л наверх.
   - Никак не разгляжу, что же его держит, - сказал он. -  Если  внимательно
приглядеться, так ни одна  ветка  его  не  цепляет.  Давай-ка  за  лошадьми,
приведи их сюда, мы стянем его.
   Лэрд все еще возился с лошадьми, когда вдруг до его слуха  донесся  треск
упавшего дерева.
   - Лэрд! - заорал отец. Ни разу в жизни Лэрд не слышал такой  боли  в  его
голосе.
   Его левая нога была придавлена огромной  ветвью,  а  левую  руку  прошила
насквозь ветка поменьше.  Обломок  прошел  прямо  сквозь  кость  предплечья,
переломив ее посередине - рука была неестественно изогнута,  словно  на  ней
появился второй локоть.
   - Моя рука! Рука! - стонал отец.
   Лэрд глупо стоял рядом  и  никак  не  мог  сообразить,  что  же  от  него
требуется. Кровь отца впитывалась в снег.
   - Столкни его с меня! - закричал отец. - Это  не  самое  большое  дерево,
сынок! Столкни его!
   Столкнуть. Лэрд нашел на дровнях ломик, поддел ствол и слегка  приподнял.
Дерево немножко сдвинулось. Упираясь здоровой рукой в снег,  отец  попытался
было отползти, но не успел - дерево вернулось на прежнее место. Хотя на этот
раз оно придавило только ступню, поэтому прежней боли не причиняло.
   - Лэрд, останови кровь! - приказал отец.
   Лэрд попытался зажать  переломанное  место,  но  кровь  хлестала  слишком
быстро. Кость раскрошилась на мелкие кусочки; рука стала мягкой, так что  ее
было даже не зажать. Лэрд опустился на колени, не зная, что и придумать.
   - Отруби ее, дурак! - выкрикнул отец. - Отруби, завяжи культяшку и прижги
конец.
   - Но твоя рука... - начал было Лэрд. Отрубить кузнецу руку,  любую  руку,
означало навсегда лишить его кузни.
   - Речь идет о моей жизни, идиот! Руку - за жизнь, я согласен!
   Лэрд закатал рукав, поднял топор, поточнее прицелился и  ударил,  отнимая
руку чуть выше места перелома. Отец  не  закричал,  лишь  судорожно  стиснул
зубы. Оторванным рукавом Лэрду удалось перевязать обрубок, и в конце  концов
кровь остановилась.
   - Слишком поздно, - прошептал отец. Лицо его побелело от боли и холода. -
У меня не осталось крови.
   "Папа, не умирай".
   Его глаза закатились, а тело обмякло.
   - Нет! - в бессильной  ярости  выкрикнул  Лэрд.  Он  подбежал  к  ломику,
торчавшему из-под ствола, и на этот раз толкнул дерево с  такой  силой,  что
оно откатилось далеко в сторону. Подхватив отца под руки, он потащил  его  к
дровням.  Нога  тоже  была  сломана,  но  кость  не  вышла  наружу.  Лэрд  с
нарастающим бешенством смотрел на обрубок руки. Он не  был  готов  к  такому
зрелищу. Эти руки выныривали целыми и невредимыми из глотки огня...
   "Надо прижечь культяшку. Но какой в этом смысл,  если  отец  мертв?  Надо
проверить, мертв он или нет".
   Он дышал, а на горле прощупывался слабый пульс.
   Рана больше не кровоточила. Сейчас самое важное - доставить его домой, да
побыстрее.  Даже  несмотря  на  туман  в  голове,  Лэрд  ясно  понимал  это.
Пятнадцать минут у него ушло на  то,  чтобы  столкнуть  вчерашние  бревна  с
саней, и еще столько же, чтобы положить  отца  на  их  место.  Тело  его  он
закутал потеплее и закрыл всеми одеялами,  какие  только  были,  после  чего
крепко привязал к дровням. Вскочив на правую, ведущую  лошадь,  Лэрд  тронул
сани с места.
   Они отъехали совсем недалеко, как вдруг Лэрд понял, что не знает, в какую
сторону направляться. В обычной ситуации он выбрал бы самую простую  дорогу,
однако это означало, что возвращаться пришлось бы  тропой,  по  которой  они
сюда приехали. Но они сделали огромный крюк,  провожая  остальных.  Напрямую
будет значительно короче. Вся беда в том, что  Лэрд  не  знал  точного  пути
назад. Пешком он бы без проблем добрался до дома. Но сейчас  ему  надо  было
выбрать такой путь, где пройдут дровни.
   Он никак не мог решиться. Его ум отказывался думать. В  конце  концов  он
решил, что  если  сойдет  с  тропы,  то  не  ошибется.  Оглядываясь  вокруг,
вспоминая, как все выглядело летом, он наверняка отыщет быструю и безопасную
дорогу. Может, он еще спасет жизнь отцу.
   Вот  только  его  безудержно  клонило  в  сон.   Убаюкиваемый   ритмичным
покачиванием в  седле,  шорохом  полозьев  по  снегу,  бесконечной  белизной
зимнего леса,  он  постоянно  терял  сознание.  То  и  дело  он  просыпался,
почувствовав щекой жесткую гриву. В отчаянии он приник к лошади  и  принялся
понукать ее, заставляя идти быстрее, еще быстрее. Из глаз его  лились  слезы
отчаяния. "Ну почему ты не спал прошлой ночью? Ты убил своего  отца!"  И  на
голубом небе проступало лицо Эйвена, Эйвен выглядывал из-за каждого  дерева,
полыхал в сверкании снежного покрова.
   "Помогите", - молча взмолился он.
   - Помогите! - выкрикнул он во весь голос.
   Конечно, все это время Язон следил за ним. Разумеется,  Юстиция  услышала
его. Но послали они не чудо, а всего  лишь  очередной  сон.  Он  видел  снег
впереди  себя,  направлял  лошадей  между  деревьями,  но  постепенно  белое
покрывало превратилось в песок, а горло пересохло  и  горело  от  жажды.  Он
превратился в Стипока, который  брел  к  исполнению  своей  заветной  мечты.
Вскоре он должен был найти железную руду.
   Подходило время дождей, и вода в котловане опустилась до  самого  дна.  В
прошлом  месяце   разбилось   три   кувшина,   а   теперь   воспоминание   о
расплескавшейся по песку воде неотступно преследовало Стипока.
   Преследовало все  настойчивее  и  настойчивее,  потому  что  наконец  они
обнаружили железную руду. Пришлось пробить метров двадцать скальной породы -
и это медными и каменными инструментами. Он рассчитывал, что железо залегает
ближе. Может, он выбрал не правильное место. Но ожидание пошло только впрок.
Если бы они сразу наткнулись на руду, это было бы слишком легко и ничего  бы
не значило. Первый год после основания новой колонии они  только  и  делали,
что рыли канавы под воду,  заставляя  песок  взращивать  полезные  культуры.
Кроме того, они рубили железные деревья,  растущие  в  нескольких  милях  от
поселения, и сплавляли их вниз по течению, чтобы позднее из бревен построить
хижины. Небесный Град не поскупился на инструменты, а  Язон,  высадив  их  в
южной пустыне, выдал им из корабельных  запасов  еды  больше,  чем  на  год.
Начало выглядело многообещающим.
   Настроение портила  пыль,  проникающая  в  нос,  рот  -  куда  угодно,  в
особенности когда бежишь. На поверхности воды всегда плавала  тонкая  пленка
песка, то и дело оседающая на дно и образующая толстый слой ила, поэтому они
быстро научились не болтать понапрасну воду в котловане и в питьевых  чанах.
И второй год, когда наступила  очередь  Хума,  Викса  и  Биллина  возглавить
горные работы, их преследовала та же пыль - она постоянно висела в  воздухе,
пока они не привыкли к грязи, к  белым  полоскам  на  почерневших  лицах,  к
надрывному кашлю с трудом вдыхающих воздух рудокопов по ночам.
   Теперь еще засуха. Должны же идти дожди. Пора ветров давно наступила,  по
равнине носились песчаные вихри и  водовороты.  Здесь  ветер  был  видим,  и
Стипок, прикрывая глаза ладонью,  каждый  раз  морщился,  завидев  очередную
стену ветра, темную, похожую  на  морскую  волну.  Вот-вот  должны  начаться
дожди, и они наконец наткнулись на железную руду - но именно  за  дождь  они
были бы наиболее благодарны. Железо - ничто. Железо - бесполезные глыбы.
   - Его есть не станешь, - заявил Биллин, стоя на пригорке.
   Остальные стояли в безмолвии. Пыльный демон пронесся  мимо,  огибая  кучу
руды.
   - И пить его не станешь.
   Стипоком овладело нетерпение. Обычно на подобных  собраниях  он  старался
держать язык за зубами - пусть молодежь сама принимает решения. Лишь  иногда
он давал советы, когда они заходили  в  тупик.  Но  он  видел,  куда  клонит
Биллин, и его речи  могли  положить  конец  надежде  принести  в  мир  Язона
Вортинга сталь.
   - Биллин, - сказал он, - словами тоже  не  напьешься.  Если  ты  собрался
перечислить все бесполезные вещи в этой пустыне, не  забудь  упомянуть  и  о
них.
   Кое-кто рассмеялся. Даже Биллин улыбнулся:
   - Ты прав, Стипок. Долго я говорить не буду. И  не  надо,  не  надо  меня
благодарить.
   Собравшиеся снова засмеялись.  "Значит,  мы  еще  не  совсем  пропали,  -
подумал Стипок, - раз у нас остались силы смеяться".
   - Вам известно, что я десять недель отсутствовал в деревне.  Я  ходил  на
юг. Но, вернувшись, я никому не рассказал о том, что  видел.  Никому,  кроме
Стипока. Это он попросил меня никому ничего не говорить, чтобы не  отвлекать
вас от работы. Однако мне кажется, раз мы  решаем  все  общим  голосованием,
следовательно, вы сами должны  определить,  что  хотите  и  чего  не  хотите
слышать.
   О путешествии на юг хотели услышать все. Стипок склонил голову и еще  раз
выслушал рассказ. Биллин спустился вниз по  течению  и  углубился  в  холмы.
Железные деревья  становились  все  выше  и  все  толще,  начали  попадаться
животные. Но затем, пройдя по проходу среди обрушившихся скал  и  оказавшись
на другой стороне гор, он вдруг обнаружил, что мир изменился.  Голые  скалы,
на которых не приживается даже мох, исчезли - пышную, влажную землю покрывал
густой травяной ковер, а лес и вовсе  стал  непроходим.  На  деревьях  росли
фрукты, которых Биллин не видел никогда в жизни. Он попробовал некоторые  из
них, и на вкус они были чудесны, он не  осмелился  пробовать  больше:  вдруг
среди них окажутся ядовитые плоды  и  он  никогда  уже  не  вернется,  чтобы
поделиться с друзьями своими открытиями.
   - ...И так было всю дорогу, пока я шел по течению реки к морю. Я дошел до
самого моря: песок там - всего лишь полоска, окаймляющая пляж, вода  чистыми
волнами накатывает на берег, а фруктов и корнеплодов столько, что можно есть
вечно  и  вообще  не  работать.  Я  ничего   не   выдумываю.   Нам   хватило
разочарований, я не стал бы обещать больше, чем видел  сам.  Четыре  дня  из
пяти лил дождь, такой сильный, что море аж кипело, но каждый раз это длилось
всего лишь час, после чего снова ярко  сияло  солнце.  Честно,  это  правда!
Уходя, я взял припасов на пять дней,  а  вернулся  через  десять  недель.  Я
выглядел усталым и голодным, но не мог же я обходиться без пищи целых десять
недель. Там есть еда! И Стипок знает это. Стипок все  время  знал,  что  там
раскинулись плодородные земли. Я хочу сказать, что нам  следует  отправиться
туда. Мы должны жить там, где всегда  хватит  еды  на  всех.  Это  вовсе  не
означает, что мы должны отказаться от железа. Каждый год мы  можем  посылать
сюда экспедицию, снабженную как продуктами, так  и  инструментами.  Но  наши
семьи не обязаны круглый  год  жрать  пропылившийся  хлеб,  они  не  обязаны
мириться с вечным голодом. Мы можем купаться в море, ходить умытыми, пить из
чистейших родников...
   - Хватит, Биллин, - перебил его Стипок. - Все тебя уже поняли.
   - Скажи им, Стипок, скажи, что это правда. Они мне не верят.
   - Это действительно так, - подтвердил Стипок. - Но  я  должен  рассказать
вам еще кое-что. Каждые полгода налетают ужаснейшие шторма, которые  терзают
берег и поднимают громадные волны, а ветер там убивает. Это  опасно.  Однако
существует еще большая опасность. Существует опасность, что,  поселившись  в
месте, где вам не обязательно будет работать и все время  шевелить  мозгами,
чтобы выжить, вы позабудете о том, что такое работа и что такое мысли.
   - Попробуй подумай, когда язык во рту как камень ворочается!
   - То, что описывает Биллин, выглядит как само совершенство.  Но  я  прошу
вас остаться. Дожди запаздывают, но рано или поздно они придут. Мы  пока  не
голодаем. Вода еще есть.
   Так мало слов - но, когда собрание закончилось, все согласились остаться.
   В тот вечер, как всегда, Стипок и Вике ужинали вместе с Хумом и  Дильной,
иначе им пришлось бы сидеть в одиночестве.
   - Почему никто из вас так и не женился? - спрашивал время от времени Хум.
- Очень рекомендую, знаете ли.
   Но Вике и Стипок не отвечали. Стипок не отвечал, потому что сам  не  знал
ответа - он и на Капитолии не был женат. Может, в нем было слишком много  от
анархиста - он не мог допустить, чтобы жена  и  дети  правили  им.  Зато  он
прекрасно знал, почему не  женится  Вике.  Потому  что  он  уже  любил  одну
женщину, и эта женщина была женой Хума.
   Хоть это и хранилось в строгой тайне, однако в колонии "тайну" эту  знали
все: когда Хум заступал в смену, уводя за собой бригаду рудокопов,  Вике  не
раз заглядывал к Дильне в мастерскую, где она работала с инструментами,  или
Дильна сама наведывалась к нему в гости.  Каждый  занимался  своей  работой;
никто специально за ними не следил; может  быть,  они  считали,  что  об  их
отношениях никому не известно. Однажды Стипок решил  напрямую  поговорить  с
Биксом и сказал:
   - Почему вы делаете это? Все же знают.
   - И Хум тоже?
   - Если он и знает, то не показывает виду. Он любит тебя, Вике, ты был его
другом с тех самых пор, как вы на пару убегали по ночам из дому.  Почему  ты
это делаешь?
   Вике расплакался от стыда и поклялся прекратить встречаться с  Дильной  -
однако в душе он продолжал сомневаться. Что же касается Дильны, то ее Стипок
даже не спрашивал. Когда она находилась рядом с Хумом,  всем  было  понятно,
что она любит его - он хороший отец, любящий муж. Однако и перед Виксом  она
дверей не закрывала. Когда Бесса и Даллат засыпали, а Кэммар играл на  улице
или копался в песке, она принимала  Викса  в  своей  постели,  как  жаждущий
человек принимает глоток воды. В один прекрасный день Стипок случайно  зашел
в дом и застал их вместе, тогда она посмотрела на него  глазами,  в  которых
застыла мольба о прощении. Это удивило  его  -  на  Капитолии  он  навидался
столько разврата, что перестал относиться к нему, как к  какому-то  ужасному
греху. Она же искала отпущения. Прощения без раскаяния. Стипок вспомнил одну
из  проповедей   отца:   греша,   ты   покупаешь   себе   удовольствие,   но
расплачиваешься за это смертью. -"Берегись смерти, Дильна. Если ты и  дальше
будешь заниматься любовью с Виксом, тебя ждет  смерть.  Конечно,  ты  умрешь
даже в том  случае,  если  будешь  вести  целомудренную  жизнь.  Но  красота
целомудрия заключается в том, что, когда приходит смерть, ты  принимаешь  ее
как небесную милость".
   - Теперь нам долго не продержаться, - сказал Вике. - Если только дождь не
пойдет.
   - Знаю, - кивнул Стипок.
   Хум разломил хлеб,  который  сразу  рассыпался  на  желтые  крошки,  став
похожим на песок. Он мрачно улыбнулся и передал блюдо дальше.
   - Черпайте  хлеб  пригоршнями.  Также  можете  проглотить  семечко-другое
железного дерева - в наших животах столько земли и песка, что оно непременно
прорастет.
   Дильна кинула горсть крошек в рот:
   - Очень вкусно, Хум. Кто в нашей семье повар - так это ты.
   - И это плохо. - Хум, набрав полный  рот  воды,  покатал  ее,  как  будто
смакуя. Когда же  он  наконец  проглотил  ее,  то  на  его  лице  отразилось
сожаление, что ее больше не стало. - Стипок, мне тоже придется уйти. Дети...
мы должны что-то предпринять, прежде чем закончится вода, или будет  слишком
поздно, у них не будет сил идти куда-либо. Солнце и ветер уже  иссушили  их,
они ходят так, будто постоянно думают о смерти. Мы не можем оставаться.
   Дильна бросила на него сердитый взгляд:
   - Хум, мы пришли сюда с определенной целью и...
   -  Прости,  -  перебил  ее  Хум.  -  Когда  появились   мечты   об   этих
самодвижущихся машинах и инструментах,  которые  будут  резать  бронзу,  как
масло, мне казалось, что это именно то, чего мне больше всего не  достает  в
жизни. Когда Язон отослал нас из Небесного Града, чтобы добывать руду, я был
только счастлив. Но сейчас  настала  пора  выбирать  между  будущим  мира  и
будущим моих детей. И я выбираю детей. Мне не будет жизни без Кэммара, Бессы
и Даллата. Они сейчас спят, и для меня важнее всего на свете,  чтобы  завтра
утром они проснулись, завтра, послезавтра, послепослезавтра. У тебя, у Викса
нет семьи, вы можете решать только за себя. А Дильна - у нее есть  мужество,
которого нет во мне. Но я отец, и сейчас я думаю только об этом,  тем  более
что в котловане воды осталось всего четыре дюйма.
   Стипок подумал о доме Эйвена,  гигантским  факелом  пылающем  на  вершине
холма Нойока, вспомнил, как Хум кричал и кричал до самого утра -  его  крики
разносились от Небесного Града до  залива  Линкири.  Все  считали,  что  его
мучает боль от ожогов, он и вправду серьезно  обгорел.  Но  звал  он  своего
отца, именно ненавистного Эйвена молил он о  прощении  в  ту  ночь.  Поэтому
теперь быть отцом значит для  него  куда  больше,  чем  для  Дильны  -  быть
матерью.
   - Я знаю, что ты сейчас думаешь, - сказала Дильна. - Думаешь, я не  люблю
своих детей.
   - Ничего подобного, - возразил Стипок.
   - Но я люблю их, очень  люблю.  Я  просто  не  хочу,  чтобы  они  выросли
бесполезными, ленивыми, глупыми существами. Я  -  то,  чем  я  занимаюсь.  Я
мастер. Что, если они поселятся в таком месте, где  мои  инструменты  станут
никому не нужны? Что, если им уже не нужна будет  одежда,  дома  -  кем  они
тогда станут? Я не пойду на юг. Стипок прав.
   Вике кивнул:
   - Я тоже буду ждать дождей, ждать до последнего. А затем уйду. Но  не  на
юг. Насколько я вижу, пришла пора возвращаться домой.
   На его слова они ответили долгим  молчанием.  Стипок  следил  за  руками,
бережно подносящими крошки ко рту, за осторожными глотками из кувшина  -  он
знал, сейчас они вспоминают Небесный Град и лодки на воде.
   - Мы могли бы сделать из железного дерева лодку, - предложила Дильна, - и
выйти в море. Пускай вода сама донесет нас до дома.
   Стипок покачал головой:
   - Ниже по течению расположена целая череда  водопадов,  некоторые  аж  по
пятьсот метров высотой. Даже если мы доберемся до моря, то морскую воду пить
не сможем. В ней соль.
   - Ну, я не возражаю против чуточки соли.
   - В ней столько соли, что  с  каждым  глотком  вас  будет  одолевать  все
большая жажда. И в конце концов вы умрете.
   Хум даже передернулся:
   - Это означает, что возвращаться придется пешком.
   - Путь неблизкий, - согласился Стипок.
   - Давайте лучше надеяться на дождь, - сделал вывод Хум.
   Но дождя  все  не  было  и  не  было.  Ветра  дули  с  востока,  а  не  с
северо-востока; море по-прежнему не хотело отдавать свою воду, а песок  стал
еще въедливее, чем прежде. Пыль просачивалась в каждую  щелку.  Когда  утром
люди просыпались, то обнаруживали на своих телах  и  постелях  слой  пыли  в
несколько миллиметров. Дети задыхались в ней  и  плакали.  После  двух  дней
такой непогоды один из младших близняшек Серрета и Ребо умер.
   Они похоронили его в песке, когда ветер ненадолго стих.
   На следующее утро мертвое тело лежало у всех на виду, кожу с него содрало
несомыми ветром песчинками. Ветер, следуя одной из столь  страшных  прихотей
природы, подкатил тельце ребенка прямо  к  двери  дома  его  семьи.  Серрету
пришлось толкать дверь плечом, чтобы отворить ее поутру; его вопль, когда он
увидел, что же ему мешало, заставил  всех  повыскакивать  из  домов.  Забрав
тельце у безутешного отца, его попытались сжечь, но ветер то и дело  задувал
огонь. В конце концов пришлось отнести его  в  пустыню,  в  подветренную  от
деревни сторону, и оставить ветру на забаву.
   Тем же вечером точно так же поступили еще с двумя  детьми,  потом  снесли
туда же тело Виаен - а еще четыре месяца назад она так  радовалась,  что  ее
малыш наконец научился ходить.
   Утром Биллин принялся обходить дома,  лицо  его  было  закутано  тряпкой,
чтобы защититься от ветра. Каждый раз он говорил:
   - Сегодня я ухожу. Я знаю дорогу. Через три часа я войду в рощу  железных
деревьев. К закату буду у ручья. Там я буду ждать вас три дня,  и  тех,  кто
решит пойти со мной, я проведу через проход. В следующем году  мы  вернемся,
чтобы добывать железо. Но сейчас нам лучше уйти, пока наши дети еще живы.
   Час спустя все собрались за домом Биллина и Трии. В