ло мне спасти сотню жизней и открыть,  что
я Разумник, тем самым подписав себе смертный приговор, или лучше было спасти
только половину и скрыть свои способности, чтобы выжить и потом  спасти  еще
столько же, и еще, и еще?
   - Смотря, в которую половину попаду я - в ту, что спасется, или в ту, что
поляжет ради тебя.
   Язон нахмурился. Они достали льняную простыню, набросили ее на матрасы  и
аккуратно подоткнули.
   - Медник спит на льняном белье, тогда как я сплю на шерстяном одеяле.
   - Шерсть теплее.
   - Зато лен не колется.
   - Тебе не понравился мой ответ.
   - Это мягко говоря. Дело не в том, выживешь ты или погибнешь. Дело в том,
какой из  этих  двух  вариантов  ПРАВИЛЬНЫЙ.  И  что  правильно,  а  что  не
правильно, решать не тебе. Когда же речь заходит о  том,  что  предпочитаешь
лично ты, эти понятия вообще перестают существовать.
   Лэрд  был  пристыжен  и  зол.  Зол  именно  потому,  что  его   заставили
почувствовать стыд.
   - И что же такого не правильного в желании выжить?
   - Выживать умеет каждая собака. Ты что, собака? Только когда  ты  начнешь
заботиться о высшем, а не просто о поддержании жизни в своем теле  -  только
тогда ты станешь человеком. И чем возвышеннее цель, ради которой ты готов  и
жить, и умереть, тем ты более велик.
   - И ради чего ты хотел жить, когда тебя поедал твик? Язон было  вспыхнул,
но тут же улыбнулся:
   - Конечно, сработал инстинкт самосохранения. Прежде  всего  мы  животные,
этого никто и не отрицает. Я счел, что должен выжить, чтобы совершить  нечто
очень важное.
   - Например, застелить кровать для странствующего медника?
   - Именно об этом я тогда и подумал.
   - Ты уже лучше меня говоришь на нашем языке.
   - Я говорю на дюжине языков. Ваш язык - это версия наречия, на котором  я
говорил в детстве. По сути дела, моего родного наречия. Правила  одни  и  те
же, слова склоняются одинаково. Эта  планета  была  заселена  колонистами  с
Капитолия. Людьми Абнера Дуна.
   - Когда ребенок капризничает, родители обычно говорят: "Вот будешь  плохо
себя вести, ночью придет Абнер Дун и утащит тебя&.
   - Абнер Дун, чудовище...
   - Разве это не так?
   - Он был мне другом. И единственным другом всему человечеству.
   - По-моему, ты сам назвал его дьяволом.
   - Да, дьяволом он тоже был. Как бы ты назвал человека, который наслал  на
вас День, Когда Пришла Боль?
   Воспоминания, начавшие было  угасать,  нахлынули  с  новой  силой:  крики
Клэни, кровь, пульсирующим ручейком бьющая из ноги человека, которого  несли
по лестнице, смерть старого писаря...
   - Ты смог бы простить его? - спросил Язон.
   - Никогда. Язон кивнул:
   - А почему?
   - Мы были так счастливы. Все шло так хорошо.
   - Ага. Но когда Абнер Дун разрушил Империю и разбудил  Спящих,  все  было
иначе. Жизнь несла людям только боль и страдания.
   - Тогда почему люди не чувствуют к нему благодарности?
   - Потому что люди склонны считать, что раньше все было гораздо лучше.
   И тут Лэрд подумал, что совершил ужасную ошибку. Он-то  считал,  что  Дун
был врагом Язону. А теперь оказалось, что Язон любит этого человека.  И  это
пугало: Язон Вортинг признался в любви к самому  дьяволу.  "Так  что  же  за
работу я для него выполняю? Я должен немедленно бросить эту книгу".
   Конечно, Язон и Юстиция услышали его мысли. Но ничего не  ответили.  Даже
не сказали, чтобы он поступал,  как  хочет.  Ответом  Лэрду  было  молчание.
"Может, действительно брошу, - решил он. - Скажу им, пускай идут в  соседнюю
деревню и найдут другого необразованного, невежественного писаку".
   "Вот только узнаю, что произошло дальше, и брошу".
   В Плоском  Заливе  Лэрд  исполнял  обязанности  лесника,  поэтому  каждой
осенью, незадолго до наступления холодов, неделю он проводил  в  лесу,  метя
деревья. На этот раз с ним отправился Язон, чему Лэрд был вовсе  не  рад.  С
девяти лет он метил деревья, которые зимой должны пойти на сруб. От  восхода
и до заката он бродил по лесам, которые знал лучше, чем кто-либо в  деревне,
видел, как меняются знакомые пейзажи с приближением зимы,  искал  прячущихся
животных, а ночевал в шалашах, которые сам же строил днем. Лишь его  дыхание
нарушало лесную тишину, а  по  утрам,  когда  он  просыпался,  изо  рта  его
вырывались клубы пара, расползаясь в  морозном  воздухе.  То  вдруг  на  лес
спускался густой туман,  то  снег  покрывал  всю  округу,  пряча  нахоженные
тропки, и  тогда,  выйдя  поутру  из  шалашика,  Лэрд  оказывался  в  доселе
нетронутом мире и первым прокладывал путь среди белых пушистых сугробов.
   Однако в этом году отец настоял, чтобы Лэрд взял с собой Язона.
   - Такой зимы никогда не было. Случались крутые морозы, но чтоб такое... -
сказал отец. - Раньше нас... защищали. А теперь мы как  звери  -  нас  могут
сгубить холода, мы можем потеряться, умереть с голоду, нож может ни  с  того
ни с сего сорваться и вонзиться в руку, а кто тебе  тогда  остановит  кровь?
Один ты никуда не пойдешь. Язон здесь не нужен, он может идти - и ПОЙДЕТ.  -
С этими словами отец смерил вызывающим  взглядом  Язона,  надеясь,  что  тот
заспорит. Однако Язон лишь улыбнулся.
   Второй человек был лишним.  Лэрд  присматривался  к  деревьям  все  лето,
поэтому знал заранее, какие из них стоит срубить в зимнее время. Хорошо, что
такие деревья редко растут рядом друг с другом. Лэрд показывал Язону,  какой
ствол  надо  метить,  а  сам  принимался  за  другой.  Если  же  они  вдвоем
принимались кольцевать одно и то же дерево, то  Язон  все  время  путался  у
Лэрда под  ногами.  К  середине  первого  дня  Лэрд  ясно  дал  понять,  что
присутствие Язона нежелательно, поэтому тот держался от  мальчика  подальше.
Снега почти не было, лишь изредка навстречу  попадались  маленькие  сугробы.
Язон собирал с деревьев и камней мох и рассовывал его  по  кармашкам  сумки,
которую сшил себе, пока Лэрд писал. За весь день  они  не  перемолвились  ни
словом. Однако Лэрд постоянно ощущал присутствие Язона,  а  поэтому  работал
быстрее, чем обычно, спеша покончить с этой мукой. Он вставал перед  деревом
на колени и вонзал в кору нож. Постукивая по рукоятке  деревянным  молотком,
он обходил ствол кругом, после чего сдирал  кору  специальным  инструментом,
который выковал  отец.  До  Лэрда  дерево  кольцевали  дважды,  проводя  две
параллельные линии. Однако занимало это  вдвое  больше  времени,  тогда  как
достаточно было одной метки - содранную полосу коры было видно издалека, все
сразу понимали, что  это  дерево  умерло  задолго  до  выпадения  снега.  На
следующий год из пня покажутся новые ростки.  Ими  также  занимался  Лэрд  -
обрезал лишнее, чтобы позднее высушить прутья, которые шли на корзины. Ничто
не пропадало впустую, и Лэрд гордился  тем,  как  ловко  он  действует,  как
быстро движется работа.
   Он настолько погрузился в любимое занятие, что о  шалаше  вспомнил,  лишь
когда солнце уже садилось за горизонт. Никогда он не метил столько  деревьев
за один день. Но раньше за ним по пятам не бродил  Язон  Вортинг.  Развалины
прошлогодних шалашей давно остались позади. А до следующей ночевки  идти  не
было смысла - слишком далеко, к тому же на каменный утес у Пестрого Ручья он
всегда забирался только на второй день, при солнечном свете, поскольку ночью
это  было  опасно.  Следовательно,  ему  потребуется  помощь  Язона,   чтобы
соорудить на новом месте небольшую хижину.
   Стоило ему только подумать об этом, как Язон оказался рядом - по-прежнему
храня молчание, он бесстрастно ожидал  от  мальчика  указаний.  Лэрд  выбрал
подходящее дерево с длинной веткой, которая  скоро  станет  основной  балкой
хижины-мазанки. Неподалеку росла невысокая ива. Язон  кивнул  и  при  помощи
своего ножа начал срезать гибкие ветви. С его высоким  ростом  это  давалось
ему легче, чем Лэрду. Юноша несколько секунд наблюдал  за  ним  и,  наконец,
кивнув, пошел собирать глину, чтобы укрепить  стены  шалаша.  Неподалеку  от
облюбованного  им  дерева  тек  ручеек.  Холодная  вода  обжигала  руки,   и
приходилось торопиться. Обеими руками вычерпывая грязь из ручья и  время  от
времени поливая ее водой из деревянной миски, Лэрд покончил со своей  частью
работы еще до того, как Язон связал из ивовых ветвей последний сноп.  Теперь
можно было начинать строить мазанку-времянку.
   Язон по одному подносил Лэрду снопы. А  там  уж  он  быстро  усвоил,  что
делать: берешь горсть листьев и заливаешь их глиной. Потом  покрытая  глиной
листва прилеплялась к ивовым ветвям, где и засыхала - благодаря этому  стены
становились толще, теплее и  прочнее.  Каждую  такую  "стену"  Язон  и  Лэрд
относили к балке. Шалаш получился намного больше обычного - в  нем  как  раз
хватило места для двоих.
   На  дверь  пошло  несколько  стволов  молоденьких  деревьев,  на  которые
набросили овечью шкуру - Лэрд прихватил ее с  собой  специально  для  этого.
Работа спорилась, и вскоре мазанка была закончена,  но  разжигать  костер  и
готовить ужин пришлось уже в полной темноте. Они вскипятили воду и кинули  в
нее колбасу, чтобы лечь спать, хоть немного насытившись.  После  ужина  Лэрд
ушел мыть котелок, а когда вернулся, то увидел, что Язон уже  улегся  спать,
предоставив половину шалаша в его распоряжение. Хижина  вышла  на  славу,  и
Лэрд вдруг понял, что сопение Язона под ухом вовсе  его  не  раздражает.  За
весь день они не обменялись ни словом. Лес окутала глубокая тишина,  изредка
нарушаемая  криками  сов.  Где-то  рядом  хрустнула  ветка  -  быть   может,
медвежонок бродил неподалеку по своим делам.
   Как всегда в первую ночь в лесу Лэрд заснул быстро, успев  лишь  привычно
подумать: "И зачем мне возвращаться в  Плоский  Залив?  Почему  не  остаться
здесь, в лесу?о
   Той ночью ему снился сон. Только на этот раз он превратился  не  в  Язона
Вортинга - впервые он увидел прошлое глазами другого человека.
   Он стал Абнером Дуном.
   Он сидел за каким-то  очень  странным  столом,  а  в  воздухе  перед  ним
вращался целый мир. Огромная карта, на которой разными цветами были отмечены
народы, населяющие планету. Он нажимал  на  кнопки,  и  на  шаре  появлялись
другие цвета; мир продолжал вращаться, и чем дольше  Дун  рассматривал  его,
тем глубже проникался  сознанием  бесконечной  красоты,  свойственной  этому
творению. Это была игра, всего лишь игра,  однако  среди  множества  игроков
выделялся один человек, который поражал  своим  гением.  "Герман  Нубер",  -
произнес компьютер, регистрирующий игроков. Герман Нубер, в настоящий момент
пребывающий в сомеке, в свое время взял в руки судьбу  Италии  1914  года  и
превратил эту страну в мировую державу. И теперь  державу  эту  поддерживали
империи многочисленных  союзников,  ей  поклонялись  входящие  в  ее  состав
государства и в руках ее сосредоточились богатства,  даже  не  снившиеся  ни
одному земному государству.
   В Италии Нубера был введен режим диктатуры - но диктатуры щадящей и умело
скоординированной.  На  покоренных  территориях  любое   восстание   жестоко
подавлялось, тогда как преданность интересам Италии щедро поощрялась. Налоги
были невысоки, местные обычаи и права  населения  не  подавлялись,  и  жизнь
населения  компьютерной  реальности  была  прекрасна.  Бунты  никогда  ничем
хорошим не заканчивались, зато благодаря одной  лишь  попытке  мятежа  можно
было лишиться всего - такое положение дел еще больше укрепляло правительство
державы. Даже глупые ходы невежд-игроков, бравших на себя ответственность за
игру, пока Нубер Спал, не могли испортить положение Италии.
   Этим-то и привлекла игра внимание  Абнера  Дуна.  Международные  Игры  не
интересовали его - как, впрочем, и бесконечные трехмерные  петлеоперы  с  их
идиотским воспроизводством мельчайших деталей жизни  и  любви  тупых,  одним
сексом озабоченных  людишек.  Он  возводил  собственную  систему  власти,  и
кабинет помощника министра по колонизации планет  постепенно  превращался  в
центр вселенной.  Италия  Нубера  была  у  всех  на  устах.  "Нубер  вот-вот
проснется". "На этот раз Нубер покорит  мир".  Ставки  достигли  неимоверной
высоты, хотя в основном ставили на конкретную дату окончания игры, а  не  на
то, сумеет ли Нубер ее выиграть. Конечно, сумеет - никаких сомнений. За  всю
историю Международных Игр не было такого, чтобы  игрок  создал  из  какой-то
слабенькой страны великую державу, да еще за столь малый срок.
   Совершенство - вот как это называется. Идеальная империя.
   Разумеется, Абнер не мог этим не заинтересоваться.
   В течение многих часов он  внимательно  изучал  все,  что  говорилось  об
Италии Нубера: все оказалось правдой. Такое  правительство  будет  стоять  у
власти вечно. Новая Римская Империя, по сравнению с которой прежняя казалась
жалкой и бледной.
   "Вот это вызов", - подумал Абнер.
   И спящий Лэрд проникся красотой творения Германа Нубера.  И  закричал  во
сне, когда осознал  всю  чудовищность  плана,  который  замыслил  Абнер.  Но
сновидение продолжалось, и не в воле мальчика было прервать его.
   Абнер Дун купил Италию. Выкупил право управлять  империей.  Это  обошлось
ему в кругленькую сумму - на рынке игроков подобные незаконные спекуляции  -
дело обычное; кроме того,  цена  постоянно  росла,  чтобы  Нубер,  выйдя  из
сомека, выложил выкуп побольше.  Однако  деньги  меньше  всего  интересовали
Абнера. Он не собирался продавать Италию. Она послужит ему экспериментальной
моделью, на которой он испробует то, что намеревался  воплотить  в  реальной
жизни. На ней он проверит свою разрушительную силу.
   Он играл очень осторожно. Лэрд, следивший за происходящим, не нуждался  в
объяснениях действий  Абнера.  Дун  ввязался  в  ряд  бессмысленных  войн  и
поставил во главе армий бездарных генералов - бездарных, но  не  совершенных
тупиц, поэтому сокрушительных поражений не было.  Так,  комариные  укусы,  в
результате которых дух армии постепенно  изнашивался,  а  богатства  империи
таяли.
   Одновременно он начал подтачивать  изнутри  саму  Италию.  Не  правильно,
по-глупому  разрешал  промышленные  проблемы;  изменял  систему  гражданских
служб,  провоцируя  коррупцию;  душил  народ  налогами.  Да   и   покоренные
государства не остались  без  дела  -  там  Абнер  Дун  устроил  религиозные
преследования,   принудительное   использование   итальянского   языка   как
основного, дискриминацию национальных меньшинств  при  приеме  на  работу  и
обучении, ограничение  свободы  печатной  продукции,  запреты  на  свободное
перемещение  по  странам,  конфискацию  принадлежащих  крестьянам  земель  и
всяческое поощрение зарождающейся аристократии. Короче  говоря,  делал  все,
чтобы Италия Нубера функционировала, как  Империя  Капитолия.  Только  Абнер
рассчитывал все так, чтобы  недовольство  росло  постепенно  и  неотвратимо,
чтобы восстания затухали сами собой, а не выливались в затяжные бунты  -  он
ждал. "Пара-другая гейзеров меня не интересует, - говорил себе  Абнер.  -  Я
добиваюсь пробуждения вулкана, который поглотит весь мир".
   Единственное, что отличало Италию Нубера от  Капитолия,  был  католицизм,
связующая сила, общая вера, которая объединяла правящие верхи.  В  продажной
империи, которую строил Абнер, они свято верили в одно  -  в  непогрешимость
церкви.
   Религия заменяла сомек. И Сонные Залы - веру и  надежду  всего  правящего
класса Капитолия и Тысячи Миров. Сон позволял  пережить  нищих  глупцов,  не
удостоившихся этой великой чести. Непогрешимость,  неподкупность  хранителей
Сонных Зал - единственно, во что верили все. Только  собственными  заслугами
можно добиться сомека, и вознаграждаются им самые достойные. Эта  привилегия
не может быть куплена, не может быть выпрошена, добыта обманом или шантажом.
Здесь судят по заслугам. Только благодаря сомеку Империя  Тысячи  Миров  еще
жила, хотя пятна разложения уже расползлись по ней. Сонные  Залы,  последнее
судилище, дарили бессмертие достойным.
   "Я разрушу тебя", - подумал Абнер Дун, и Лэрд содрогнулся во сне.
   Окончательное падение Италии Нубера было лишь вопросом времени. Между тем
проснулся после трехлетнего сна Герман Нубер, завоевавший привилегию  сомека
благодаря своему творению. Теперь он мог проводить по три года во сне и лишь
год бодрствовать - таким образом его жизнь увеличивалась до четырехсот лет.
   Естественно,  первым  делом  Нубер  попытался  выкупить   Италию,   чтобы
завершить свою игру. Абнер от продажи отказался. Агенты Нубера настаивали, с
каждым разом повышая суммы, но Абнер не собирался давать никому шанс  спасти
Италию. Нубер даже подсылал  к  Дуну  наемников,  чтобы  те  "убедили"  его.
Убеждение не состоялось: влияние Абнера на Капитолии  было  слишком  велико.
Наемники не раз выполняли поручения  Абнера,  и  он  отослал  их  обратно  к
Нуберу, приказав сделать с создателем Италии то же самое, что  тот  приказал
сделать с ним. Все по справедливости.
   Только на самом деле о справедливости  не  было  и  речи.  Нубер,  будучи
человеком неглупым, прекрасно понимал, какую  игру  ведет  Абнер.  Семь  лет
жизни - двадцать восемь лет игрового времени - он отдал, чтобы создать чудо,
которое вечно пребудет в анналах Международных Игр. А теперь Абнер  разрушал
его творение. И действовал  он  умело,  целенаправленно,  точно  рассчитывая
время и силы. Он не удовлетворится обычным восстанием и сменой власти -  Дун
добивался всемирной революции, новой мировой войны, которая сотрет Италию  с
лица земли, уничтожив ее до основания и развеяв прах по ветру. Абнер и следа
не оставит от Италии - Нуберу будет нечего выкупать и отстраивать заново.
   Наконец Абнер решил, что время пришло. Он сделал всего один простой  ход:
раскрыл взяточничество, процветавшее в церковных верхах  и  спровоцированное
им самим. Гнев и отвращение, вызванные продажностью церкви,  развеяли  славу
Италии Нубера - теперь  уже  никто  не  верил  в  законность  или  честность
властей.  Единственной  реакцией  компьютера  на  подобную   ситуацию   была
мгновенная, всеобщая революция. Страдания народных масс  слились  с  яростью
аристократии - классы объединились, армия взбунтовалась, и Италия  распалась
на кусочки.
   Спустя три дня все было кончено. Италия навеки ушла из игры.
   Это произвело впечатление даже на самого Абнера. Может,  по  сравнению  с
действительностью все и выглядело несколько упрощенно, однако  Международные
Игры славились именно  тем,  что  из  всех  компьютерных  игр  они  наиболее
соответствовали жизненным реалиям.
   "Я сделаю это снова", - подумал Абнер.  У  него  уже  зрел  план.  Семена
вселенской революции были  посеяны,  ибо  червоточина  добралась  до  самого
сердца Империи - вся структура удерживалась исключительно благодаря  сомеку.
Задача Абнера заключалась в том, чтобы как можно дольше оттягивать  грядущую
революцию, к которой надо как следует подготовиться,  чтобы  все  рухнуло  в
один и тот же день, чтобы  революция  не  просто  свергла  правительство,  а
развалила всю  Империю  и  начисто  перерезала  нити,  связывающие  планеты.
Межзвездные полеты должны кануть  в  Лету  -  иначе  полного  разрушения  не
произойдет.
   Судьба благоволила к Абнеру. "Революция могла бы свершиться и  без  моего
вмешательства, - думал  он.  -  Вот  в  чем  заключается  основная  проблема
управления реальной империей: никогда не знаешь, что  было  бы,  если  б  ты
поступил иначе. Может, я зря вмешиваюсь? А может, наоборот,  очень  даже  не
зря". И Абнер начал потихоньку проникать в святая святых -  в  Сонные  Залы.
Сомек превратился в орудие убийства и средство для шантажа. Различные  сроки
сна могли быть куплены за деньги,  кассеты  с  записями  воспоминаний  стали
теряться  или  портиться,  короли  преступного  мира  возомнили,  что  могут
распоряжаться Сонными Залами, как пожелают.  Когда  эта  спекуляция  сомеком
откроется, народное негодование вспыхнет, как стог  сухого  сена,  ненависть
вырвется наружу - сами Спящие восстанут против Сонных  Зал,  -  и  на  сомек
будет наложен запрет. Даже п