еня и ничего больше.
   Все остальные его вещи хранились здесь, в  комнате  кузена,  которому
Джон доверял.
   Питер услышал, как Гай пришел в ярость от подобного обмана, но вместе
с тем им завладел стыд, что его так позорно надули. Питер прислушался  к
плану мести, который Гай намеревался осуществить, когда  вернется  Джон.
Но не пройдет и пары дней, как Гай все забудет; Питер знал, что ни  одна
мысль не задерживалась у него в голове надолго.
   Он выбрался за пределы дома. В конюшне он услышал мысли старого Билли
Ли, пожилого конюха, от души клянущего любимую кобылу  хозяина:  вечером
она укусила его ученика. В то же самое время Билли Ли любовно  вычесывал
ее, то и дело гладил по морде, похлопывал по холке.
   Несмотря на то что слова сами по себе были злы, Питер почувствовал  в
старике искреннюю привязанность к лошади. Билли Ли закончил ухаживать за
кобылой, и ум Питера полетел дальше по городу, заглядывая в сновидения и
подслушивая соседские разговоры.
   Он проснулся внезапно, тело покрылось пупырышками  от  холода.  Питер
страшно перепугался - странствуя по городу, он  задремал.  В  панике  он
прослушал дом. Никто еще не проснулся. Небо было по-прежнему темно, хотя
дождь прекратился. Отлично, у него еще уйма  времени.  Успокоившись,  он
снова расслабился - теперь надо убить того темного человека, живущего  в
погребе.
   Только сегодня он открыл в себе эту силу. Он пробирался через  кусты,
растущие рядом с конюшней, и наблюдал, как в предзакатном небе сгущаются
темные тучи. Заглядевшись, он споткнулся обо что-то, и  из-под  его  ног
вылетел целый рой ос. Он обратился в бегство, но осы  все-таки  настигли
его. На руках и  ногах  вздулись  опухоли,  лицо  все  горело,  но  боль
пересиливал закипающий в нем страшный гнев. Его  взгляд  остановился  на
кружащейся в нескольких футах от него осе. Сначала Питер сам  не  понял,
что произошло: его ум внезапно вобрал в себя строение насекомого,  и  он
представил, как  стискивает  эту  тварь,  ломая  прозрачные  крылышки  и
выдавливая крошечный мозг. Оса замерла в воздухе и свалилась в траву.
   Все еще охваченный яростью, Питер развернулся к жужжащей туче, реющей
над поврежденным гнездом. Одну за другой,  все  быстрее  и  быстрее,  он
принялся уничтожать ос.
   Наконец, тяжело дыша от усталости, он  подошел  ближе  и  внимательно
осмотрел искалеченные тельца, валяющиеся вокруг гнезда. Странное чувство
овладело им. Он передернулся, а по спине пробежали холодные мурашки.  Он
убил их одним усилием воли. И тогда он расхохотался,  обрадованный  этой
силой. Затем он повернулся, намереваясь бежать домой...  Но  нет,  перед
ним стоял пегий жеребец, на котором восседал темный человек. Питер  даже
не слышал, как тот подъехал.
   Целую минуту они смотрели друг на друга. Но  на  этот  раз,  чувствуя
бушующую внутри силу, Маленький Питер не отступил перед этим  пронзающим
насквозь взглядом из-под густых насупленных бровей. Он стоял  -  боялся,
но стоял. Илия, сохраняя бесстрастное выражение лица, спрыгнул на землю,
подхватил поводья и повел лошадь за угол конюшни.
   Питер  чувствовал  себя  опустошенным,  выжатым,   как   тряпка.   Он
отвернулся и с хрустом опустил башмак на  трупики  насекомых.  Вернулась
боль от осиных укусов, и, пошатнувшись, он был вынужден  прислониться  к
стене дома.
   Тогда-то и пришла ему в голову мысль  попробовать  действие  силы  на
самом себе, исцелить себя. Он представил свое тело, задержал образ в уме
и начал сглаживать боль, по капле выдавливая яд. Спустя пятнадцать минут
на нем не осталось даже следа от укусов. Словно он никогда и не  попадал
в эту переделку.
   Его ум мог исцелять и мог убивать. Сегодня  ночью  он  убьет  темного
человека, пока тот будет спать в  своей  темной  подвальной  комнатушке.
Медленно, тщательно Маленький Питер рисовал в  уме  образ  Илии.  Каждая
деталь должна быть абсолютно точна. Старик лежал на  спине,  тихо  дыша,
веки его были опущены, рот слегка приоткрыт.
   Питер отыскал мерно бьющееся сердце.  Он  представил  себе,  как  оно
замедляет удары, начинает биться неровно, изменяет  форму.  Он  заставил
легкие съежиться. Затем двинулся к печени и приказал ей выплеснуть желчь
в кровь. И вот в воображении Питера сердце остановилось. Он сделал это.
   Внезапно Питер подлетел высоко в воздух и врезался в проходящую прямо
над ним балку. Затем его швырнуло об пол. В голове загудело от  падения.
Он не понимал, что происходит. От  града  обрушившихся  на  него  ударов
перехватило дыхание. Его снова подняло, только на этот раз  он  завис  в
воздухе. Спина начала изгибаться, изгибаться, и вот уже пятки  коснулись
головы. Он хотел закричать, но не  смог  выдавить  ни  звука.  Его  тело
разогнулось, как пружина, он ударился о стену и бессильно сполз на пол.
   Он  не  осмеливался  и  пальцем  шевельнуть.  В  желудке   заполыхало
странное, обжигающее пламя, к горлу подкатила тошнота. Он согнулся в три
погибели, пытаясь освободиться от комка  внутри,  но  ничего  не  вышло.
Голову пронзила ужасная боль.  Затем  его  тело  словно  облили  ледяной
водой. От страха и холода он затрясся. Кожа зачесалась.
   Живот покрыли ужасные язвы, и вдруг он  ослеп.  Страшная,  судорожная
боль  свела  мускулы.  Пол  превратился  в  тысячу  ножей,   рассекающих
обнаженное тело. В отчаянии он разрыдался и взмолился о пощаде.
   Боль постепенно отступила, чесотка прекратилась. Он лежал на холодных
простынях кровати. Сжавшись в комок, все еще  ощущая  на  себе  действие
странных  сил,  он  продолжал  всхлипывать.  Зрение  вернулось.  В  окно
ворвался первый лучик восходящего солнца. И одновременно с тем в  дверях
появился Илия, темный человек, лицо его искажала  безумная  гримаса.  Он
расправился с Питером при помощи силы своего ума.
   "Да", - запульсировала в его мозгу мысль, и голова загудела. Питер  в
страхе смотрел на подошедшего к кровати Илию.
   "Ты никогда больше не прибегнешь к этой силе, Маленький Питер".
   Питер захныкал.
   "Это сила зла, Питер. Она приносит боль и  страдание,  подобные  тем,
что ты перенес этой ночью. Никогда  больше  ты  не  воспользуешься  этой
силой. Не убей, не излечи, не сотри пот с иссушенного чела мира, как  бы
ты ни возжелал этого. Ты понял. Маленький Питер?"
   Питер кивнул.
   "Ответь".
   Он напрягся и выдавил:
   - Я никогда в жизни больше не прибегну к ней.
   "Никогда, Питер. - Взгляд голубых глаз смягчился.  -  А  теперь  спи,
Малыш Питер".
   Холодные руки омыли его тело и изгнали боль  прочь,  а  прикосновения
прохладных пальцев унесли весь ужас. И он заснул. Долго еще ему  снились
сны о дяде Илие.
 
*** 
 
   Илия,  дядя  Питера,  умер.  Близкие  стояли  вокруг  свежевыкопанной
могилы, куда только что опустился гроб,  и  пели  медленный  гимн.  Отец
Питера, уже  совсем  старик,  которому  суждено  вскоре  последовать  за
братом, читал вслух Святую Книгу.
   Илия умер от страшного, разрывающего все внутренности кашля.  Сидя  у
его смертного одра, Маленький Питер долго-долго смотрел  в  глаза  дяди.
Наконец он все-таки обратился к нему:
   - Илия, исцели себя, или позволь мне это сделать.
   Илия покачал головой.
   И вот он умер. Комья влажной почвы с глухим стуком падали  на  крышку
его гроба. Он умер по собственной воле: он обладал силой, которая  могла
бы сохранить ему жизнь, но отказался от этого.
   Питер попытался вспомнить свой детский страх перед дядюшкой.  Но  это
было так давно. После той ужасной ночи  глаза  Илии  больше  никогда  не
пугали его. Глубокая голубизна утратила прежнюю жестокость  -  теперь  в
ней сквозили мягкость и любовь.
   Сначала  Питер  не  пользовался  силой  из  страха  перед  Илией.  Но
постепенно  страх  миновал.  Маленький  Питер   повзрослел,   вытянулся,
возмужал. Теперь он стал сильнее Илии,  который  был  вовсе  не  так  уж
огромен, как Питеру казалось раньше. И он начал относиться к Илии, как к
равному, как к человеку, на котором лежало то же проклятие, что и на нем
самом. Он не раз гадал, что же произошло  с  Илией,  каким  образом  тот
открыл в себе силу. Но так и не осмелился спросить.
   Люди потянулись прочь. Он один остался у могилы  Илии.  Сейчас  Питер
был благодарен ему за урок, преподанный той ночью. То и дело  он  ощущал
уколы совести за все,  что  он  успел  подслушать.  Но  если  раньше  он
отказывался от силы просто из страха, то теперь  он  гнал  ее  прочь  из
уважения к Илии, из благодарности и из любви.
   Питер встал на колени, взял горсть свежей земли с могильного  холмика
и скатал из нее шарик. Земля высохла и стала  твердой,  как  железо.  Он
пошел по дороге в город Вортинга, подбрасывая и ловя шарик, пока тот  не
превратился в пыль. Почему-то он ощутил странную печаль  при  виде  этих
крошечных комочков земли. Вытерев руки о штаны, он зашагал дальше,
 
Глава 3 
 
МЕДНИК 
 
   Ночь опустилась на лес подобно сове, пикирующей на свою  жертву,  так
что Джон Медник едва успел набрать охапку листьев,  призванную  заменить
ему ночью кровать. Расстелив импровизированное ложе под голубым  кленом,
он устроился поудобнее и стал  смотреть  на  небо,  исчерченное  кривыми
зигзагами ветвей. Время от времени из-за облаков показывалась  то  одна,
то другая звезда, и каждый раз Джон Медник думал, не та  ли  это  самая,
что преследует его во сне.
   В ту ночь сновидение опять посетило его.  В  холодных  предрассветных
сумерках он проснулся весь в поту, его била нервная дрожь. Мчась  сквозь
ночь, звезда неумолимо надвигалась на него, в ушах стоял ужасный рев,  и
рев нарастал,  и  звезда  становилась  все  больше,  вот  она  превзошла
размерами солнце и продолжала увеличиваться, поглощая Джона целиком.  От
звезды исходил настолько сильный жар, что перехватывало дыхание,  а  пот
лил ручьями до тех пор, пока в теле не осталось  ни  капли  влаги,  пока
кожа не превратилась в наждак. В это мгновение он проснулся, весь  дрожа
и задыхаясь. Первое, что он увидел, открыв глаза, были зяблики: усевшись
на вылезшем из земли корне, они  с  интересом  следили  за  проснувшимся
человеком.
   Он улыбнулся  и  протянул  руку.  Птички  отскочили,  а  затем  снова
приблизились, заигрывая с ним, будто приглашая принять участие в брачном
танце. Потом они дружно перепрыгнули ему на руку,  и  он  поднес  пташек
поближе к себе. Посмотрев на самца, Джон Медник кивнул головой.
   Зяблик кивнул в ответ. Джон Медник  подмигнул.  Подмигнул  и  зяблик.
Тихо усмехнувшись, Джон Медник неожиданно тряхнул рукой, и, сорвавшись с
импровизированного   насеста,   птички   полетели    прочь,    выписывая
невероятные, искусные круги и зигзаги  вокруг  стволов.  На  их  крыльях
летел и Джон Медник, переживая то же  чувство  безумного  полета,  когда
живот скручивает от скорости падения, а при резком подъеме перехватывает
дыхание. Так он и  летал,  кружась  и  кувыркаясь,  все  неистовей,  все
стремительней, до тех пор пока крылья не начало сводить от усталости. За
этим последовало несколько минут отдыха - зяблики  сидели  на  ветви,  а
Тинкер лежал на земле, ощущая усталость и легкую ломоту у лопаток, будто
утомлен был он сам, а не  птицы.  Нелегкие  мгновения  полета,  а  затем
сладостная боль отдыха. Он улыбнулся и покинул птичье тельце.
   Поднявшись, он подобрал  свои  инструменты  -  деревянные  молотки  и
формы, котелок для плавки  металлов  и,  самое  важное,  тонкие  полоски
жести, из которых он справит почтенной Плотничихе  ложку,  жене  Кузнеца
кухонный котел, а Сэмми  Брадобрею  новую  бритву.  Кусочки  жести  были
крепко-накрепко привязаны к его  одежде  и  котомке,  поэтому  постоянно
звякали, ударяясь друг о друга, причем настолько громко, что,  когда  он
входил в город, на порогах домов  уже  ожидали  его  появления  хозяйки,
нетерпеливо переминаясь с ноги на  ногу.  "Медник  пришел  в  город",  -
слышал он их зов издалека и знал, что работа будет.  Значит,  он  нужен.
Между Хаксом и Линкири он был единственным медником, единственным на все
безбрежные просторы Леса Вод, и у него хватало ума не появляться в одной
и той же деревушке дважды в год.
   Но сейчас дело близилось к зиме, и  Джон  Медник  возвращался  домой.
Домой в Вортинг, в крошечную, мало кому известную деревушку,  затерянную
в лесу, где его жестянки  никому  не  нужны.  Вместе  с  ним  в  Вортинг
приходила магия, зима для живущих там была временем волшебства. Для него
же зима неизменно означала сезон страданий.
   Джон Медник целый  час  пробирался  сквозь  дебри  леса,  прежде  чем
решился наконец выйти на дорогу. До города осталось четверть мили  пути.
Он редко пользовался  дорогами,  потому  что  в  эти  лихие  времена  на
путников нередко нападали лесные грабители, охотящиеся за жалким скарбом
неосторожного путешественника. И хотя он был знаком со многими шайками и
не раз исполнял для них кое-какую работу по своему ремеслу, он знал, что
если разбойники увидят его на дороге, то  сначала  убьют,  а  потом  уже
будут разбираться, кто попался в их сети. И тогда уже не поможет ни  имя
Джона  Медника,  лесного  бродяги,  ни  имя  Джона  Пташки,  волшебника,
дружащего с певчими птичками.
   Кроме того, в лесу встречались и такие  уголки,  где  его  вообще  не
знали. Не раз и не два, звеня своими жестяными одеяниями, он набредал  в
чащобе на одинокую, заброшенную хижину. Дымок  не  курился  над  нею,  и
следов обитания не было видно - случалось,  что  люди,  жившие  в  таких
домиках, болели и у  них  просто  не  оставалось  сил,  чтобы  натаскать
хворосту. Не раз на  него  набрасывались  обитатели  хижин  -  умирающая
старуха слабой рукой сжимала нож, шестилетний  мальчик  пытался  поднять
топор, чтобы защитить мечущихся в  лихорадке  родителей.  И  тогда  Джон
Медник что-то тихо шептал, улыбаясь,  и  выпорхнувшие  из-за  его  спины
зяблики мирно усаживались у изголовья больных. Когда же он уходил, люди,
как  правило,  спали  мирным,  счастливым  сном,  а  в   камине   весело
потрескивал огонь.
   Просыпались они здоровыми и  полными  сил  и  вскоре  забывали  Джона
Медника, чьего имени никогда и не знали.
   Однако каждая  мать,  укрывая  ночью  спящего  младенца,  нет-нет  да
поминала добрым словом ласковые руки врачевателя.
   И каждый мужчина, любуясь поутру женой, чьи веки все еще смыкал  сон,
думал о водящем дружбу с  птичками  великане,  который,  коснувшись  ее,
позволил жить ее красоте.
 
*** 
 
   Сэмми Брадобрей выглянул из окна  своей  цирюльни,  расположенной  на
главной площади, и увидел  солнечные  зайчики,  отбрасываемые  блестящей
жестью Джона Медника. Он тут же поспешил обратно к креслу, где с  лицом,
покрытым мыльной пеной, сидел Мартин Трактирщик, ожидающий бритья.
   - Медник пришел в город.
   Мартин Трактирщик резко выпрямился:
   - Вот проклятие, а мальчишка один в гостинице.
   - Да ладно, все равно уже поздно. Он только что вошел туда.  -  Сэмми
попробовал пальцем бритву. - Ну, как пожелаете: вернетесь  домой  гладко
выбритым или побежите с колючей щетиной на лице, а, мастер Мартин?
   Мартин хрюкнул и опустился обратно на место:
   - Давай побыстрее, Сэмми, или  это  обойдется  тебе  дороже,  чем  те
жалкие два пенса, что ты намереваешься с меня стрясти.
   Сэмми провел бритвой по подбородку Мартина:
   - Никак не пойму, почему вы так не любите  его,  Мартин.  Ну  да,  он
человек холодный, нелюдимый...
   - Если вообще человек...
   - Он ваш брат, мастер Мартин.
   - Ложь, наглая ложь. - Из-под остатков мыльной пены проглянул гневный
багрянец, которым покрылись щеки Мартина. - Да, его отец и мой отец были
двоюродными братьями, и только. Из уважения к родителю  я  позволяю  ему
бесплатно жить в гостинице, не более того.
   Правя лезвие, Сэмми покачал головой:
   - Тогда почему же, мастер Мартин, у вашего сына Амоса его глаза?
   Мартин  Трактирщик  соскочил  с  кресла  и  в  ярости  напустился  на
маленького брадобрея:
   - У моего сына Амоса мои глаза, Сэмми, они голубые, как и у меня, как
и у его матери. Давай сюда полотенце.
   Он небрежно смахнул пену, пропустив несколько клочков, в том числе  и
тот, что примостился  на  самом  кончике  носа,  придавая  лицу  Мартина
глупейшее выражение. Сэмми сдерживал улыбку, пока  хозяин  гостиницы  не
выскочил из цирюльни. Но стоило только  двери  хлопнуть,  как  брадобрей
разразился хохотом, от которого сотрясалось его толстое брюхо.
   - Голубые, говоришь, как у меня, говоришь...  -  Сэмми  плюхнулся  на
кресло, все еще хранящее тепло Мартина Трактирщика.  Так  он  хихикал  и
потел, пока не заснул.
 
*** 
 
   Амос, сын Мартина, сидел на высокой табуретке  в  гостиной  и  учился
ведению дел - это означало, что еще часа два-три  ему  придется  листать
конторскую книгу отца и мечтать  об  улице.  Другое  дело  сидеть  здесь
зимой, когда в камине потрескивают поленья, а посетители пьют, распевают
веселые песни и танцуют, чтобы согреться. А ведь хорошей погоды осталось
не так много -  пара-другая  деньков,  за  которыми  последуют  холодные
ливни. Затем наступит зима и выпадет глубокий снег,  так  что  до  самой
оттепели ему не купаться в реке. Как же ему сейчас  хотелось  содрать  с
себя одежду и опрометью мчаться к Западной  реке.  Но  вместо  этого  он
продолжал листать страницы в конторской книге.
   Странное позвякивание отвлекло мальчика от этого нудного занятия.  Он
поднял глаза и увидел высокого мужчину, стоящего в дверном проеме  среди
солнечных лучей. Это был Джон  Медник,  зимний  обитатель  южной  башни,
человек, о котором никто не говорит, но  которого  все  знают.  Конечно,
Амос испугался,  как  испугался  бы  на  его  месте  каждый  из  жителей
Вортинга. Страх ледяной рукой сжал сердце мальчишки, поскольку впервые в
жизни ему пришлось столкнуться с Медником лицом к лицу, и  могучая  рука
отца не опустилась на плечо, чтобы успокоить и подбодрить.
   Джон Медник подошел к сидящему за конторкой мальчику. Амос следил  за
ним широко открытыми глазами. Джон Медник заглянул мальчику  в  глаза  и
увидел в них голубизну.  Не  обычную  голубизну.  У  каждого  белокурого
обитателя здешних мест были светлые глаза. Но эти зрачки были глубокого,
чистого, необъятного цвета,  окруженные  белками  без  единой  прожилки.
Такие глаза не умеют мерцать, не умеют ни веселиться, ни  дружить,  зато
ими можно видеть.
   Такие же голубые глаза были у Джона Медника, и не раз  он  с  печалью
вспоминал о том, что у  мальчишки,  его  двоюродного  племянника  Амоса,
глаза, в которых светится та же истина. Амос обладал даром. Может  быть,
не тем даром, что был свойственен Джону Меднику, а каким-нибудь  другим,
но дар есть дар.
   Джон Медник кивнул, протянул руку и буркнул:
   - Ключ.
   Мальчик дрожащими руками снял с гвоздя ключ и вручил его меднику.
   - Принеси мои вещи из шкафа, - проворчал тот и побрел по  лестнице  к
южной башне.
   Амос опасливо слез с табуретки  и  подошел  к  шкафу,  где  хранились
котомки медника. За лето на них скопился толстый  слой  пыли.  Амос  без
труда забросил полупустые мешки на плечо и побежал в комнату медника.
   Лестницам было не видно конца - два  этажа  комнат  для  постояльцев,
каждая из которых была занята, еще один этаж комнат, которые в этом году
большую часть времени пустовали, наконец извилистая  лесенка  к  люку  в
потолке, снова ступеньки... И он очутился в комнате медника.
   Южная башня была самым высоким сооружением в городе, в стенах ее были
прорублены окна, в которые так  и  не  удосужились  вставить  стекла,  а
поэтому, когда ставни были открыты, со всех сторон в комнатушку  задувал
ветер. И из каждого окошка можно было увидеть бескрайнее  царство  леса,
уходящее вдаль. Амос ни разу не бывал здесь, когда окна были  открыты  -
однажды он залез сюда поиграть, но его тут же поймали и жестоко высекли.
Он посмотрел на запад и увидел Гору Вод, вздымающуюся из чащобы Леса Вод
и увенчанную белоснежной шапкой. Из  башни  была  видна  Западная  река,
уносящая свои переливающиеся воды на северо-запад, а пурпурный  горизонт
се