А пока ложись-ка ты отдыхать. Я тебе во
сне всю дорогу растолкую, после чего будешь преодолевать препятствия по
мере их возникновения...

- Попутчика, если подвернется, можно прихватить? С попутчиками ведь
ловчее...

- Нельзя, - повторил Беломор. - Мало ли кем может прикинуться Мироед?
Укладывайся вон в том углу, сейчас и тулуп появится... А я тебе колыбельную
спою...

Старик запрокинул голову и закрыл глаза. Богатырь воспользовался счастливой
минуткой, наполнил кружку Мозголомной Брагой, стараясь не булькать, закусил
молодым луком и отправился на указанное место. А Беломор затянул:

Бай-бай, люли,
Хоть сегодня умри.
Завтра мороз,
Снесут на погост.

Мы поплачем, повоем,
В могилу зароем.
Сделаем гробок
Из семидесяти досок.

Выкопаем могилку
На плешивой на горе,
На плешивой на горе,
На господской стороне.

Баю-бай,
Хоть сегодня помирай.
Пирогов напечем,
Поминать пойдем.

Со калиной, со малиной,
Со гречневым крупам...

"Утешные колыбельные поют нынче в Многоборье, - подумал Жихарь, засыпая. -
Веселые ребята должны от таких припевок вырасти..."

Хоть и развесились снова по стенам чародейной избы связки душистых трав, но
гарью все-таки пахло.



ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ

Волшебною ширинкой машешь
И производишь чудеса!

Гавриил Державин


Во время боев и походов, когда воины увечат друг друга самым жестоким и
причудливым образом, Жихарь узнал, что мозги у человека делятся на две
половинки, словно, простите, люди добрые, задница какая-то. А если
половинки - две, то голова может думать зараз две думы. Две думы у богатыря
и было.

Одна про княжну Карину. Только видел про себя Жихарь не саму княжну во
всяких видах, что достойно лишь охальника и похабника, а чистое лесное
озеро на закате, и вроде бы тонкий голос где-то вдали выводит песню. Слов
не слышно, а сердце внимает и томится...

Вторая дума была про меч. Негоже шляться по свету и тем более отправляться
во Бремя Оно без меча.

Конечно, мог бы богатырь снова изладить из подручных средств тяжеленный
шестопер - с этим оружием он управлялся много ловчее, чем с мечом; мог, на
худой конец, найти подходящую дубину - тоже врагу мало бы не показалось.
Только тогда никто из встречных не узнал бы в нем странствующего и подвигов
взыскующего воителя, а посчитал бы простым разбойником. С разбойником, как
известно, можно вовсе не драться, презреть его, а ежели бой и случится,
разрешается бить лиходея без всяких правил, словно ходячего умруна, - и
никто не осудит. Даже Яр-Тур, сам себе сочиняющий благородные законы боя.

У простого дружинника и меч - простая полоса железа, только что наточенная
и заостренная. Такое оружие ему приятель Окул мог бы за один вечер
выковать. Но был Окул настоящим мастером и знал, что подлинному богатырю
меч нужен совсем не простой, а такой, что куется не вдруг, но из
выдержанной в болотной воде крицы, а выдерживать крицу следует в три
приема: ковать слиток и снова тащить его в болото на три года. И болото,
кстати, годится не всякое - должны бить в нем горячие ключи с вонючим
запахом. Таких болот в Многоборье не водится.

В жидкую сталь непростого меча полагается сыпать толченые самоцветы и
смарагды, чтобы стала она гибкой и крепкой. У Окула же с Жихарем денег на
самоцветы сроду не водилось. Правда, скопил кое-что кузнец, но не в
достаточном количестве.

Перед тем как приступить к изготовлению такого меча, кузнец обязан полгода
вкушать только травяную пищу, не прикасаться ни к чарке, ни к женщине, ни к
собаке. Такое тоже не всякий выдержит. А уж сколько заклинаний придется
припомнить и напеть под стук молота, да не просто напеть, а в надлежащем
порядке!

Не меньше хлопот и с закалкой. Старые книги велят закаливать красный еще от
жару меч в теле молодого раба; многоборцы рабов не держали, батрак же не
годился. Если бы годился, то в книгах так бы прямо и писали: "в теле
молодого батрака". А за убитого батрака можно запросто принять лютую казнь
либо заплатить не менее лютую виру, после чего останешься и без кузницы, и
без штанов.

Можно, правда, погрузить раскаленный клинок и в серого козла, но и тут
незадача - козел-то быть должен не менее десяти лет от роду, взлелеянный
старушкой, живущей на отшибе, и откормленный семью видами особых трав, и,
что немаловажно, ни разу не вспрыгнувший на козу. Да где же старушке
углядеть-то за козлом!

Конечно, если бы Окул Вязовый Лоб задался целью создать чародейный меч, он
бы его в конце концов да отковал. Только к тому времени сам Жихарь успел бы
сделаться пожилым, семейным и зажиточным мужиком, которому такой меч вроде
бы уже и ни к чему.

Быстро сковать надлежащий клинок могут только горные карлы, но их сперва
нужно найти, приучить к себе, уговорить, уболтать, да и плату карлы
потребуют такую, что не захочешь связываться. Если же не платить вовсе,
обмануть искусных малышей, лезвие сделается проклятым и при первом же
удобном случае поразит самого хозяина.

Поэтому настоящие богатыри, как правило, свои знаменитые мечи кузнецам не
заказывают, а либо получают в наследство, либо берут с боя (что бывает
крайне редко), либо в награду за доброе дело (но тут уж как повезет), либо
меч сам дается им в руки, поскольку так уж суждено, в древних курганах или
каменных подземных гробницах. При этом бывший владелец оружия имеет
скверную привычку оживать и душить похитителя.

Оттого и мало на свете героев, обладающих чудесными мечами. С простой
железкой все понятно - вот это она еще худо-бедно перерубит, а вот на этом
сама обломится. С наговорным же мечом никогда наперед не знаешь, чего
ожидать. То он сам влетит тебе в руку и потащит наносить роковой удар
лучшему другу. То он начинает в ножнах нагреваться, и остудить его можно
лишь чужой кровью, а ведь не век же ходить среди врагов, будет и с
товарищами в застолье посидеть. То вдруг так привяжется к человеку, что
станет как бы частицей самого владельца, и тогда малейшая щербинка
отзовется тут же зубной болью, пятнышко ржавчины откликнется лишаем на
лице, а когда клинок вдруг да переломится, тут хозяину и славу поют.
Посмертную, разумеется. Тоже неплохо, но живому как-то приятнее.

Старый варяг Нурдаль Кожаный Мешок, Жихарев боевой учитель, сказывал как-то
сагу про славного берсерка Хренли Щитоеда. Тот, нажравшись мухоморов, рубил
всех подряд, направо и налево, и друзей, и недругов, а когда рубить было
некого, со злости грыз собственный щит, причем ломались не зубы берсерка, а
стальные пластины на дубовой основе.

Вот этому Щитоеду как раз и посчастливилось попасть к горным карлам. Они
его раненного подобрали и выходили. Он воспользовался случаем и заказал
себе оружие: такой клинок, чтобы вс„, хотя бы и каменные валуны, рассекал
на две половинки. Его так и назвали - меч Пополам.

Плату маленькие мастера запросили небольшую, и даже не плату, а работу
попросили исполнить - запрудить ручей, чтобы поставить там водяную
мельницу, а уж мельница бы сама под землей качала воздух в кузнечные мехи.

Хренли Щитоед горазд был только ломать все и портить, поэтому созидательный
труд у него не задался. Бревна обтесать как следует не умел, не то что
собрать мельничное колесо со спицами и лопастями! Попробовать он
попробовал, но от неудач только пуще разозлился, достал где-то мухомор,
пустил, по обычаю берсерков, пену изо рта, отобрал у своих благодетелей
чудесный клинок силой, немало их при этом перетоптав своими погаными
ножищами.

Скалы над ним они успели сомкнуть, но с новым мечом Щитоеду все было
нипочем. Он пробился к свету, выскочил из-под земли и пошел по ней,
напополам рубя все, что ни попадется. Страшная слава далеко обгоняла его,
приводя в трепет города и царства. Поэтому в свою родную дружину он не
вернулся - да не больно об этом жалели ярл и дружина.

В конце концов дошел он и до могучего южного государства у теплого моря.
Рассек мечом Пополамом городские ворота, явился пред царевы очи и
потребовал себе и державу, и царевну, я все, что богатырю полагается. Царь
было пытался откупиться от него половиной страны, но Щитоед рассмеялся и
заявил, что это меч у него Пополам, а сам он, Щитоед Хренли, желает владеть
единым целым.

Тогда царь, вздыхая, объяснил варягу, что держава-то, как бы сказать,
порченая. Обычное дело: повадился зорить здешние земли крылатый змей, а в
качестве отступного требует каждый год по девице. Всех уже в основном
приел, одна царская дочь осталась...

Берсерк велел показать логовище змея, нарвать себе свежих мухоморов,
подкрепился и отправился на легкий подвиг.

Змей был большой - и как ему одной девицы на целый год хватало? Щитоед не
стал заводить долгих разговоров, не задирал и не дразнил чудовище, а с ходу
достал из-за спины меч Пополам и нанес неотразимый удар.

Но змей, противу ожидания, не развалился на две половинки и не окатил героя
потоком своей зеленой крови. Просто вместо одного огромного змея стало два
- поменьше. Они бросились на берсерка, но он успел махнуть мечом на две
стороны.

Четыре змея принялись за него с четырех сторон. Щитоед рычал, исходил
пеной, рубил, как ветряная мельница. Но змеев становилось все больше и
больше. Хоть каждьй уже был не крупнее собаки, потом курицы, потом
котенка... Силы в конце концов оставили бешеного варяга, он повалился на
колени, облепленный тучей трехголовых бабочек с кожаными крыльями. Тут они
уж попировали!

А потом стая бабочек вылетела из пещеры на вольный воздух и устремилась к
стольному городу. Но, на беду змея умноженного, поднялся над морем вихрь,
подхватил кровожадных малюток и унес далеко-далеко. То ли они потом все
утопли, то ли поселились в диких, непроходимых лесах - это уже никому не
интересно было.

Обглоданного богатыря похоронили честь по чести, и даже кумир над ним
воздвигли. Так что славу ему меч все-таки принес, как и сулили горные
мастера...

"Хоть и гад, и клятвопреступник, а жалко", - подумал Жихарь. Впрочем, не
уважали в Многоборье варяжскую мухоморную смелость.

Как и в прошлый раз, богатырь поднимался вверх по ручью, чтобы достичь в
конце концов той колдовской деревни, где он боролся с Гогой и Магогой, а
побратим Яр-Тур, по его словам, переночевал вполне мирно и даже с красной
девицей. Как и в прошлый раз, было жарко. Тем более что сзади не шел в
поводу конь Ржавый и все подорожные припасы пришлось нести на себе в
заплечном мешке.

Пусть и разорили злодеи Беломорово хозяйство, старик сумел, как уж мог,
снарядить своего посланца. За ночь, пока Жихарь впитывал во сне необходимую
премудрость, лесные пауки по приказу волхва сплели нечто вроде кольчуги.
Она, конечно, не могла защитить от меча и стрелы, но и не рвалась о ветки,
пропускала воздух, отчего на упале в ней было не жарко.

Заштопанные умелой русалкой штаны богатырь заправил в мягкие сапоги-ичиги.
Они ступали по тропе бесшумно и позволяли незаметно подкрасться к самому
чуткому сторожу - если, конечно, сторожем был обыкновенный человек.

Жихарь думал о княжне Карине, о вожделенном мече, который должен был вскоре
обрести, да и третья дума прибавилась, хотя в мозгах всего две половинки.

Среди ночи старый волхв разбудил его, усадил посреди избы на пол, достал
тряпицу, в которую замотаны были некие пластинки с узорами на одной стороне
и яркими рисунками на другой. Беломор разложил их, все двадцать две,
узорами вверх и предложил богатырю, не думая и даже не особенно просыпаясь,
выбрать три.

Жихарь и выбрал. Беломор перевернул пластинки.

На одной намалеван был скоморох в пестром платье. На другой изображался
бедолага, подвешенный за одну ногу к висельной веревке. На третьей рушилась
вниз могучая каменная башня, пораженная ударом молнии.

Богатырь ничего не понял, а старик, довольно урча, собрал картинки и снова
спрятал сверток. После чего велел улечься на прежнее место и крепко спать.

"Выходит, что я шут гороховый и висельник презренный, - думал Жихарь, то и
дело вытирая пот со лба. - Ничего, зато башня должна обрушиться..."



Распадок наконец прекратился, вот показался и знакомый мосточек - вернее,
то, что от него осталось. Поэтому пришлось тут перейти ручей вброд,
нахваливая хорошо смазанные салом сапоги. Ноги чуть тронуло холодом, но ни
капли воды не попало внутрь. А если бы ичиги промокли и высохли на ноге, то
не обошлось бы без мозолей.

"Все-таки с деревней нечисто, - решил богатырь. - Иначе бы они давно все
тут наладили". А вот и батюшка Пропп - тот самый, которому Жихарь в прошлый
раз дерзко бросил "Обойдесся!" и которого оставил без полагающейся жертвы,
отчего и сам едва не стал жертвой людоедских братцев.

Дважды пренебречь обычаем мог лишь полный дурак. Поэтому богатырь
остановился, отвесил кумиру глубокий, поклон, снял со спины мешок,
подкрепился, приговаривая "Хлеб сам себя несет", напился из ручья,
сполоснул лицо (рыжая щетина уже кололась, бороде тоже хотелось посмотреть
на подвиги своего носителя), сел у подножия и задумался.

Никогда не угадаешь, понравится Проппу твой рассказ или, наоборот,
прогневит. Это все равно что кости кидать, и не на наговорный плат, а как
судьба решит. Вот Жихарь и решил попотчевать благодетеля довольно странной
сказкой-устареллой, подхваченной им в тех горах, куда любил летать Демон.
Странствующий рассказчик при этом уверял, что сочинил устареллу знаменитый
сказитель и поэт, герой своего времени, в тех краях воевавший и сложивший
голову в поединке со своим же товарищем из-за сущего пустяка.

- Сюжет трагедии, - сказал Жихарь, удивляясь незнакомым словам. - Отец с
дочерью ожидают сына, военного, который (недавно женился, с женою) приедет
в отпуск. Отец разбойничает в своей деревне, и дочь самая злая убийца. Сын
хочет сюрприз сделать отцу и (под другим именем) прежде, нежели писал,
отправляется; приехав, недалеко от деревни становится у мужика на постоялом
дворе с женою в трактире ночевать. Он находит здесь любезную свою с
матерью. Ну так там сказывается, что я поделаю, не отсебятину же нести!

Они просят, чтоб он ночевал, ибо боятся разбойников. Он соглашается. Вдруг
разбойники ночью приезжают. Он защищается и отрубает руку у одного. Всех
убивают и жену утаскивают. Он в отчаянии идет броситься к отцу, чтобы тот
дал ему помощь, ибо дом не так далеко. Его запирают в комнате. Когда все
утихло, он вырывается. Уходит и приносит труп своей любезной, клянется
отомстить ее. Для этого спешит к отцу, чтоб найти там помощь. Ночь у отца.
Дочь примеривает платья убитых несколько дней тому назад, люди прибирают
мертвые тела. Прибегает сын. Сказывает о себе, его впускают. Он
рассказывает сестре свое несчастье... вдруг отец... он без руки... Сын к
нему... и видит... в отчаянии убегает. Смятение в дому. Меж тем полиция
узнала не о сем, но о другом недавнем злодеянии и приходит; сын сам
объявляет об отце: вбегает с ними. Отца схватывают и уводят... Сын
застреливается. Тут вбегает служитель старый сына, добрый, хочет сказать
ему о смерти печальной супруги, его увидеть, но не замечает и рассказывает
сестре, что он... И видит его мертвого.

- Батюшка Пропп, - добавил Жихарь. - Я не виноват, что устарелла такая
непонятная. Видно, сочинитель ее не успел как следует сочинить - то у него
так, а то этак. Но в общем понятно, правда? - Он просительно посмотрел на
идола.

Лицо Проппа не выражало ни добра, ни худа.

- Чем богат, - оправдывался Жихарь. - В другой раз получше расскажу...

Решив, что сделал достаточно, Жихарь взвалил на плечи котомку, еще разок
поклонился кумиру до земли и зашагал по дороге.

Интересно бы знать, кто первую-то дорогу проложил? Должно быть, родилась
она от простой тропинки. Люди ходили туда-сюда, прибивали траву и скоро
прибили совсем. Потом пошли с возами, начали вырубать деревья по
обочинам...

Случалось богатырю видеть всякие дороги. Иной раз даже мощенные камнем. Но
все равно дорога - место опасное. Кто тебе идет или едет навстречу, кто
сзади догоняет - неведомо. А если ты один, то лучше тебе свернуть
куда-нибудь в сторону от греха да переждать...

Лишь однажды привелось ему пройтись по безопасной дороге - когда
возвращался домой через какое-то удивительное царство. Нагнал по пути
ветхую старушку с мешком. Старушка то и дело ставила мешок на дорогу и
отдыхала. Жихарь поздоровался и предложил помочь. Старушка посмотрела на
него с ужасом, подхватила мешок и пустилась бегом.

Богатырь тогда нагнал ее, успокоил, объяснил, что он не вор и не разбойник.
Бабушка и вправду успокоилась и объяснила Жихарю, что с молодых лет таскает
этот мешок по дорогам - из одного конца царства в другой. Тамошний царь был
столь строгий, что извел всех лихих людей и хвастался другим государям, что
в его державе полный порядок: юная девушка с мешком золота может пересечь
всю его землю из конца в конец, не подвергшись при этом ни ограблению, ни
поруганию. Как раз ее, тогда еще молоденькую, и пустили для примера. Вот
она все ходит и ходит, подруги все давно замуж повыходили, да чего там -
внуков нянчат, а ее путь не кончается: помереть царь помер, а указа не
отменил...

В тот раз богатырь пожалел старушку, а теперь жалел, что не облегчил ее
тяжкую ношу, - может, тогда и в долги бы не залез... Да нет, все равно
залез бы...

Лес по сторонам был веселый, приветливый, как всегда случается в начале
лета. И так он ласково шумел, что, казалось, не могло там таиться ни
волков, ни коварных рысей, ни лесной Полуденницы (самое сейчас для нее было
время), ни злых остроголовых шуликунов...

Хотя как раз в таком разнеженном лесу и таятся обычно самые страшные
опасности. Путник душой обмякнет, нюх потеряет, слух притупит, взор
ослабит... Тут его и бери голыми руками, или лапами, или же хоботами - у
кого чего растет.

Но умные люди еще когда сказали: бесшумных засад не бывает. Даже зверь ведь
не железный: примнет сучок, пошевелит ветку. Что же говорить про человека?
Порубежные стражи, сидящие в секрете, нет-нет да и звякнут доспехом. Ягая
Баба, поедучая ведьма, то и дело кашляет, потому что ступа у нее летает на
дыме. Пятнистые спиногрызы дикие в предвкушении грядущего пира с шумом
втягивают слюну. А лесных разбойников, притаившихся в укромном месте,
выдает, как правило, звонкая и удалая песня, которой они обычно любят
заливаться от скуки. Как раз такая песня и раздавалась впереди.

Жихарь остановился и прислушался, стараясь запомнить слова: а ну когда
пригодятся!

То не ветер ветку клонит,
Не пожарный пену гонит,
Не кораблик в море тонет,
Не осенний лист дрожит.

То разбойник в горе стонет,
Что народом он не понят,
Никого-то он не тронет -
Ото всех в леса бежит.

Выйдет кто-то из тумана,
Вынет что-то из кармана,
Только глаз у атамана
Сразу видит - кто да что.

Он дуванит без обмана:
В шуйце - вострая катана
(Что-то вроде ятагана),
А в деснице - долото.

Шел купчина темным лесом
За каким-то интересом.
Обладал немалым весом
Он в коммерческих кругах.

А теперь, на радость бесам,
Поражен он тяжким стрессом.
Не помог ни Смит, ни Вессон -
Он и в горе, и в долгах.

А весенней гулкой ранью,
Сотрясая воздух бранью,
Окруженный всякой дрянью,
Лесом ехал светлый князь.

Вопреки его старанью
Да и воинскому званью,
Ему голову баранью
Атаман срубил, смеясь.

Дальше в песне рассказывалось, как ловко атаман управлялся с проходившими
по вверенному ему лесу людьми всех сословий и ремесел - с шорниками,
волхвами, переносчиками болезней, царями и королями вкупе с многочисленной
свитой. Но конец был все равно грустный:

Если крикнет рать святая
(Или девица простая,
Или даже вражья стая):
"Кинь ты Русь, живи в раю!",

Я скажу: "Не надо рая.
Расступись, земля сырая,
Я сейчас в тебя сыграю,
И сыграю, и спою!"

Судя по многим непонятным словам, песня была древняя, она передавалась
разбойниками из поколения в поколение. Хотя разбойники обычно народ
бессемейный и подолгу на свете не заживаются.

Жихарь остановился, то и дело оглядываясь - не зашли бы со спины. Со спины
никто не зашел: вся шайка, галдя и ругаясь, вылезла на дорогу. Разбойники
оказались довольно