" не знал,  с  какого
глаза начать. И тут один из троих его  напарников  предупреждающе  пролаял
что-то на неизвестном языке: по боковой аллее справа кто-то бежал.
     Копье замерло. Исчезло. "Десантник" наклонился к Никите:
     - Слабый. Не для Пути. Умрешь.
     Голос был глухой, невыразительный,  равнодушный,  но  полный  скрытой
силы и угрозы. Он давил, повелевал, предупреждал.
     И не принадлежал человеку. Это открытие доконало Сухова.
     Кто-то тронул его за плечо,  приподнял  голову.  Он  открыл  глаза  и
увидел лицо Такэды.
     - Толя?!
     - Жив, однако! Куда они пошли?
     Никита вцепился в его руку, с трудом поднялся.
     - Не ходи за ними, это... дьяволы, а не люди.
     - Как они выглядели?
     - Высокие, широкие... белолицые. В пятнистых комбинезонах... с такими
короткими странными копьями...
     - С копьями?! - Такэда побледнел,  несмотря  на  всю  свою