как-то не учли, что в будущем  он  также  будет  выполнять
тюремные функции. Можете подать в суд на правительство. - "Дьявол, снова
защищаюсь. А сучка все тычет и тычет в меня  своей  грудью.  Кажется,  я
начинаю понимать Линкири". - Миссис Дэйнол,  пожалуйста,  подождите  нас
здесь.
   - Сейчас, как же.
   - Тогда поезжайте домой. Обещаю, мы будем держать вас  в  курсе.  Как
только что-нибудь станет известно, мы вам сообщим.
   Она яростно сверкнула глазами.
   Он устало кивнул.
   - Что ж, как знаете. - И опустил в карман  пульт  управления  дверью.
Выйдя из комнаты, он нажал кнопку,  и  дверь  захлопнулась  прямо  перед
носом у миссис Дэйнол, попытавшейся было последовать за ним. Заперев  ее
в кабинете, Хорт испытал какое-то нездоровое удовлетворение.
   - Да я бы и сам ее задушил, - поведал он Грэму. Тот с  миссис  Дэйнол
еще знаком не был и поэтому на грубость доктора  отреагировал  несколько
встревоженно. - Шутка.
   Убийцей я становиться не собираюсь. Ну и куда паренек подевался?
   Грэм не знал, поэтому они отправились обыскивать окрестности.
   Линкири беспомощно жался у ограждающего  правительственные  постройки
забора - сотни миль тяжелой стали защищали цивилизацию от дикой планеты.
Вечерний ветерок уже колыхал густую  траву,  катая  по  равнине  зеленые
волны - отсюда-то и пошло название планеты, Пампасы.
   Солнце зависло на расстоянии двух пальцев от горизонта,  Линкири  был
как на ладони в этой открытой местности. Со  всех  сторон  его  окружала
опасность: полицейские наверняка уже ищут его, тогда  как  за  ближайшим
холмом, должно  быть,  притаились  ваки  -  каждый  заплутавший  ребенок
неизбежно становился жертвой ваков, они подкарауливали маленьких детей и
ели их на ужин.
   "Но я-то не ребенок", - подумал он.
   Он посмотрел на свои руки. Они были большие, сильные  -  и  в  то  же
самое время такие нежные, мягкие, чувствительные, руки художника.
   - Ты прирожденный художник, - вновь услышал он голос Зэд.
   - Я? - переспросил Линк, слегка удивившись столь неожиданной похвале.
   - Ну да, ты, - сказала она. - Ты только посмотри вокруг себя.
   И легким жестом руки обвела комнату, а поскольку Линк просто  не  мог
не следить за ее рукой, он увидел то же, что и она. Одна стена с потолка
до пола была увешана гобеленами  на  продажу.  На  другой  стене  висели
всевозможные коврики, неподалеку стоял ткацкий станок, орудие труда Зэд.
А следующая стена представляла собой сплошное,  огромное  окно  ("Стекло
дешевле обойдется", - заявил когда-то чиновник главному архитектору),  в
котором виднелся еще один небоскреб-комплекс,  служащий  прибежищем  для
большинства жителей столицы, а за ним - здание  Кабинета  Правительства,
из  которого  осуществлялось  управление  жизнями  этих  самых  жителей.
Которых были миллионы - плюс ваки, конечно. Только дикарей никто  так  и
не удосужился пересчитать.
   - Нет, - улыбнулась Зэд. - Милый, любимый Линк, ты туда посмотри. Вон
на ту стену.
   Он взглянул, куда  она  указывала,  и  увидел  карандашные  наброски,
рисунки цветными мелками.
   - Ведь ты же можешь.
   - У меня руки из задницы растут. -  "О  Господи,  такое  впечатление,
будто у тебя руки из задницы растут", -  вспомнил  он  один  из  любимых
упреков матери.
   Зэд взяла его руки и положила себе на талию.
   - Ну, не знаю, как насчет задницы... - хихикнула она.
   Тогда он нагнулся, поднял с пола кусок угля и начал  делать  набросок
дерева - сначала она чуть-чуть помогла ему, а  затем  он  сам  вошел  во
вкус.
   - Это прекрасно, - промолвила она.
   Он посмотрел на пол и  увидел,  что  нарисовал  растущее  дерево.  Он
поднял глаза и увидел металл забора. "За мной гонятся", - подумал он.
   "Я не дам тебя в обиду", - слова Зэд эхом отдались  в  его  сознании.
Ему было стыдно за свою ложь, ведь она искренне  верила  в  то,  что  он
преступник. Как бы она отреагировала, если б он признался, что перед ней
стоит тщательно оберегаемое, единственное чадо  миссис  Дэйнол,  которой
принадлежит на этой планете практически все? Зэд стеснялась бы его.
   А так он стесняется ее. Она подобрала его на  улице  -  он  бесцельно
слонялся по грязным переулкам, обманутый и избитый. Обманул его один,  а
избили двое - после того как обнаружили, что  его  напоясная  сумка  уже
пуста.
   - Ты что, псих?
   Тогда он отрицательно помотал головой, но сейчас-то он  понимал,  что
она сказала чистую правду. Вот этими вот руками он  задушил  собственную
мать.
   Вой сирены, доносящийся с территории  госпиталя  для  душевнобольных,
внезапно стих. Охваченный смертельным  отчаянием,  Линкири  свернулся  в
маленький комочек, про себя молясь Господу,  чтобы  тот  обратил  его  в
куст. Только его все равно бы нашли. На этой планете кусты не растут.
   - Что ты нарисовал? - вспомнил он вопрос Зэд и расплакался.
   Его больно ужалило какое-то насекомое, и он брезгливо стряхнул  тварь
с руки. Боль привела его в чувство. Что он здесь делает?
   "Что я здесь делаю?" - подумал он. А затем  вспомнил,  как  бежал  из
больницы, как мчался сквозь марево городского смога к периметру - он так
стремился туда, потому что периметр был единственной  его  надеждой,  за
забором он будет в безопасности.  Детские  годы  он  помнил  смутно,  но
боязнь открытых пространств въелась в него навечно.
   Мать не раз грозила ему тем, что если он не съест ужин и вообще будет
плохо себя вести, то ваки заберут его и сожрут.
   - Вот только попробуй еще ослушаться меня, сразу снесу к вакам.  А  я
тебе уже рассказывала,  что  они  первым  делом  отгрызают  у  маленьких
мальчиков.
   "Извращенка чокнутая, -  в  миллионный  раз  подумал  Линкири.  -  По
крайней мере, по наследству это не передается.
   Или все-таки передается? По-моему, я бежал  не  откуда-нибудь,  а  из
больницы для душевнобольных".
   Он совершенно запутался. Одно он знал точно -  там,  за  забором,  он
будет в безопасности, и плевать ему на  всяких  ваков,  в  госпитале  он
оставаться  не  мог.  Ведь  он  убил  собственную  мать.  И  не  раз  во
всеуслышание заявлял, что ничуть не сожалеет  об  этом,  а  только  рад.
Когда до врачей  наконец  дойдет,  что  он  вовсе  не  безумен,  что  он
находился в здравом уме и твердой памяти, когда убивал свою  мать  прямо
на центральной улице Пампас-Сити - ну, в  общем,  его  ожидает  смертный
приговор.
   "Живым я не дамся".
   Колючая проволока терзала его  плоть,  беспощадно  разрывая  кожу,  а
электричество, пропущенное по верхним рядам, свалило бы  корову.  Но  он
держался и продолжал лезть - тело его содрогалось  от  ударов  тока.  Он
перелез через стену и бессильно обвис на колючках; наконец его рубаха не
выдержала и порвалась. Оглушенный падением, он распростерся на земле; по
вечернему небу прокатился вой еще  одной  сирены,  на  этот  раз  сигнал
тревоги раздался совсем рядом.
   "Я сам выдал свое местонахождение, - подумал он. - Идиот чертов".
   Дрожа всем телом от недавних ударов электрическим током, он  поднялся
и, пошатываясь, бесцельно захромал в высокую траву, которая начиналась в
сотне метров от ограды.
   Солнце коснулось горизонта.
   Трава была жесткой и острой.
   Дул холодный, пронизывающий ветер.
   Рубашки он лишился.
   "Ночью я замерзну до смерти. Умру от истощения". Но какая-то частичка
его,  вечно  злорадная,  презрительно  хмыкнула:   "Ты   заслужил   это,
матереубийца. Ты заслужил это, Эдип".
   Да нет, ты все перепутал, ведь Эдип убил отца, а не мать, верно?
   - Послушай, да это же ты меня нарисовал! -  воскликнула  Зэд,  увидев
результаты его упражнений с акварелью. - Замечательный рисунок, только я
не блондинка.
   Он посмотрел на нее и  сам  удивился  -  с  чего  он  взял,  что  она
блондинка?
   От воспоминаний его отвлек какой-то странный звук.
   Он не понял, что это  было,  не  заметил,  откуда  именно  этот  звук
раздался. Он остановился и замер, прислушиваясь.
   Внезапно осознав, где находится, он обнаружил, что его руки, живот  и
спина сплошь покрыты крошечными  порезами,  из  которых  сочится  кровь.
Местная   трава.   К   обнаженному   телу    прилипли    жуки-кровососы;
передернувшись от отвращения, он смахнул их с себя. Раздувшиеся от крови
насекомые градом посыпались на землю. Эти  жуки  были  одним  из  вечных
проклятий планеты, их укусы не  причиняли  никакой  боли,  они  даже  не
чесались, поэтому человек мог истечь кровью, даже не подозревая,  что  к
нему присосался рой этих тварей.
   Линкири   оглянулся.   Позади   переливалось   разноцветными   огнями
поселение. Солнце  скрылось  за  горизонтом,  и  на  равнину  опустились
сумерки.
   Снова раздался тот же самый звук. Он так  и  не  сообразил,  что  это
было, зато определил приблизительное местонахождение источника шума -  и
направился прямиком туда.
   Не пройдя и двух метров, он наткнулся  на  хнычущего  младенца.  Тело
ребенка  было  облеплено  послеродовой  слизью,  рядом  валялся  послед.
Плацента вся была усеяна кровососами. Как, впрочем, и сам ребенок.
   Линкири встал на колени, смахнул насекомых и  внимательно  рассмотрел
новорожденного. Коротенькие, похожие на обрубки ножки и ручки  указывали
на то, что это ребенок ваков. А так он был вылитый человеческий  детеныш
- кожа его могла просто потемнеть от  загара,  после  нескольких  часов,
проведенных под палящим полуденным солнцем. Еще в детстве от  одного  из
своих наставников Линк узнал об этом  обычае  ваков.  Ученые  сочли  его
аналогом   древнегреческой   традиции   избавляться   от   нежелательных
младенцев, чтобы удерживать уровень  населения  в  определенных  рамках.
Младенец заливался плачем. Линкири до глубины души поразила  представшая
перед ним несправедливость - почему  именно  этого  ребенка  обрекли  на
смерть во имя.., племени? Да, кажется, ваки живут  племенами.  Раз  семь
процентов младенцев должны умереть ради племени, может, лучше было бы от
каждого  новорожденного  удалить  по  семь  сотых?  Нет,  это,  конечно,
невозможно. Линкири потрогал  слабенькие  ручки  ребенка.  Замечательный
способ избавить мир от ненужных детишек.
   Он неловко поднял младенца (раньше  он  никогда  не  держал  в  руках
новорожденного, только видел их  в  инкубаторах  той  больницы,  которую
построил его отец  и  за  которую  теперь  в  некотором  роде  "отвечал"
Линкири) и прижал его к обнаженной  груди.  Тепло  прижавшегося  к  нему
тельца поразило его. На какую-то секунду младенец перестал плакать. Линк
смотрел на него, периодически смахивая кровососов, которые перепрыгивали
с плаценты на ребенка или на него самого.
   "Мы с тобой так похожи, - молча обратился он к ребенку, - мы собратья
по несчастью, нежеланные дети".
   "Хоть бы ты никогда не рождался", - вновь услышал  он  слова  матери;
она бросила их ему в лицо всего лишь раз, но они острой занозой засели у
него в памяти. Она не притворялась. Не лезла  со  своими  фокусами  типа
объятий,  поцелуйчиков  и  "о-я-так-горжусь-тобой".  В  ту  секунду  она
сказала чистую правду,  что  случалось  крайне  редко:  "Если  б  ты  не
родился, мне бы не пришлось стареть на этой проклятой планетке!"
   Но тогда почему, мама, ты не бросила меня  на  равнине  умирать?  Это
куда добрее, во  много-много  раз  милосерднее,  чем  держать  взаперти,
периодически отрезая положенные семь процентов.
   Ребенок снова заплакал и начал искать грудь, которая, наверное,  была
уже за много километров отсюда. Из нее сочилось молоко, но младенцу  уже
не суждено попробовать его вкус.  Интересно,  а  сама  мать  тоскует  по
ребенку? Или эти чувствительные соски только раздражают ее? Должно быть,
она только и думает о  том,  чтобы  последствия  беременности  побыстрее
исчезли.
   Сидя на корточках и сжимая в объятиях младенца,  Линкири  думал,  что
делать  дальше.  Может,  отнести  ребенка  в  город?  Это,   несомненно,
исполнимо, только дорого будет стоить. Линкири  обязательно  схватят,  а
затем заточат обратно в госпиталь, где вскоре откроется, что он вовсе не
безумен. Тогда ему в ягодицу вонзят острую иглу и отправят в вечный сон.
А ребенок? Каково придется детенышу ваков в человеческой столице? Сироту
будут обижать все кому не лень, особенно сверстники - дети бедняков, как
правило,  незаконнорожденные,  будут  относиться  к  нечеловеку,  как  к
низшему существу, на котором можно отыграться, которого можно  истязать.
В школе он станет умственным парией, неспособным воспринять  необходимый
минимум знаний. Как мячик, его будут перекидывать из одного учреждения в
другое - но в один  прекрасный  день  пытка  станет  невыносимой,  и  он
задушит кого-нибудь, после чего умрет сам...
   Линкири положил ребенка обратно в траву.  "Если  уж  соотечественники
отказались от тебя, чужаку ты не нужен тем более", -  мысленно  произнес
он. Ребенок заходился в отчаянном крике. "Умри, дитя, - думал Линкири. -
Встреть свой милосердный конец".
   - Черт, я же ничего не могу для тебя сделать, - вслух произнес он.
   - Что ты хочешь сказать этими рисунками? - откликнулась Зэд. Но Линку
не хотелось объяснять ей. Он пытался  нарисовать  Зэд,  а  вместо  этого
получалась мать. И  только  теперь,  спустя  семь  месяцев  слепоты,  он
увидел, что... что Зэд удивительно похожа на мать. Вот почему той  ночью
он пошел за ней, вот почему не сводил с нее глаз, пока  в  конце  концов
она не спросила его, какого дьявола он за ней увязался...
   - Какого дьявола?! - воскликнула Зэд, но Линк не ответил. Он  неловко
смял рисунок ("У тебе руки растут из задницы, Линки!"), прижал  комок  к
животу, что было сил ударил по бумаге,  затем  еще  раз  -  одновременно
ударяя себя. Закричал от боли и страдания. Снова ударил.
   - Эй! Эй, прекрати немедленно! Не...
   И тогда он увидел, осознал, почуял, услышал, как мать склоняется  над
ним. Волосы щекотали его лицо (они так приятно пахнут),  и  Линка  опять
переполняла  древняя  беспомощная   ярость,   только   сейчас   ощущение
беспомощности стало еще острее. Оно усиливалось  воспоминаниями  о  том,
как он занимался с этой женщиной любовью в квартирке, забитой  картинами
и расположенной в нижней части города. "Но я уже вырос, - подумал он.  -
Теперь  я  сильнее  ее,  и  все-таки  она  продолжает  управлять   мной,
продолжает нападать на меня, продолжает ожидать от меня слишком многого,
а я даже не знаю, что делать!" Тогда он перестал избивать себя, он нашел
лучшее применение своей мести.
   Ребенок все еще плакал. Какую-то секунду Линк ошеломленно оглядывался
по сторонам, не понимая, почему он дрожит. Затем налетел очередной порыв
ветра, и он вспомнил, что сегодня ему  суждено  умереть  и  этой  жалкой
смертью искупить грехи. Подобно младенцу, он истечет кровью от крошечных
укусов, затем его будут глодать вечно голодные, крадущиеся в ночи твари,
и в конце концов его добьет холод. Единственное  различие  между  ним  и
этим младенцем заключалось в том, что новорожденный ничего не понимал  -
и никогда не поймет, что произошло с ним.
   Лучше умереть в неведении. Лучше вообще не иметь воспоминаний. И  так
хорошо, когда ты не чувствуешь боли.
   Линк нагнулся и обхватил  горлышко  ребенка  большим  и  указательным
пальцами. Он убьет его прямо сейчас,  избавив  малыша  от  той  недолгой
агонии, которая ожидает его.
   Он сожмет пальцы и  перекроет  кровь  и  кислород..,  странное  дело,
почему-то пальцы никак не сжимались.
   - Я не убийца, - сказал Линкири. - Я ничем не могу помочь тебе.
   Он поднялся с колен и побрел прочь, оставив позади хнычущего ребенка.
Постепенно всхлипы поглотил шумящий в траве ветер. Острые  лезвия  травы
терлись о тело и резали обнаженную грудь. Это напомнило  ему,  как  мать
купала его в ванне.
   - Вот видишь, только я могу потереть  тебе  спинку,  самому  тебе  не
достать. Я нужна тебе, иначе ты все время будешь ходить грязным.
   "Ты нужна мне".
   - Вот хороший малыш, как он любит маму.
   "Да. Люблю, люблю".
   - Не дотрагивайся до меня! Я поклялась, что больше ни один мужчина не
дотронется до меня!
   "Но ты сказала..."
   - Я с ними покончила. Ты ублюдок и сын ублюдка, из-за тебя я старею!
   "Но, мама..."
   - Нет, нет, что я несу? Ведь это не твоя вина, что все мужчины такие.
Ты-то не такой, как все, ты мой милый малыш, ну-ка, обними мамочку -  не
прижимайся ко мне так,  Боже,  дьяволенок  маленький,  что  ты  ерзаешь?
Немедленно иди к себе в комнату!
   Тьма все сгущалась. Он споткнулся и упал, порезав запястье.
   - Почему ты ударил меня? - услышал он плач шатенки, которая на  самом
деле должна была быть блондинкой.
   Тогда он еще раз врезал ей. Она выскочила из квартиры и побежала вниз
по лестнице. Кубарем выкатилась на улицу.
   Там-то он и настиг ее и прямо посреди улицы заставил замолчать  -  он
продемонстрировал ей, что такое настоящий мужчина, отнял  жизнь,  изгнав
ее в далекое далеко.
   Кожу кольнул кончик ножа.
   Даже не пытаясь встать,  он  поднял  взгляд  и  увидел  приземистого,
коренастого мужчину - нет, не мужчину, вака, - и даже не одного, а целую
дюжину ваков. Все они были вооружены.  С  земли  поднимались  еще  ваки,
такое впечатление, что они здесь спали. В темноте он набрел  на  стоянку
туземцев.
   "Всяко лучше, - подумал он, - чем  жуки-кровососы  и  вечно  голодные
хищники". Ощущая, как по позвоночнику ползет черная пустота и дрожь,  он
встал и выпрямился, ожидая удара ножом.
   Но нож вовсе не стремился прорваться к сердцу, и им начало овладевать
нетерпение. Разве он не наследник того самого человека, который  отравил
жизнь всех ваков на этой планете, чьи огромные бульдозеры  унесли  жизни
дюжин и дюжин племен, чьи  наемники  без  раздумий  отстреливали  ваков,
случайно забредших  в  "частные  владения"?  "Я  владею  половиной  этой
планеты; убейте меня и освободитесь от ига".
   Один из ваков беспокойно  зашипел.  "Давай  же,  надави  на  нож",  -
подумал Линк. И тоже зашипел. Нетерпеливо.
   Давай, действуй. И побыстрее.
   Вак, удивленный этим откликом на смертный приговор, отступил,  однако
нож его по-прежнему был нацелен в грудь Линкири. Ваки забормотали  между
собой на своем наречии, насыщенном раскатистыми "р" и шипящими "с".
   Этот язык совсем не  похож  на  человеческий,  так  внушали  детям  в
правительственных школах. Однако  Линку  было  прекрасно  известно,  что
существуют дюжины антропологических теорий, указывающих на то, что  язык
ваков - это нечто иное, как искаженный до неузнаваемости испанский.
   Судя  по  многочисленным  свидетельствам,  эти  ваки  были  потомками
колонистов с космического корабля "Аргентина", который затерялся  еще  в
первое десятилетие эры межзвездной колонизации,  начавшейся  тысячи  лет
назад. Именно тогда  человек  впервые  выбрался  с  маленькой  планетки,
которую так изгадил. Люди. Определенно, это люди. Несмотря  на  то,  что
жестокие Пампасы превратили их в уродов, невежд, нелюдей.
   А дикари не имеют прав на планету.
   Линкири протянул руку, взял пальцы, сжимающие лезвие, и ткнул острием
себе в живот. И снова нетерпеливо зашипел.
   Глаза вака расширились, он  повернулся  к  сородичам,  которые  также
ничего не понимали. Они опять забормотали, кое-кто  отошел  подальше  от
Линка, очевидно, опасаясь этого безумца. Линк  не  разобрал  ни  единого
слова. Он загнал нож глубже в свою плоть; по лезвию заструилась кровь.
   Вак резким движением отдернул нож. Глаза его наполнились слезами,  он
встал на колени и взял Линкири за руку.
   Линкири попытался вырваться. Но вак не отпускал его, полз за  ним  на
коленях. Остальные ваки окружили их. Может быть, Линк и  не  понимал  их
наречия, но язык  жестов  был  ему  доступен.  Да  они  боготворят  его,
внезапно понял он.
   Мягкие руки провели его к  центру  лагеря.  Вокруг  тлели  жаровни  с
торфом, то и дело пощелкивая, когда жадные до тепла кровососы  отставали
от ваков и бросались в огонь.
   Они пели ему, незатейливые мелодии походили на  шелест  травы  и  вой
ночного ветра. Линкири раздели и  начали  исследовать.  Мяг