пилотирования
которого человеку не понадобится ложиться в сон, и тогда  мы  посмотрим,  во
что превратилось человечество, разделившись на тысячу разных культур.
   - Это же мои слова, - нахмурился Дун.
   - Верно, - кивнул Язон. - Ты руководишь нами, как марионетками. Голос мой
- слова твои.
   - Ты сердишься?
   - Почему я? Почему именно мне выпало счастье стать  одним  из  двенадцати
твоих апостолов?
   - Не знаю.
   - Знаю, что не знаешь. Я знаю все, что ты знаешь и о чем ты не знаешь.  Я
даже знаю, чего именно ты не знаешь, не зная того. В  твоем  разуме  я  могу
откопать такое, о чем ты сам напрочь забыл. Ты готовился к моему возвращению
пятьдесят лет и тем не менее сам не знаешь, к чему приведет твой план!
   - Я посылаю тебя дальше, чем кого-либо еще. Записей об отправлении твоего
корабля не существует. Официально предатели и заговорщики, летящие с  тобой,
казнены. Тебя никто не будет искать - до тех пор, пока несколько тысячелетий
спустя не будет обнаружено мое послание. Твоему  мирку  дается  куда  больше
времени на развитие, чем другим планетам.
   - И что же ты добиваешься этим?  Хочешь,  чтобы  за  пару  тысяч  лет  мы
эволюционировали?
   - Не эволюционировали - размножились.
   И тут Язон  посмотрел  на  себя  со  стороны,  со  стороны  Дуна.  Увидел
небесно-голубые глаза. Глаза своего отца, и отца своего отца.
   - Ага, племенной жеребец, который наплодит  целый  мир  Разумников,  так,
да?
   - Ну, на мой взгляд, слово "породит" здесь более уместно.
   - Я на ферме не воспитывался.
   - Ты и твое семейство аномальны.  Твой  дар  куда  более  надежен,  более
всеобъемлющ, нежели какой другой известный штамм  телепатии.  Почему  бы  не
проверить, как он будет развиваться в изолированном обществе?
   - Так почему ты не изолируешь  меня  одного?  Зачем  ты  навязываешь  мне
судно, битком набитое людьми, которые последние годы только и  мечтали,  как
меня убить?
   Дун улыбнулся:
   - Взыграло мое чувство справедливости. С обычной колонией  ты  управишься
без труда. Там тебе не придется все время быть начеку.
   - Вот здорово, не хочешь мне спуску давать,  да?  Дун  схватил  Язона  за
волосы, притянул к себе и прошипел ему прямо в лицо:
   - А ты превзойди меня, Язон. Сделай больше, чем сделал я.
   - Мы что, наперегонки бегаем? Так давай без  форы.  Триста  тридцать  три
колониста  против  какого-то  капитана  корабля  -  силы  неравны,  тебе  не
кажется?
   - С тобой, - произнес Дун, - без форы не выйдет.
   - Я не полечу.
   - Язон, у тебя нет выбора.
   И Язон увидел, что он не  лжет.  Дун  сохранил  достаточно  доказательств
того,  что  Язон  обладает  даром   Разумника.   Как   только   он   лишится
покровительства Дуна, его возьмут под арест. Ему даже спрятаться негде, ведь
каждый житель Капитолия знает его в лицо.
   - Больше всего в жизни, - вымолвил Язон, - марионетка жаждет свободы.
   - Ты и так свободен. Оставайся и умри или улетай и будь свободным - выбор
у тебя есть.
   - Хорош выбор!
   - А ты захотел неба в алмазах? Иметь хоть  какой-то  выбор  уже  означает
быть свободным - даже когда приходится выбирать  между  двумя  неприемлемыми
исходами. Какой из них наиболее ужасен для тебя, Язон? Который  тебе  больше
всего не по душе? Выбирай другой и радуйся.
   И Язон решил лететь; Дун снова одержал победу.
   - Это не так плохо, - сказал Дун. - Как только ты улетишь  с  планеты,  я
уже не буду манипулировать тобой.
   - Луч света в  темном  царстве,  -  произнес  Язон.  -  Он  послужит  мне
утешением, пока во тьме колонисты будут точить свои ножи.
   Однако утешение не приходило. Лишиться поддержки и совета Дуна - вот  что
больше всего страшило Язона. К добру или ко злу. Дун был его опорой в жизни;
с тех самых пор, как Дун нашел его, Язон знал, что  ничего  непоправимого  в
его судьбе не случится - Дун был всегда рядом.
   А теперь кто поддержит его, когда он оступится? И все-таки,  понял  Язон,
это означало свободу, потому что с этого момента никто не  убережет  его  от
последствий собственных поступков. "Не такой свободы я жаждал. Мне  хотелось
детства, а Дун не дал мне его; все эти годы он заменял мне  отца,  а  сейчас
гонит прочь из родного дома&.
   - Я никогда не прощу тебе этого, - сказал Язон.
   - Ну так что ж, - пожал плечами Дун. - Я вовсе и не ждал, что кто-то меня
полюбит.
   Затем он как-то странно улыбнулся, и Язон понял,  что  вся  его  бодрость
была напускной.
   - Зато я тебя люблю, - произнес Дун.
   - Я так похож на тебя, что любить меня - это чистой  воды  нарциссизм.  -
Язон не старался смягчить свои слова.
   - Я люблю в тебе именно то, что от меня не зависит, - ответил Дун. -  Где
я разрушаю, ты вновь отстраиваешь. Я создал для тебя  хаос,  мир  утративший
форму. Ты тот свет, которому суждено пролиться на тьму.
   - Не терплю заученные фразы.
   - Прощай, Язон. Тебя ждут колонисты - послезавтра они примут сомек, и  вы
отправитесь в путь.
   Лэрд отложил перо и  посыпал  песком  пергамент,  чтобы  чернила  быстрее
высохли.
   - Теперь я понимаю, почему мне так хочется, чтобы ты никогда не появлялся
в моей жизни, - сказал он.
   Язон лишь вздохнул в ответ.
   - Ты верно тогда сказал. Самые сильные мои воспоминания принадлежат тебе.
   - Я был не прав, - возразил Язон. - То, что ты помнишь мои слова, еще  не
означает, что они были правдой. Как не означает, что я и сейчас верю  в  то,
во что верил тогда.
   - Иногда я забываюсь и пытаюсь проникнуть взглядом в мысли людей,  но  не
могу, хотя знаю, как это делается. Такое ощущение, будто кто-то отрубил  мне
руку. Или заткнул уши, или вырвал язык.
   - И все-таки, - перебил его Язон, кивнув на выструганное им  топорище,  -
хоть я и режу дерево, как пожелаю, его сила, его форма  определяется,  когда
оно лишь зарождается в семени. Ты можешь делиться с  людьми  воспоминаниями,
можешь перенимать у них опыт, однако не  память  делает  тебя.  В  структуре
нашего мозга присутствует что-то незримое. Это было доказано,  еще  когда  в
мозг человека попытались скачать чужие воспоминания. Его жизненный опыт, его
прошлое - ведь мозг, просыпающийся после сомека, пуст,  не  так  ли?  Однако
новые воспоминания почему-то  не  приживались.  Человек  знал  только  одно,
искусственно вживленное прошлое, он искренне ВЕРИЛ, что раньше  был  другим,
но воспоминания эти были невыносимы для него.  Они  не  соответствовали  его
внутреннему "я".
   - И что с ним случалось дальше?
   - Они... вообще-то таких людей было несколько. Все они сошли  с  ума.  Их
прошлое было не правильным, как здесь сохранить рассудок?
   - А я тоже сойду с ума?
   - Нет.
   - Почему ты так в этом уверен?
   - Потому что, сколько бы моих воспоминаний ты в себе ни хранил, где-то  в
глубине твоего разума есть место, где таится особая частичка тебя, где ты  -
это только ты, где твои воспоминания находят отклик.
   - Но твои воспоминания что-то изменяют во мне самом.
   - Я тоже изменяюсь, - пожал плечами Язон. - Неужели  ты  думаешь,  что  я
остался прежним, обладая даром  познавать  внутренние  стороны  человеческой
жизни?
   - Нет. Но ты в своем уме - или нет?
   Лицо  Язона  на  мгновение  изумленно  вытянулось,  но  потом  он  громко
расхохотался.
   - Конечно, нет, - вымолвил наконец он. - Боже,  спаси  и  сохрани,  ну  и
вопросики ты задаешь! Юстиция была тысячу раз права, когда выбрала  тебя,  у
тебя ум как бритва. Да, я не в своем уме, я абсолютно свихнувшийся  человек,
но мое безумие - это производная от  воспоминаний  всех  тех  людей,  что  я
когда-либо знал. Иногда мне кажется, что  я  успел  познакомиться  со  всеми
людьми на свете - во всяком случае,  мне  известны  все  типы  человеческого
сознания, которые только можно представить.
   И так он ликовал, так радовался возможности оставаться собой, что Лэрд не
выдержал и улыбнулся:
   - Но как же твой ум удерживает столько разных воспоминаний?
   Язон в очередной раз продемонстрировал ему недоделанное топорище:
   - Точно так же топорище удерживает топор. Всегда найдется местечко, чтобы
вбить клин или два. Всегда можно чуточку ужаться, чтобы крепче держалось.

***

   Первого снегопада все не было и не было.
   - Плохой знак, -  проворчал  медник.  -  Небо,  стало  быть,  что-то  нам
готовит.
   Он вскарабкался на крышу, снял жестяную дымовую трубу, немножко подправил
ее, чтобы она не протекала, и приладил обратно.
   - Проверьте окна и двери - убедитесь, что ставни крепко сидят на  петлях,
а двери закрываются плотно, и заткните все щели в стенах.
   Услышав слова медника, отец  вышел  на  улицу,  посмотрел  на  ярко-синее
холодное небо и во всеуслышание объявил, что ни за какую  другую  работу  не
возьмется, пока не укрепит дом против грядущих холодов. Вся деревня позабыла
о домашних делах - все принялись готовиться к лютой  зиме.  Самые  маленькие
дети обмазывали глиной трещины в стенах, те,  что  поближе  к  земле;  двери
обрабатывали рубанком, чтобы они лучше закрывались; ставни были  подновлены.
И в этой круговерти Язону и Лэрду снова пришлось отложить на время пергамент
и перо. На их долю выпало навесить  ставни  на  верхние  окна.  Язон  всегда
осторожно поднимался по лестнице, но Лэрд, который лазил, как кошка, никогда
не смотрел под ноги. Вот и сейчас, взлетев по  перекладинам,  он  уселся  на
балки, едва выступающие из стены дома.  Страх  высоты  у  него  отсутствовал
полностью.
   - Поосторожнее  там,  -  предостерег  Язон.  -  Упадешь,  никто  тебя  не
подхватит.
   - А я не упаду, - ответил Лэрд.
   - Ну знаешь, мало ли что.
   - Я хорошо держусь.
   Во время работы Язон рассказывал разные истории. О людях из его колонии.
   - Я вызывал их  к  себе  по  одному,  и  пока  они  пыхтели  над  пустыми
вопросами, заглядывал к ним в разум и определял, что за человек передо  мной
сидит. Кое-кто был полностью отравлен  ненавистью,  таких  людей  хватает  в
любом заговоре с целью убийства.  Другие  просто  боялись,  третьи  искренне
верили в свое дело - но меня не очень-то интересовало, почему они желали мне
смерти. Мне нужно было как можно больше узнать об их цели в  жизни,  о  том,
что заставило их пойти на убийство.
   Гэрол Стипок, к примеру, был прирожденным инженером;  он  создал  машину,
которая за несколько витков планеты по  орбите  могла  выдать  полный  набор
сведений о ней -  начиная  от  веса  ее  ядра  и  заканчивая  климатическими
поясами. Он мнил себя атеистом, отвергая ту  фанатическую  религию,  которую
родители навязывали ему с детства. По сути дела, он  положил  жизнь  на  то,
чтобы опровергнуть и сокрушить любую авторитарную систему,  с  какой  только
сталкивался. И все-таки он  оставался  ребенком,  свято  верующим,  что  Бог
определил, каким должно быть человечество,  а  следовательно,  Гэрол  Стипок
пожертвует всем, что есть, лишь бы достигнуть этого идеала.
   Арран Хэндалли посвятила себя сфере развлечений,  променяв  свое  "я&  на
роль в петлеопере. День  за  днем,  минуту  за  минутой  проживала  она  под
постоянным надзором петлекамер, чтобы люди могли ходить кругами вокруг сцены
и  рассматривать  ее  жизнь  под  любым  углом.  Она  была   величайшей   из
петлеактрис, но в своем сердце  она  всегда  хранила  желание  счастья  всем
людям, и уход со сцены не был тяжел для нее: играла она не для себя,  а  для
других.
   Еще был Хакс, средненький, искренне преданный своему делу  бюрократ,  два
года бодрствования, год в  сомеке.  За  что  бы  он  ни  брался,  все  сразу
получалось, любая работа выполнялась в срок и в рамках бюджета. Несмотря  на
немалое уважение со  стороны  и  начальства,  и  подчиненных,  он  неизменно
отказывался от каждого повышения. Он жил с одной и той же женой, в  одной  и
той же квартирке, ел все время одно и то же, играл с друзьями в одни и те же
игры - и так год за годом, год за годом.
   - Так почему же он решил присоединиться к революции?
   - Он и сам этого не знал.
   - Но ты-то знал.
   - Побуждения, как правило, не запоминаются, в особенности те, которых  ты
сам не понимаешь. В его памяти я так и не смог отыскать его  подсознательных
целей. Остальные же, да и сам он, считали, что цель у него в  жизни  одна  -
сохранять все по-старому, препятствовать всяким переменам. Но за этим стояла
мечта, чтобы у всех, кого он знал, жизнь была  стабильной  и  счастливой.  В
отличие от Радаманда, он не переделывал окружающий мир под себя.
   Перед мысленным взором Лэрда возникло  лицо  какого-то  мужчины  с  узким
подбородком  и  морщинками  вокруг  глаз.  Хакс  -  понял  он.   Пока   Язон
рассказывал, Юстиция показывала ему лица тех, о ком  велась  речь.  Где  ты,
Юстиция? Работаешь, наверное, где-то,  как  всегда  молчишь,  слушаешь  наши
разговоры, а сама и слова не вымолвишь?
   - Ты не слушаешь, - упрекнул Язон.
   - Так ты не говоришь, - напомнил Лэрд.
   - Крепи быстрее петлю, а то у меня уже  руки  отваливаются  держать  этот
ставень.
   Лэрд  закрепил  петлю.  Ставень  вновь  закрывался  плотно.   Совместными
усилиями они быстро закончили работу и закрыли окно снаружи. Эта стена  дома
была обращена на север, а северно-западный ветер  и  прежде  не  раз  срывал
ставни. Задвигая деревянные защелки и засовы, Язон продолжал рассказ:
   - Хакс мечтал, чтобы жизнь стала мало-мальски приемлема для всех, и когда
такой порядок был достигнут, он уже не хотел ничего менять. И это отнюдь  не
было лицемерием - он сознательно шел на неудобства  в  собственном  мирке  и
многим жертвовал, лишь бы  сохранить  спокойствие  и  стабильность  в  своем
уголке Капитолия.  Кроме  того,  он  был  достаточно  умен,  чтобы  заметить
разрушающее действие сомека. Сомек уничтожал все вокруг, разделял семьи, где
супруги разлучались на годы, ссорил друзей, один из которых ложился в Сонные
Залы, тогда как другой,  так  и  не  добившись  этой  привилегии,  оставался
бодрствовать - сомек поддерживал стабильное существование Империи, но  какой
ценой? Ценой разрушения практически каждой жизни, которой касался.
   - Значит, Хакс хотел, чтобы Империя отказалась от сомека?
   - Он был одним из немногих во всей колонии,  кто  не  стал  бы  жалеть  о
потерянном сне. Ну и наконец Линкири - у меня в памяти эти двое всегда стоят
рядом из-за того, что произошло позднее. На первый взгляд  Линк  был  полной
противоположностью Хаксу. У него не было друзей, не было знакомых,  не  было
семьи. Он единственный из всей моей колонии не  знал,  что  такое  сомек.  С
искусственным сном он впервые столкнулся, только когда решил покинуть родной
мир. До того он долгие годы провел в госпитале для  умственно  неполноценных
людей; его родители жестоко обращались с ним, подавляли  его  как  личность,
эксплуатировали - в большинстве подобных случаев за решеткой в конце  концов
оказываются дети. Линкири, уверовав  в  собственную  ненормальность,  считал
себя одиночкой, который никого не любит и ни в ком не нуждается.
   - Но ты знал, что на деле это не так.
   - Я всегда знал, как все обстоит на самом  деле.  В  этом  и  заключается
проклятие моей жизни. - Язон нахмурился. - Если ты не будешь держаться  хотя
бы одной рукой, пока балансируешь на одной ноге, я лично сброшу  тебя  вниз,
чтобы не думать больше о твоей безопасности.
   - Раз говорю, что не упаду, значит, не упаду. Ну и что с этим Линкири?
   - Он был  чересчур  восприимчив  к  чувствам  других  людей.  Стоило  ему
представить страдания близкого, как он сразу ощущал такую же боль. Его  мать
пользовалась этим, виня его за все так называемые страдания своей жизни.  Он
сумел освободиться лишь тогда, когда столкнулся с настоящим страданием.
   И снова в уме Лэрда возникла картинка. Только на этот  раз  это  было  не
лицо. Среди густой травы лежал младенец, брошенный на  смерть  от  голода  и
холода или клыков  и  когтей  ночных  тварей.  Одновременно  пришло  чувство
глубочайшего сострадания - я ничего  не  могу  сделать,  но  что-то  сделать
должен, иначе просто перестану быть собой. И почти сразу картинка  сменилась
- в траве кружком расселось небольшое племя  дикарей;  ножи  мужчин,  следуя
какому-то  неведомому  ритуалу,  разделывали  трупик  ребенка.  Я   понимаю,
младенец должен умереть ради спасения жизни всего  племени,  смерть  ребенка
означает жизнь. Это стало моментом истины для Линкири, ибо в этом ребенке он
увидел себя, разорванного на части, разрезанного на  куски  ради  сохранения
жизни матери. Я не безумец; это она сошла с ума, а  я  страдаю  за  нее.  Но
разве любит она меня, как эти туземцы любят младенца, которого сами  обрекли
на смерть? Ответ был "нет&, и поэтому он  бежал,  бежал  со  своей  планеты,
направившись на  Капитолий,  туда,  где  каждый  стремился  переложить  груз
страданий на плечи ближнего. Линкири был живым мучеником; он страдал во  имя
искупления вины тех, кто был с ним рядом.
   - Когда приходят такие видения, только  держись,  -  сказал  Язон.  -  Не
стоило нам сейчас этим заниматься.
   - Я вовсе не так чувствителен, как ты думаешь, - ответил Лэрд.  Но  образ
младенца упорно не выходил из его головы - ребенок лежал посреди травы, а  к
его голенькому тельцу присосались мириады насекомых-кровопийц.
   - Оказалось, Линкири был вовсе не так одинок. В некотором роде он походил
на Хакса - как и Хакс, он заботился лишь о благе других. Но Хакса эта забота
превратила в общительного,  твердого  человека,  а  Линкири  по  натуре  был
застенчив и робок. Однако я видел этих людей изнутри и потому  сказал  себе:
"Эти двое станут моими вождями. Полученную власть они  используют  на  благо
всем, а не на удовлетворение собственных желаний. Делая что-то для себя, они
одновременно будут заботиться о других, потому что не смогут жить счастливо,
зная, что ближнему плохо".
   - Не бывает настолько хороших людей, - хмыкнул  Лэрд.  -  Каждый  человек
заботится прежде всего об исполнении собственных желаний.
   - Но ты такой же, как Хакс и Линкири, - возразил Язон. -  Не  будь  среди
нас таких людей, дикое человечество  до  сих  пор  бы  прыгало  по  саваннам
где-нибудь на Земле, а правили  бы  слоны  или  какие-нибудь  другие,  более
сострадательные животные.
   - Ну, не знаю,  -  протянул  Лэрд.  -  Меня  никогда  особо  не  заботили
страдания ближнего.
   - Потому что раньше вокруг тебя никто не  страдал.  Только  ты  и  сейчас
слышишь  крик  обгоревшей  девочки,  чувствуешь,   как   хлещет   кровь   из
покалеченной ноги.
   Поэтому не надо говорить мне, что сострадание тебе неведомо.
   - Ну а сам-то ты? - спросил Лэрд. - Ты такой же хороший?
   "Нет, - раздался голос у него в голове. Лэрд даже  не  сразу  понял,  что
ответила на вопрос Юстиция, а не Язон. - Нет, Язона хорошим назвать нельзя".
   - Она права, - кивнул Язон. - Всю  свою  жизнь  я  только  и  делал,  что
заставлял страдать других.
   - Так это ты наслал на нас боль? - тихо спросил Лэрд.
   - Выбор был не мой, - сказал Язон. - Хотя думаю, что он был правильный.
   Лэрд больше не произнес ни слова в тот день. Он думал об одном -  неужели
этот человек, трудящийся бок о бок с ним, действительно верил, что  в  День,
Когда Пришла Боль, мир изменился к лучшему. А ночью ему приснился  еще  один
сон.
   Джаз  открыл  глаза.  Крышка  камеры  скользнула  вверх,  сбоку  замерцал
янтарный огонек. Воспоминания, должно быть,  только-только  были  перекачаны
обратно в его мозг, все тело покрывали капли горячего пота,  как  и  всегда,
когда выходишь из сомека. Пара приседаний и отжиманий от пола да пробежка на
месте вернули телу прежние рефлексы. Он снова был бодр и готов действовать.
   Только тогда он заметил,  что  мерцающий  огонек  вовсе  не  янтарный,  а
ярко-красный. Он с самого начала был таким  или  изменил  цвет  пару  секунд
назад?  Ответ  на  этот  вопрос  может  подождать;  он  подскочил  к  панели
управления, быстро нажал несколько кнопок, и корабль начал свой  рапорт.  За
планетой находилось вражеское судно, будто специально  поджидавшее  прибытия
Язона; уже было выпущено два снаря