н.

Налог был здесь устроен так хитро, что пришлось доплачивать и Мутиле, и
цыгану, что несколько отравило обоим радость от сделки.

Мара, впрочем, быстро утешился, вскочив на новообретенного коня. Толпа
раздалась к ограде, и великий наездник показал, на что они в паре с таким
скакуном способны. Налим помчался вдоль ограды, прилегая на поворотах к
земле, но всадник без седла и стремян держался прочно. Жихарь вспомнил свой
собственный страх во время скачки по лесу и покраснел.

Мара тем временем прыгнул коню на спину и стал отбивать чечетку,
выкрикивая:

- Ай, жги, черноголовый!

Потом подскочил, перевернулся в воздухе и встал на руки. Налим бежал с
прежней резвостью. Заядлые лошадники закричали здравицы коню и всаднику:
такое даже за деньги и на ярмарке не часто увидишь.

- Даже жалко его коня лишать, - сказал Жихарь Колобку. - Уж как я на Мару
зол, а все равно жалко. Теперь меня Налим совсем уважать не будет...

- Ничего, - откликнулся Гомункул. - Выучишься со временем не хуже. А
проучить его надо, да и Полелюя тоже.

- За что Полелюя-то? Он же честный!

- Он не честный, - вздохнул Колобок. - Он принципиальный.

- Это как?

- А вот так. Принципиальность - это та же честность, только себе на выгоду.
Понял разницу?

Жихарь кивнул. Он и раньше эту разницу понимал, но не знал, как она
называется. Теперь узнал.

Тем временем цыган снова уселся на конскую спину, несколько раз поднял
Налима на дыбы, после крикнул Мутиле: "Продешевил, родимый!", - разогнал
коня, перемахнул сперва через ограду торга (толпа за оградой раздалась в
стороны), потом через куда более высокий частокол, что обычному коню было
бы, конечно, не под силу...

- Поминай как звали! - ахнул богатырь.

- Вернется, никуда не денется, - сказал Колобок. - Это конь не притомится,
а цыган не железный. Ты давай-ка помоги Мутиле дотащить денежный мешок до
постоялого двора и сразу сюда возвращайся. Все делай, как уговорились,
понял?

В толпе никого, кстати, не удивило, что дурачок толкует о чем-то с
собственной сумой: а с кем ему еще толковать?

Богатырь протолкался к водянику, с кряканьем закинул добычу за спину и под
покрасневшими от зависти очами людей потащил к постоялому двору.

Полелюй нагнал их у самого крыльца. Был он уже без стражника и без козла.

- Вот можешь ведь честным быть, если захочешь! - похвалил он водяника. -
Всегда бы так.

- Могу, - сказал Мутило. - Хоть под водой, хоть на суше.

- А коня-то жалко, - поддразнил Полелюй.

- Жалко, - сказал Мутило. - Только готов биться об заклад, что конь к
вечеру снова наш будет. И без всякого мошенничества, на чистом разуме!
Добром возьмем, по-хорошему!

- Об заклад... - задумался Полелюй. - А велик ли заклад?

- Да вот же он! - Мутило показал на Жихаря с мешком.

Полелюевы глазки (тоже, кстати, покрасневшие) мгновенно загорелись.

- Была не была - бьюсь! Но если чего замечу, вы и этих-то барышей у меня
мигом лишитесь!

Побились при свидетелях.

Жихарь вернулся на конское торжище. Торги приувяли, шли неходко: все
вспоминали недавнюю сделку и были недовольны собой.

Вскорости вернулся и цыган Мара. Он вспотел и, чтобы не застудиться на
ветру, вел Налима мелкой рысцой.

- Добрый конь, дяденька, - тонким голосом сказал Жихарь. - Дай покататься!

Мара спешился, поглядел на рыжего дурачка с сожалением, пошарил в карманах,
но пряника не нашел и для утешения щелкнул богатыря в лоб.

Жихарь не показал обиды и молвил:

- Только чтой-то конь тебя обнюхивает?

- Где? - не поверил Мара, оглянулся и увидел, что Налим, раздувая ноздри,
вправду втягивает в себя воздух. Конь обнюхал нового хозяина с ног до
головы, потом жалобно заржал.

Цыган помрачнел.

- Дяденька, а правду ли сказывают: кого конь понюхает, тот сегодня же
помрет? - спросил богатырь все тем же придуренным голосом.

- Одни бабы такое болтают, да еще вот сущеглупые, вроде тебя, - проворчал
цыган.

По конской морде покатились крупные, с гусиное яйцо, слезы.

- Видишь, баро, - он тебя уже и оплакивает, - сказал Жихарь. - Купил
лошадку, а покататься всласть и не придется...

И сам заплакал, предварительно себя же ущипнув как следует.

- Вздор говоришь, гаджо, - утешил его цыган. Правда, в голосе его
уверенности не водилось.

Тут сверху послышались отвратительные звуки. Мара задрал голову. Над ним
кружился большой черный ворон, непрерывно разевая клюв и хрипло каркая.
Чтобы ни у кого не возникло сомнений, кому именно предназначено карканье,
ворон еще и опростался на красную рубаху.

Мара вскинул вверх долгие свои руки, но черный оскорбитель уже был таков.

- Ой-ой, - сказал Жихарь. - Это уже точно к покойнику.

Мара, ругаясь по-своему, оттирал рукав. Где-то в глубине ярмарки ни с того
ни с сего заорали петухи.

- Дяденька баро, берегись! Где-то смерть твоя ходит!

Дурачков бить не принято, а вот прислушиваться к ним люди прислушиваются,
сколь отважны бы они ни были.

- Дяденька, у меня, на тебя глядючи, переносье чешется! - испуганно
воскликнул богатырь. - Значит, о скорой смерти слышать!

Вокруг них начали собираться люди. Цыганки из Марииого табора, услышав, в
чем дело, начали потихоньку тревожиться.

- У тебя нынче сад, дяденька, не поздно ли зацвел? - продолжал неугомонный
дурачок.

- Откуда у цыгана сад? - огрызнулся Мара и грубо отпихнул Налима, который
продолжал его обнюхивать.

Прибежал маленький, рыжий, как Жихарь, лохматый песик, сел возле цыганских
блестящих сапог, склонил мордочку вниз и завыл так пронзительно, как воют
собаки только по ночам, да к тому же далеко не всякой ночью.

Цыганки словно того и ждали - подхватили.

Бесшумно выпорхнул откуда-то нетопырь, которому среди бела дня вовсе не
полагается летать, сделал круг возле цыганской головы и сгинул.

Приковыляла, наконец, и сбежавшая от продажи рябая курица. К хвосту ее
прилипла здоровенная соломина. Она поклевала Мару в сапог и запела петухом.

- О-о-ой! - стонал Жихарь. - Не к добру ты, дяденька, этого коня купил! Ты
через него смерть примешь! Такое, дяденька, даже с вещими князьями
бывало...

Бедный цыган оказался как бы в некоем роковом круге. Он озирался, не зная,
как унять худые предзнаменования.

- И еще мыши тебе портки прогрызли, - добил его Жихарь. - Эх, закрылись все
радости, встретились напасти...

Мара задрал подол длинной рубахи, поглядел на свежую дырку в атласных
штанах и схватился за голову. Цыганки окружили его, оттеснив богатыря,
залопотали.

"Дело сделано", - сказал себе Жихарь и отдалился за ограду, но красную
рубаху из виду не выпускал.

Через какое-то время он увидел, что Мара схватил за рукав купца в полосатом
одеянии и с повязкой на голове. Цыган показывал на коня, махал руками.
Купец долго не понимал, в чем дело, а когда понял, запрыгал от нежданной
удачи. Чего уж там ему Мара наплел, как сумел объяснить внезапную продажу
себе в убыток драгоценного жеребца - слышно не было. Били по рукам,
передавали поводья...

Цыган с пестрьм своим и шумным окружением споро собрался и подался прочь,
оглядываясь на курицу с песиком.

Налим лизнул купца в ухо и тоже стал обнюхивать.

Жихарь запрыгал на босой ноге к новому коневладельцу:

- Дяденька, дяденька!

Снова в той же последовательности стали появляться ворон, песик, нетопырь,
курица и незаметные под ногами, но острозубые мыши. У богатыря даже нашлись
и бесплатные помощники из тех, кто заявился на ярмарку просто поглазеть.
Они тоже знали множество смертоносных примет. Купец, у которого,
оказывается, в далеком Чуроканде и вправду поздно зацвел персиковый сад,
быстро раскаялся в своей опрометчивой покупке и начал высматривать, кому бы
сбагрить такого неудобного коня...

Дальше Жихарю и вмешиваться не пришлось - доброхотов было навалом. Он
приглядывал издали. Пернатые и четвероногие участники заговора честно
отрабатывали обещанную награду. Налим то и дело переходил из рук в руки,
всякий раз стремительно теряя цену (хотя каждая сделка и отслеживалась
Полелюевыми помощниками, неукоснительно собиравшими все скудеющий налог), и
богатырь всякий раз опасался, что нарвется Налим на такого покупателя,
который не верит ни в сон, ни в чох, ни в вороний грай.

Такового, к счастью, не обнаружилось.

Последним владельцем Налима стал совсем молодой парнишка из степняков. Он
растерянно оглядывался и всхлипывал, поскольку степняцкие приметы, за
небольшим исключением, совпадают с лесными. На приобретенного коня он
смотрел с ужасом, ожидая немедленной кончины.

- Не плачь, сынок, - великодушно сказал богатырь. - Я тебе найду
покупателя.

И повел Налима вместе с плачущим степняком на постоялый двор.

Ярмарочный староста, водяник и Колобок сидели за столом, спорили о чем-то.
Колобок, впрочем, сидел на столе, свесив ножки в новеньких лапоточках.

Юному степняку предложили цену вдвое больше той, что заплатил он сам, так
что придраться Полелюй ни к чему не смог, хоть и старался. Добрый Жихарь
даже заплатил за парнишку налог с продаж. Полелюй тряс головой, отгоняя
наваждение.

- Не головой тряси, а мошной, - тихонько сказал богатырь. - Мы уж, так и
быть, про заклад никому говорить не будем, чтобы тебя не позорить, а
свидетели, небось, твои люди - не проболтаются...

- Хоть половину уступите, - попросил Полелюй. - Иначе расстанемся
врагами...

- Прежде надо было глядеть, - сурово сказал Колобок.

В конце концов сошлись на трети заклада. Староста и тому был рад.

- Ты, конечно, нам на обратном пути устроишь засаду, - сказал Мутило. - Я
тебя знаю. Так лучше побереги людей...

- Да как вы на меня подумать могли! - вскричал Полелюй. - Да я за столько
лет! Да вы! Да я!

- Мировую, - подвел всему итог богатырь.

...На мировую он расщедрился - благо было с чего. Люди на ярмарке
удивлялись, что староста среди бела дня перестал надзирать за торгом и
сидит в кабаке, словно все прочие, поедая копченого гуся и запивая его
ковшами вина и зимнего пива.

Отсутствием Полелюя немедленно воспользовались злодеи, потому что с улицы в
кабак стали доноситься возмущенные вопли:

- На море на океане на острове на Буяне стоит железный сундук, а в железном
сундуке лежат ножи булатные! Подите вы, ножи булатные, к такому и сякому
вору, рубите его тело, колите его сердце, чтобы он, вор, воротил покражу
купца Злыдаря, чтобы он не утаил ни синя пороха, а выдал бы все сполна.
Будь ты, вор, проклят моим сильным заговором в землю преисподнюю, за горы
Араратские, в смолу кипучую, в золу горючую, в тину болотную, в плотину
мельничную, в дом бездонный, в кувшин банный! Будь прибит к притолоке
осиновым колом, иссушен суше травы, заморожен пуще льда! Окривей, охромей,
ошалей, одеревяней, одурей, обезручей, оголодай, отощай, в грязи валяйся, с
людьми не смыкайся и не своей смертию умри!

Крепкий был заговор - такой, что даже людям, не имевшим ни малейшего
касательства к покраже, стало не по себе. Каково же тогда приходилось вору?

- Разберутся! - махнул рукой Полелюй и снова начал втолковывать Жихарю
насчет каких-то неведомых прямых поставок, от которых Многоборью случится
немалая прибыль.

- Хватит о делах! - подал голос Колобок. В пище он и вправду не нуждался,
зато вино, оказывается, мог употреблять не хуже человека или водяника. -
Выпить вина - прибавить ума...

- Куда тебе еще прибавлять, - сказал Мутило. - И так уже поперек глазу
пальца не видишь.

- Нонсенс, абсурд, реникса! - заругался Колобок. - Я на бражке мешан, на
крепком меду ставлен!

- Попей, попей - увидишь чертей, - пообещал богатырь.

- Я вас и так вижу который день, - сказал Гомункул. - Всех шестерых.

- Вот сколь светел стал! - изумился Жихарь. - И с чего бы?

- А с того, что лишь дурацкую голову хмель не берет! - не растерялся
Колобок. Потом обхватил толстые щеки лапками и затянул:

Вы не вейтесь, враждебные вихри,
Над моею больной головой!
Не гнетите, о темные силы,
Вы так злобно народ трудовой!

Над седою равниною моря
Ветер тучи собрать норовит,
Но певец, со стихиею споря,
Всех утешит и оздоровит!

Эту песню, подобную стону,
Я не с бухты-барахты сложил:
Наблюдал я пучину бездонну,
На вершинах, случалося, жил.

Но в какой стороне я ни буду,
Не остануся я в стороне:
Помогу угнетенному люду,
Он заплачет еще обо мне!

- На мешке с золотом сидит, а сам горюет, - завистливо сказал Полелюй. -
Чего плачешь-то?

- Людей жалко... - прорыдал Колобок. - Бабку с дедом особенно... Как они
без меня там?

- И мне людей жалко, - неожиданно присоединился к нему водяник. - Живут
помалу, мучаются помногу... В воде захлебываются... - И тоже заплакал -
пресными слезами.

Наконец даже людям стало жалко самих себя.

- Жизнь мимо меня прошла, - тосковал Полелюй. - Весь свой век на ярмарке
провел, для себя и не посуществовал... Только во сне сдалося, что на свете
жилося...

- А я сирота - меня всякий обидеть норовит! - вспомнил Жихарь все свои
давние огорчения.

- Так давай я тебя усыновлю! - расщедрился Полелюй. - А то на кого же мне
ярмарку оставить, когда Безносая в темечко клюнет?

- Спасибо, - сказал Жихарь. - Но мне ведь княжеское родословие надобно,
высокое происхождение. Чтобы за глаза не кликали подзаборником... Дедушка
Полелюй, ты ведь здесь, на месте сидючи, получаешь от торговых гостей вести
со всего света. Может, слыхал что-либо о моих младенческих годах? Мне ведь
Кот и Дрозд ничего не рассказывали, да я по глупости и не спрашивал... А
потом они сгинули, пропали неведомо куда.

Полелюй отер слезы концом бороды, задумался.

- Кот и Дрозд? - спросил он.

- Они самые, - подтвердил Жихарь.

- Разбойники? - уточнил староста.

- Сущие разбойники, - сказал богатырь.

- Хе, - сказал Полелюй. - Никуда они не сгинули. Здесь они, неподалеку

- Да ты что? - подскочил Жихарь.

- Пошли, - засобирался Полелюй. - Только сам понимаешь... Добрые вести -
они дорогого стоят...

От этих слов Колобок пришел в себя и стянул края денежного мешка в тугой
узел.

- Рыдает, а про выгоду не забывает, - пробормотал Мутило. - А я-то думал -
он уже до зеленых людей допился...

- Сочтемся, коли толк выйдет, - сказал Жихарь, который тоже не собирался
швыряться нежданной прибылью.

Полелюй свистнул стражников и приставил их к мешку. Потом снял шапку, вынул
из нее иглу с ниткой и неверной рукой зашил караульщикам поместительные
карманы.

- Ты им и губы зашей, - посоветовал богатырь. - А то за обе щеки
понапихают.

- Я остаюсь, - объявил Колобок. - Я хоть и без зубов пока, но руки
шаловливые любому отгрызу.

- Оставайся, куда тебя такого в люди вести, - разрешил Жихарь.

- И я остаюсь, - сказал Мутило. - Потому что мало ли что.

Так одни остались, а другие пошли прочь.



ГЛАВА СВДЬМАЯ

То были трупы двух титанов,
Двух славных братьев-атаманов...

Александр Пушкин


На Полелюевой Ярмарке за долгие годы было понастроено много чего кроме
торговых рядов.

Была особая палата, где знающие люди проверяли мясо и птицу на гожесть,
припечатывая синей печатью.

Была лечебница с опытными знахарями на случай, если кто из гостей
расхворался в дальней дороге.

Был Дом Веселья с бесстыжими девками, которые слетались сюда со всех сторон
за легкой добычей, - на всякий случай его воздвигли рядом с лечебницей.

Был Меняльный дом - там оценивали деньги разных стран, какая чего стоит.

Был Дом Быка и Медведя, в котором перекупщики и приказчики самых богатых
купцов торговались на пальцах, ухитряясь извлекать барыш неведомо из чего.

На речном берегу поставили, конечно, несколько бань, чтобы не разводилось
заразы.

Про каменные склады да просторные конюшни и говорить нечего.

И был еще Дом Старого Разбойника, о котором мало кто знал.

Когда Полелюева Ярмарка внезапно возникла из яйца на голом месте, с лихими
людьми стало много забот. Они поначалу обрадовались, приладились грабить
проезжавших торговых гостей. Появилась стража, случались стычки и целью
кровопролитные войны, разорявшие дело.

Тогда Полелюй, молодой еще и отважный, в одиночку и без оружия углубился в
лес, обходя разбойничьи станы.

Семьи разбойник не имеет, век его короток, а старость, ежели до таковой
дожить, безрадостна: либо молодой соперник зарежет ослабевшего вожака, либо
ограбленный купец признает и потащит на суд, либо, если очень уж повезет,
просто окочуришься под забором от голода и холода.

Вот Полелюй и предложил лиходеям поставить на неприкосновенной ярмарочной
земле просторный терем, где они могли бы спокойно, ни в чем не нуждаясь,
хоть и без особой роскоши, заканчивать свое земное поприще возле теплой
печки с кружкой браги в обществе себе подобных. Для увеселения там
оборудовали даже голубятню. Староста обещал разбойникам безымянность и
безопасность, а взамен требовал вот чего: оставить в покое купеческие
обозы, не тревожить, как прежде, стольные города и богатые деревни да
платить из награбленного ему, Полелюю, взносы на грядущую тихую старость.

Сверкали ножи, взлетали дубины: не всем приходилось по нраву такое
предложение, но верх, как обычно бывает, взяли благоразумные, а отчаянные
сильно поубавились в числе.

Нельзя сказать, что разбой прекратился сразу и вовсе - до сих пор
появлялись дерзкие одиночки вроде покойного Кидалы, - но дороги, ведущие к
Полелюевой Ярмарке, прослыли самыми безопасными.

Сам староста оказался в большом выигрыше, поскольку взносы платили все, а
до седин, как сказано выше, доживали немногие. Кроме того, он разрешал и
даже приказывал грабить тех, кого по разным причинам не хотел больше видеть
на своей ярмарке.

Давал Полелюй и недолгое, до месяца, убежище еще действующим лиходеям. Так
туда и попали спасавшиеся от погони Кот и Дрозд. Они пересидели сколько-то
времени, потом воротились в лесную избушку, малого Жихарку не нашли на
месте, погоревали и решили, что довольно уже потрудились для общества на
большой дороге. Побрели обратно на ярмарку, поклонились старосте немалой
общей казной и осели в Доме Старого Разбойника. Бодрым еще дедам и на ум не
приходило, что нынешний молодой многоборский князь - их воспитанник.

Все это рассказал Полелюй Жихарю по дороге и предупредил, что разговаривать
с лихими людьми - дело нелегкое и требующее сноровки.

Ремесло делает лесных разбойников (как и конокрадов, кстати) суеверными.
Они внимательно следят за природными приметами и чрезвычайно воздержанны на
язык, хоть и ругаются премного. Но никогда настоящий разбойник не назовет
золота золотом, чтобы не сглазить и не превратить в черепки, а всегда
скромно скажет: "металл желтого цвета". Княжеских стражников злодеи между
собой не обзывают "псами", "легавыми" и "мусорами", как те того
заслуживают, но весьма уважительно величают "сотрудниками
правоохранительных органов". Даже тюрьму, когда случается туда угодить,
зовут не острогом, не кутузкой, не узилищем, не темницей, а красивым именем
"изолятор временного содержания" - чтобы не исключить неосторожным словом
возможность побега. И каторга у них не каторга - зовется она, матушка,
"исправительно-трудовым учреждением", хотя исправившийся на каторге
разбойник встречается не чаще, чем кукушечье гнездо...

Тайный разбойничий язык еще и тем хорош, что непонятен постороннему
человеку и не может перед ним обличить их лиходейскую сущность.

- ...Стою это я, братцы, на участке дороги "Теплоград - Косоруково" посреди
зоны лесонасаждения, держу в правой руке орудие преступления, то есть
тяжелый да тупой предмет, в скобках - предположительно дубину. Навстречь
мне, гляжу, движется потерпевший - богатый сучкорез, тащит на спине в мешке
свое личное имущество граждан. Ну, я выхожу из близлежащего кустарника и
предлагаю ему в устной форме отчуждать это имущество в мою пользу.
Потерпевший отказывается. Делать нечего - пришлось соединить нападение с
насилием, опасным для жизни и здоровья потерпевшего или с угрозой
применения такого насилия...

- Чистый разбой!

- Разбой и есть. Угроза действия не возымела - совершаю нападение с
насилием. Размахнулся тяжелым тупым предметом да умышленно как нанес