зримо присутствовала повсюду.
   Размеры бедствия, постигшего  город,  стерли  грань  между  личным  и
общественным горем. Из трехсот жителей Вортинга осталось всего семьдесят
два человека. Мало надежды найти остальных. Мало  надежды,  что  выживут
все из спасенных, ибо дети, проведшие день и ночь на морозе,  заходились
от кашля. Родители  либо  беспомощно  смотрели  на  малышей,  либо  сами
метались в лихорадке.
   Сэмми Брадобрей помогал Мартину  и  его  жене  на  кухне.  Он  лениво
помешивал суп, что-то насвистывая. Когда похлебка закипела, он снял ее с
огня и отставил в сторону поостыть.
   - Одно утешает, - произнес Сэмми, ни к кому конкретно не обращаясь. -
С едой теперь проблем не будет.
   Запасов хватит, чтобы прокормиться до конца зимы, и еще останется.
   Жена Мартина смерила его холодным взглядом и вернулась к рубке  мяса.
Наполняя кувшин элем из  громадного  бочонка,  Мартин  Трактирщик  хмуро
проворчал:
   - Да, только учти, что,  когда  придет  весна,  придется  возделывать
поля, а рук на все не хватит. Не хватит их  и  для  того,  чтобы  убрать
осенью урожай. Тем, кто провел всю жизнь в городе, придется вернуться  в
поля или умереть от голода.
   - Но только не тебе, - заметил Сэмми Брадобрей. -  Тебя-то  гостиница
прокормит.
   - Гостиница? - переспросил Мартин. - Какой от нее толк,  если  некому
будет ночевать в ней? Да и кормить постояльцев будет нечем...
   Когда они  несли  в  гостиную  суп,  навстречу  им  попался  мужчина,
выносящий на улицу труп только что скончавшейся женщины. Мартин и  Сэмми
посторонились, пропуская его.
   - Что, никто ему помочь не мог? - поинтересовался Мартин.
   - Он не позволил, - тихо ответила какая-то женщина.
   Но скоро все забыли о случившемся,  и  котел  с  похлебкой  обступила
толпа народа. Сэмми, Мартин и его жена разливали  суп  по  мискам.  Пищи
было более чем достаточно, поэтому многие женщины и  дети  по  два  раза
подходили  за  добавкой,  тогда  как  мужчины  больше  внимания  уделили
бочонку, утверждая, что эль согревает куда лучше, чем жидкое  варево  из
котла.
   Мартин, управляющийся с краником  бочонка,  вдруг  почувствовал,  как
кто-то потянул его за рукав.
   - В очередь вставай, у меня две руки, а не четыре, -  сказал  он,  но
ответил ему тонкий детский голосок.
   - Папа, - окликнул Амос.
   - Ты почему вылез из постели? - Мартин мгновенно забыл  о  бочонке  и
повернулся к сыну. Любители зля не зевали, а лишь  успевали  подставлять
под струю пива свои  кружки.  -  Немедленно  возвращайся  в  кровать,  -
приказал Мартин. - Ты что, умереть хочешь?
   Амос лишь слабо покачал головой:
   - Пап, я не могу.
   - Тогда я отнесу тебя, -  ответил  Мартин,  подхватывая  мальчика  на
руки. - Хорошо, что ты  пошел  на  поправку,  но  все  равно  ты  должен
оставаться в кровати.
   - Но, папа, Джон Медник вернулся.
   Мартин резко остановился и поставил сына на пол.
   - А ты откуда знаешь? - спросил он.
   - Ты что, сам не видишь его?  -  ответил  Амос  и  кивнул  в  сторону
лестницы, ведущей на второй этаж. Привалившись плечом к стене, на голову
возвышаясь над толпой, там стоял Джон Медник. Некоторые уже заметили его
и, что-то бормоча под нос, расходились в стороны.
   - Он вернулся, чтобы спасти нас, - прошептал Амос.
   И в этот момент толпа затихла, собравшиеся  в  комнате  люди  наконец
увидели медника. Все разом отшатнулись, когда он вдруг сделал шаг вперед
и упал на колени. Подбородок его был покрыт коркой льда,  образовавшейся
на четырехдневной щетине, а руки бессильно свисали по бокам.
   Казалось, он совершенно разучился ходить, ибо ноги не слушались  его.
Ни на кого не глядя, он неловко поднялся и нетвердой  походкой  двинулся
вперед. Толпа расступилась, пропуская его в  центр  комнаты.  Добравшись
туда, он остановился, шатаясь, как пьяный.
   Бормотание толпы усилилось, как вдруг по лестнице  со  второго  этажа
спустился мужчина, чья жена только что умерла.
   Он прошел по коридору, который проложил Джон в толпе,  и  остановился
прямо перед медником. Так они и  стояли  лицом  к  лицу,  пока  не  стих
последний шепот.
   - Если бы ты был здесь, - тихо молвил мужчина, - Инна бы выжила.
   После долгого молчания медник медленно  кивнул.  Черты  лица  мужчины
исказились,  плечи  его  затряслись,  и  прямо  на  глазах  у  всех   он
разрыдался. Затем он поднял руку и ударил Джона по щеке. Никто не сказал
ни слова, лишь Амос, съежившийся в углу комнаты, шумно втянул воздух при
виде подобной несправедливости.
   Мужчина снова поднял руку и еще раз ударил медника.
   Люди, стоявшие рядом, придвинулись ближе. Он бил снова и снова,  пока
Джон не осел на колени.
   - Папа, ты что, не остановишь его? - прошептал Амос.
   Мартин не отрываясь смотрел на человека, стоявшего посредине комнаты.
- Папа, останови же его, они же убьют Джона!
   Потерявший жену мужчина отступил на шаг  от  стоящего  перед  ним  на
коленях Джона Медника. Чуть нагнувшись, он изо всех сил ударил  башмаком
ему в лицо. Медник отлетел назад и распростерся на полу.
   - Колдун! - вскричал мучитель. - Колдун! Колдун!
   Толпа быстро подхватила  крик,  люди  еще  теснее  сгрудились  вокруг
лежащего медника. Кол-дун. Кол-дун. Кол-дун.
   Медник перекатился на бок и с трудом поднялся  на  колени  -  лицо  в
крови, нос был разбит, один глаз  совершенно  заплыл,  а  кожа  под  ним
приобрела коричневый оттенок. Но другой, уцелевший глаз в  упор  смотрел
на нападавшего. И тот не выдержал молчаливого  укора  и  отступил.  Джон
перевел  взгляд  на  стоящего  рядом,  повернулся  и  голубой  его  глаз
воззрился на стоящих в первых  рядах.  Крики  стихли,  и  в  наступившей
тишине Джон Медник снова попытался подняться на ноги.
   Он попробовал было встать одним резким рывком, но потерял  равновесие
и вынужден был опереться об пол негнущейся рукой, чтобы  не  упасть.  Он
повторил попытку, и снова ноги не удержали его. Он попробовал  опереться
на другую  ногу.  Опять  неудачно.  Только  на  этот  раз  он  бессильно
повалился на бок, содрогаясь всем телом и глядя широко раскрытым  глазом
в пространство.
   Какое-то мгновение толпа не двигалась, похожая на стаю  стервятников,
убеждающихся, действительно ли намеченная жертва мертва. Затем несколько
человек шагнули к судорожно вздрагивающему на  полу  меднику.  В  полном
молчании они начали избивать его  ногами.  Били  до  тех  пор,  пока  не
умаялись. Тогда они отошли в сторону, и их место заняли  другие.  Медник
не издал ни звука.
   Наконец толпа разделилась - многие покинули залу, кое-кто сгрудился у
камина, а другие направились к бочонку, на дне  которого  еще  плескался
эль. Тело Джона Медника осталось лежать посредине комнаты. Его череп был
размозжен, кожа во многих местах содрана  до  мяса,  а  из  ран  натекла
громадная лужа крови. От тела во все стороны расходились кровавые следы,
принадлежащие тем,  кто  ступил  в  лужу,  и  стирающиеся  на  некотором
расстоянии от трупа.
   Лицо медника уже нельзя было  назвать  лицом,  глаза  перестали  быть
глазами, губы - губами, а изломанные и истерзанные руки  раскинулись  по
полу подобно корням дерева.
   Спустя некоторое время Мартин Трактирщик наконец нашел  в  себе  силы
отвести  глаза  от  тела  брата  и  взглянуть  на  сына.  Амос   ответил
бесстрастным взором. Лишь глаза его светились тем же голубым цветом, что
и глаза медника - глаза  холодные,  всепонимающие.  Мартин  почувствовал
горечь и стыд, словно прочитал свой приговор, - и опустил взгляд. Он так
и смотрел в пол, пока не подошла  мать  мальчика  и  не  увела  Амоса  в
спальню.
   После этого Мартин вынес тело брата  на  улицу  и  провел  всю  ночь,
отдраивая кровь с половиц, уничтожая все следы расправы. Утром пол  сиял
свежей белизной.
   Оставшиеся в живых жители Истинного города, города Вортинга,  жили  в
гостинице  до  самой  весны,  пока   не   наступила   оттепель.   Погода
переменилась неожиданно резко, и наступили сухие  и  жаркие  дни.  Когда
снег стаял, люди потянулись к рухнувшим  домам,  но  вскоре  обнаружили,
что,  прежде  чем  браться  за  что-либо,  надо  разрешить  куда   более
неотложную проблему. Тела, сваленные на площади, начали разлагаться.
   Земля все еще не освободилась от ледяных оков, поэтому  трупы  просто
полили лампадным маслом и подожгли.
   Вонь стояла невообразимая, погребальный костер пылал несколько  дней,
хотя  жители  беспрестанно  подбрасывали  поленья,  чтобы  он   прогорал
быстрее. Однако, вернувшись в дома, люди обнаружили там  тела  тех,  кто
потерялся зимой.
   Их также бросили в огонь. Наконец все трупы в городе были сожжены. Та
же участь ожидала бы и тело Джона Медника, если  бы  птицы,  прилетавшие
зимой к человеческим останкам, не склевали с него все мясо.  От  медника
остались одни кости, которые потихоньку собрал и  унес  Амос.  Когда  же
земля растаяла, он похоронил их, никак не обозначив могилку.
   Заново город отстраивать не стали; домов, в которых можно было  жить,
осталось очень немного, но их вполне хватило, чтобы вместить  переживших
зиму. Вместо этого все люди сначала возделывали  поля,  затем  засеивали
их, после  чего  пропалывали.  Лишь  вечерами  иные  из  них  продолжали
заниматься любимым ремеслом. Хотя некоторые слегка пострадали, решившись
подвергнуться  опытам  брившего  при  свете  свечи  Сэмми  Брадобрея,  а
бочонки, выходившие из-под  слабых  и  неопытных  рук  Калинна  Бочкаря,
практически все протекали.
   Большинство людей  предпочитали  жить  как  можно  дальше  от  центра
города, и когда им  все-таки  приходилось  появляться  на  площади,  они
старались  стороной  обходить  место  погребального  костра.   Пепел   и
головешки так и лежали, пока весенние ветры и дожди  не  смыли  все  без
остатка.
   Время от времени та или иная семья грузила телегу  и  отбывала  то  в
сторону Линкири, то в противоположный край, к Хаксу. К лету  в  Вортинге
осталось всего лишь сорок человек, да и те  исхудали  до  невозможности.
Горе и скорбь несмываемым клеймом запечатлелись на их душах и лицах.
   Ни разу не прозвучало  веселой  песни  в  гостиной  Постоялого  Двора
Вортинга.
   Однажды, вернувшись с поля, Мартин Трактирщик обнаружил, что его  сын
Амос  куда-то  запропастился.  Мальчик,  как  и  все  остальные  дети  в
Вортинге, уже разучился смеяться и по вечерам больше не играл на  улице.
Мартин и его жена обыскали все комнаты в гостинице, вышли во двор - сына
нигде не было. Так они и  бегали  по  округе,  пока  Мартин  наконец  не
догадался заглянуть в южную башню.  Доски,  которыми  он  прибил  крышку
люка, были оторваны все до единой.
   Он поднялся  по  лестнице  и  поднял  крышку.  Окна  в  комнате  были
распахнуты, и в них виднелись бесконечные просторы  леса.  Он  обнаружил
сына стоящим у западного окна.
   Мальчик смотрел на садящееся за Гору Вод солнце. Мартин не  промолвил
ни слова, но спустя некоторое время Амос сам повернулся к нему и сказал:
   - С сегодняшнего дня я буду спать в этой комнате.
   Мартин Трактирщик безмолвно покинул башню.