лоском  Заливе
нет работы для писаря, здесь такой не нужен.
   - Я не писарь, я плохо управляюсь с цифрами и половины слов  в  книге  не
понимаю.
   Отец что было сил грохнул молотом по куску железа, так что тот раскололся
на две половинки. Он в ярости бросил зажатую в щипцах половинку  на  пол,  и
раскаленное железо разлетелось на уже совсем мелкие кусочки.
   - Бог ты мой, я не хочу, чтобы ты становился писарем вовсе не потому, что
ты НЕДОСТАТОЧНО для этого хорош! Ты СЛИШКОМ для этого хорош!  Но  мне  будет
стыдно, если окажется, что мой сын не годится ни на что  другое,  кроме  как
целый день царапать какие-то буковки!
   Лэрд облокотился на рукоять мехов и изучающее посмотрел на  отца.  "Каким
же образом изменила тебя пришедшая боль? В кузне ты ведешь себя все  так  же
небрежно. Как и раньше, ты подходишь к  пламени  почти  вплотную,  хотя  все
прочие, те, что работают с огнем, научились держаться от него подальше, и со
всех сторон посыпались заказы на ложки с ручками подлиннее - а  ведь  раньше
все  довольствовались  короткими.  Однако  ты  не  стал  ковать  себе  щипцы
подлиннее. Так что ж в тебе изменилось?"
   - Если ты  станешь  писарем,  -  продолжал  отец,  -  тебе  волей-неволей
придется покинуть Плоский Залив. Поселишься в Гавани Струящихся  Вод  или  в
Высокогорье, где-нибудь подальше отсюда.
   - Мать ждет не дождется этого, - горько усмехнулся
   Лэрд.
   Отец нетерпеливо дернул плечом:
   - Не говори глупости. Просто ты слишком похож на ее отца, вот и все.  Она
не желает тебе ничего плохого.
   - Иногда, - сказал Лэрд, - мне кажется, что в этом доме  если  я  кому  и
нужен,  так  только  Сале.  -  "Прежде  казалось.  До  того,  как  появились
чужеземцы".
   - Ты мне нужен.
   - Ага, чтобы качать мехи, пока ты не сойдешь в  могилу?  А  затем  качать
мехи для того, кто займет твое место? Отец, я не хочу  уходить  из  Плоского
Залива. Я не хочу становиться писарем. Разве что иногда почитаю  для  гостя,
да  и  то  в  конце  года,  как  сейчас,  когда  нечего  делать,  кроме  как
обрабатывать шкуры, ткать да забивать скот. Развлекаются же другие тем,  что
сочиняют песни. Ты САМ их сочиняешь.
   Отец подобрал обломки железа и бросил их в лом. В горне уже разогревалась
новая пластина.
   - Качай мехи, Ларелед.
   Это ласковое обращение и было ответом Лэрду. Гнев отца вспыхнул и пропал,
он  не  будет  запрещать  ему  читать,  если  это  не  помешает   исполнению
обязанностей по дому. Качая мехи, Лэрд запел:

   Белочка ты белочка, Где же все орехи?
   В стенах бедных хижин Велики прорехи.
   Коли из амбара Станешь воровать,
   Ох, придется рыжий Хвостик оторвать!

   Отец расхохотался. Он сам сложил  эту  песню,  когда  прошлой  зимой  вся
деревня собралась в их гостинице вместе веселее пережидать лютые морозы. Это
великая честь, когда твою песню кто-то запоминает, в особенности  если  этот
кто-то - твой собственный сын. Лэрд знал, что пение порадует отца, но  вовсе
не рассчитывал его умилостивить. Он  действительно  любил  отца  и  искренне
желал, чтобы тот был счастлив, хоть у них было мало общего.
   Отец спел другой куплет, который не очень нравился Лэрду. Но мальчик  все
равно рассмеялся - теперь уже с расчетом. Ибо  когда  куплет  закончился,  и
отец с сыном отсмеялись, Лэрд сказал:
   - Разреши им остаться. Пожалуйста.
   Лицо отца потемнело, он вытащил железо из горна  и  начал  бить  по  нему
молотом, придавая форму серпа.
   - Они говорят твоим голосом, Лэрд.
   - Они говорят у меня в уме, - возразил  Лэрд.  -  Как...  -  Он  немножко
поколебался, прежде чем решился произнести  слово,  пришедшее  из  глубокого
детства. - Как ангелы.
   - Если ангелы все-таки существуют,  почему  ж  кладбище  полным-полно?  -
спросил отец.
   - Я сказал, КАК ангелы. Ничего дурного в этом нет. Они...
   - Они что?
   "Они умеют ходить по воде".
   - Ничего дурного они нам не сделают. Они хотят научиться нашему языку.
   - Этот человек умеет причинять боль. Как может ангел уметь такое?
   На это нечего было ответить. До вчерашнего дня никто здесь не  знал,  что
такое настоящая боль. Однако Язон протянул руку  и  заставил  Эльмо  Кузнеца
корчиться от боли. Кто же захочет испытать такое на себе?
   - Они умеют внушать то, что им нужно, - сказал отец. - Как  знать,  может
они заставили тебя им поверить? Внушили надежду, любовь и  все  прочее,  что
смогу! использовать против тебя же? И против нас заодно?  Времена  наступили
опасные. Намедни прошел слух, что выше по реке случилось убийство. Не просто
смерть - именно убийство. Вчера. Кто-то там пришел в такую  ярость,  которой
никогда раньше не видывали. И вот у нас появляется человек,  который  знает,
что такое боль, так же хорошо; как я знаю, что такое железо.
   Серп был готов. Отец сунул его обратно в горн, чтобы  железо  привыкло  к
своей новой форме, и потер о глину чтобы оно познало вкус земли и не подвело
во время жатвы Затем он медленно опустил его в бочонок, и железо запело
   - И все-таки, - произнес Лэрд, подавая отцу точильный камень.
   - Все-таки что?
   - И все-таки, если они решат остаться, ты ведь ж сможешь их прогнать?
   Отец резко повернулся к сыну:
   - Неужели ты думаешь, я позволю  им  остаться,  толь  ко  потому  что  их
испугаюсь?
   - Нет, - торопливо заверил Лэрд. - Но  они  же  дал  нам  тот  камень.  И
золото.
   - Только низкий человек способен  изменить  принятое  решение,  пойдя  на
поводу у жажды наживы. Чего стоят золото и драгоценные камни, если вверх  по
реке люди начали убивать друг  друга?  Твое  золото  не  вернет  бабушку  из
могилы. И не нарастит плоть на кости Клэни. А  может,  оно  исцелит  старого
писаря? Или залечит пронзенную железом ноту?
   - Они не причинили нам никакого вреда,  отец.  Он  просто  защитил  меня,
когда я совершил грех по его вине.
   Лицо отца посерьезнело. Он вспомнил имя, которое Лэрд оскорбил  напрасным
упоминанием.
   - Это имя Бога, - сказал отец. - Ты должен был узнать его,  только  когда
поцелуешь лед в свою шестнадцатую зиму.
   Теперь нахмурился и Лэрд.
   - Неужели ты осмелишься прогнать того, кто проповедует имя Бога?
   - Злой человек может упомянуть имя Господне с неменьшей легкостью.
   - Но нам откуда знать, плохие они или хорошие? Неужели мы  теперь  станем
изгонять всякого, упомянувшего имя Бога, только из страха, что  он  окажется
богохульником? Но как тогда называться самому Богу?
   - Вот ты уже разговариваешь, как писарь, - сказал отец. - Уже сам того не
понимая, хочешь, чтобы они  остались.  Меня  не  страшит  боль,  не  страшит
богатство, меня не страшит  даже  то,  кто  богохульствует  и  считает,  что
никакого вреда в этом нет. Меня страшит лишь то, что ты так  жаждешь,  чтобы
они остались, что бы тебе ни пообещали...
   - Ничего они мне не обещали!
   - Я боюсь, что ты станешь другим. При этих словах Лэрд горько рассмеялся:
   - Тебе же самому не нравится,  какой  я.  Какая  разница,  если  я  вдруг
изменюсь?
   Отец провел пальцем по острию серпа.
   - Острый, - задумчиво промолвил  он.  -  Только  прикоснулся  -  и  сразу
порезался.
   Он продемонстрировал палец Лэрду. На  подушечке  выступила  капля  крови.
Отец протянул руку и коснулся  окровавленным  пальцем  правого  века  Лэрда.
Обычно этот ритуал совершался при помощи воды, но кровь была сильнее.  Потом
отец коснулся левого века  сына,  и  Лэрд  вздрогнул.  Такой  ритуал  должен
защитить Лэрда не только от внешних опасностей, но и от себя самого.
   - Я позволю им остаться, - прошептал отец. - Но с одним  условием  -  это
никак не скажется на твоих обязанностях по дому.
   - Спасибо, - негромко произнес Лэрд. - Клянусь, вреда от этого  не  будет
никакого, наоборот, только послужит воле Бога.
   - Все живое в конце концов исполняет волю Бога. - Отец  положил  серп  на
скамью. - Так, вот еще работка столяру. От лезвия не будет проку,  если  оно
не ляжет удобно в чью-нибудь ладонь, а для этого понадобится рукоять.  -  Он
повернулся и сверху вниз посмотрел на Лэрда - хотя роста они уже были  почти
одинакового. - Для чьей же руки делался ты,  Лэрд?  Видит  Господь,  не  для
моей.
   Но мысли Лэрда уже обратились к Язону и Юстиции и к той работе, которая у
них имелась для него. Он успел позабыть о боли отца.
   - А ты обещаешь поговорить с матерью? Она ведь наверняка нагрузит на меня
столько работы, сколько мне и не снилось. Сделает  что  угодно,  лишь  бы  я
поменьше виделся с гостями.
   - Обещаю, - рассмеялся отец. Затем, взяв сына  за  плечо,  он  пристально
посмотрел на него. - Их глаза подобны небу,  -  произнес  он.  -  Смотри  не
улети. Как говорится, не выстрел охотника убивает утку, а удар с землю.
   Так что той зимой Лэрда никто особенно не тревожил - разве что мать -  то
с приступами обиженного молчания, то с колкими замечаниями. С первого же дня
их с Язоном постоянно видели вместе - они не разлучались ни на минуту.  Язон
объяснял это тем, что ему нужно учить язык. Никто и не  возражал,  поскольку
он не мешал, а только помогал Лэрду  -  вместе  они  быстрее  справлялись  с
работой. Поэтому вместе они ходили в лес, вместе собирали грибы, пока те  не
исчезли с первым снегом. Как оказалось, Язон неплохо разбирался в травах,  и
хотя он по несколько раз переспрашивал, как называется то или иное растение,
вскоре выяснилось, что ему известно  о  флоре  куда  больше,  нежели  Лэрду,
который до этого считал, что знает о местных травах все и вся.
   - А там, откуда ты пришел, растут те же травы, что и здесь? - спросил его
Лэрд однажды.
   Запинаясь на каждом слове, Язон ответил:
   - Все планеты происходить одних и тех кораблей от. Произошли.
   - От одних и тех же кораблей. -Да.
   Лэрда заинтересовало подобное совпадение:
   - А та планета Вортинга, о которой говорится в Книге Открытия  Звезд,  ты
когда-нибудь бывал там?
   Язон улыбнулся, как  будто  этот  вопрос  причинил  ему  радость  и  боль
одновременно:
   - Повидал. Но жить - нет.
   - Но эта планета по имени Вортинг...  она  как-нибудь  связана  с  именем
Бога?
   Язон не ответил. Вместо этого он указал на цветок:
   - Вы когда-то ели это?
   - Он ядовитый.
   - Цветок быть... да, цветок ядовитый. -  Язон  оборвал  стебель  у  самой
земли и отшвырнул далеко в сторону, после
   Чего разрыл почву и выдернул черный корень почти идеальной круглой формы.
   - Для еды зимой. - Язон разломил корень на две половинки. Внутри он также
был испещрен черными пятнышками. - Вода  горячить,  -  сказал  он,  отчаянно
пытаясь подыскать верное слово.
   - Сварить?
   - Да, Что поднимается вверх? - Пар?
   - Да. Пить пар - получаются дети. - Произнеся это, Язон широко улыбнулся,
чтобы показать, что как раз ЭТО свойство растения принимать безоговорочно не
следует.
   Они зашагали дальше. Лэрд набрел на целый выводок пригодных в пищу грибов
и набил ими котомку. Лэрд болтал не умолкая, а Язон отвечал, как мог. Вскоре
они вышли к болоту,  где  земля  начинала  проваливаться  под  ногами.  Лэрд
продемонстрировал, как пользоваться  посохом,  чтобы  перепрыгивать  опасные
участки. В конце концов Язон так навострился, что  ближе  к  полудню  они  с
разбегу перемахивали через огромные водяные ямы и мчались дальше, не замочив
даже подошв. Исключение составил только один случай, когда Язон вонзил посох
слишком  глубоко  и  тот  застрял  в  грязи.  Сидя  в  большой  луже,   Язон
мучительными гримасами подыскивал подходящие к  случаю  выражения.  Тогда-то
Лэрд и научил его наиболее сочным словечкам из своего языкового запаса. Язон
громко расхохотался.
   - Да, в чем-то человеческие языки очень схожи, - проговорил он.
   Тут Лэрд  потребовал,  чтобы  Язон  научил  его  словам,  которые  обычно
использовались там, откуда он пришел. Когда настала пора возвращаться домой,
оба изрядно поднаторели в использовании крепких словечек и выражений.

***

   Крик "Лодка плывет!"  раздался  ближе  к  вечеру,  когда  путники  обычно
причаливают к берегу, чтобы  поискать  ночлега  в  какой-нибудь  дружелюбной
деревушке. Поэтому отец, мать, Лэрд и Сала сразу побежали на пристань, чтобы
посмотреть на приближающееся суденышко. К их удивлению, это  оказался  плот,
хотя сезон лесосплава уже давно закончился  и  должен  был  вновь  открыться
только весной, после вскрытия рек. Костер, который часто разводили на плотах
лесорубов, оказался больше обычного - один конец плота был полностью охвачен
огнем, пламя полыхало у самой воды.
   - Там человек! - крикнул кто-то, и жители деревни сразу бросились к своим
лодкам.
   Лэрд сел в лодку вместе с отцом.  Благодаря  сильным  рукам  кузнеца  они
первыми добрались до плота. Человек лежал на  связке  дров,  уже  занявшихся
ярким пламенем. В надежде спасти его Лэрд перепрыгнул  через  борт  лодки  и
оказался на плоту, но он опоздал - огонь уже охватил тело  и  пожирал  ноги.
Лэрд почувствовал запах обуглившегося  человеческого  мяса,  запах,  который
впервые узнал, когда умерла от ожогов  Клэни.  Лэрд  отшатнулся  от  костра,
дотянулся до края лодки и, подтащив ее поближе, перебрался обратно.
   - Он мертв, - сказал Лэрд. Затем отвратительный запах, страх, который  он
испытал на борту пылающего плота,  и  память  о  лижущих  человеческое  тело
языках пламени сделали свое дело. Лэрд перегнулся через борт и его  вырвало.
Отец не произнес ни слова. "Ему стыдно за меня", - подумал Лэрд. Он  оторвал
глаза от  бегущей  под  ним  воды.  Отец  выпустил  весла  и  махал  руками,
приказывая остальным возвращаться. Лэрд увидел его  потемневшее  лицо.  "Ему
стыдно за меня, стыдно, что я так перепугался? А может, он и не  думает  обо
мне вовсе?" Лэрд перевел взгляд на плот, который быстро удалялся, увлекаемый
сильным течением реки. И  вдруг  прямо  на  глазах  у  Лэрда  рука  горящего
человека поднялась, обгорелая до черноты и пылающая, как факел;  так  она  и
замерла вытянутой,  пальцы  же  свернулись,  как  сворачивается  в  трубочку
бумага, брошенная в жар.
   - Он еще жив! - воскликнул Лэрд.
   Отец обернулся. Рука  продержалась  еще  секунду,  после  чего  бессильно
рухнула обратно в пекло. Секунды превратились в минуты - наконец  отец  взял
весла в руки и стал грести к берегу. Сидя на носу, Лэрд не видел  его  лица.
Да и не очень хотел видеть.
   Течение сносило лодку, и им пришлось причалить к берегу  довольно  далеко
от пристани. Обычно отец, заведя лодку в спокойные прибрежные воды, гнал  ее
вверх по течению, но сейчас он спрыгнул на  берег  и  затащил  суденышко  на
каменный пляж Харвингов. Он молчал, а Лэрд не осмеливался с ним  заговорить.
Что можно сказать после представшей перед ними картины? Люди вверх  по  реке
положили живого человека на горящий плот. И хотя человек не издал ни  звука,
ни малейшего стона, выдавшего его страдания, память о смерти Клэни была  еще
слишком свежа; эхо криков умирающей девочки до сих пор звучало в ушах, вновь
и вновь не давая покоя.
   - Может быть, - произнес отец,  -  может,  он  давно  уже  умер,  а  рука
поднялась под действием жара.
   "Точно, так и было", - подумал Лэрд.  Это  было  только  похоже  на  жест
живого человека, но на самом деле в той руке уже не было жизни.
   - Отец, - крикнула Сала.
   Ага, значит, они не одни. На пригорке, возвышающемся на  границе  участка
Харвингов, стоял Язон с Салой  на  руках.  И  только  взобравшись  вверх  по
склону, Лэрд увидел, что еще с ними была Юстиция - она лежала у  ног  Язона,
сжавшись, словно убитый зверек. Но она не была  мертва;  тело  ее  сотрясали
судороги.
   Язон перехватил вопросительный взгляд Лэрда и объяснил:
   - Она заглянула в разум человека на плоту.
   - Так, значит, он был жив? - спросил Лэрд. -Да.
   - И ты тоже прочел его мысли? Язон покачал головой:
   - Мне и раньше приходилось бывать рядом с умирающими.
   Лэрд посмотрел на Юстицию. Интересно, почему ЕЙ  так  захотелось  поближе
познакомиться со смертью? Язон отвернулся. Юстиция приподнялась на  локте  и
взглянула на мальчика. В уме Лэрда возник ответ: "Я не боюсь знания". Только
почему-то ему показалось, что она сказала не все. Лэрд не мог  быть  в  этом
уверен, но его не оставляло чувство, будто на самом деле она хотела сказать:
"Я не боюсь знания ТОГО, ЧТО Я НАТВОРИЛА".
   - Вы знаете многое, - произнес отец, остановившись у них  за  спинами.  -
Что это был за плот? Что это все означало?
   Слова потоком хлынули в сознание Лэрда, и он заговорил:
   - В верховьях реки из боли сотворили бога, и люди,  живущие  там,  сожгли
заживо человека, чтобы умилостивить боль и заставить ее отступить на время.
   Лицо отца исказилось от гнева и отвращения:
   - Да какой дурак мог в это уверовать?
   И снова Лэрд ответил, словами, внушенными ему Язоном и Юстицией:
   - Хотя бы тот самый человек на плоту.
   - Он был уже мертв! - закричал отец. Лэрд покачал головой.
   - А я говорю мертв! - Шатаясь, отец побрел прочь и  исчез  в  сгущающихся
сумерках.
   Когда стихли его шаги,  слух  Лэрда  уловил  что-то  необычное.  Быстрое,
тяжелое, прерывистое дыхание. Прошла секунда или две, прежде чем  он  понял,
что это плачет Юстиция, хладнокровная, непоколебимая Юстиция.
   Язон произнес что-то на своем родном языке. Она резко ответила что-то  и,
отстранившись от него, села на траве, уткнувшись лицом в колени.
   - Сейчас она успокоится, - сказал Язон.
   Сала заерзала у него на руках, и он опустил девочку на землю. Она подошла
к Юстиции и погладила ее по вздрагивающему плечу.
   - Я прощаю тебя, - произнесла Сала. - Я ни в чем тебя не виню.
   Лэрд вознамерился было одернуть сестру - надо же ляпнуть такое  взрослому
человеку! Хотя Сала часто говорила глупости, у матери иногда даже ладонь вся
горела после шлепков, отвешенных непослушной дочке. Но прежде чем  он  успел
вымолвить хоть слово, Язон положил руку ему на плечо.
   - Пойдем домой, - мягко сказал он и повел  Лэрда  прочь.  Лэрд  оглянулся
только однажды  и  увидел  заливаемую  лунным  светом  Юстицию,  держащую  в
объятиях Салу и укачивающую  ее,  будто  это  Сала  плакала,  а  Юстиция  ее
успокаивала.
   - Твоя сестра, - промолвил Язон. - Она очень хорошая и добрая.
   Лэрд никогда раньше не задумывался об этом, но слова Язона были  правдой.
Не зная гнева, скора на прощение, Сала росла хорошей и доброй.
   Несмотря на дружбу,  крепнущую  с  каждым  днем,  Лэрд  все  еще  немного
стеснялся Язона и побаивался холодной Юстиции, которая вовсе  не  стремилась
изучить язык деревни. Язон и Юстиция прожили у них дома три  недели,  прежде
чем Лэрд набрался мужества спросить:
   - А почему ты никогда не разговариваешь со мной при  помощи  мыслей,  как
это делает Юстиция?
   Язон последний раз провел ножом по черенку лопаты, так что теперь  лезвие
сидело как влитое. Он продемонстрировал работу Лэрду.
   - Ну как?
   - Отлично, - кивнул Лэрд. Взяв у Язона лопату, он начал закреплять лезвие
гвоздями. - Почему, - спросил он между ударами молотка, - ты не ответил мне?
   Язон оглядел сарай:
   - Еще какая работа по дереву требуется?
   - Нет, Надо будет настрогать лучин, чтобы закоптить мяса на зиму, но  это
потом. Так почему ты никогда не говоришь со мной мысленно?
   Язон вздохнул:
   - Всю работу исполняет Юстиция. Я мало что умею.
   - Ты слышишь мои мысли, даже когда я не говорю, точно так же, как она. Ты
шел... шел вслед за ней, в тот день, когда я впервые вас увидел.
   - Я слышу то, что слышу, но все остальное умеет только она.
   Лэрду это не понравилось: женщине не положено быть  сильнее  мужчины.  Во
всяком случае, в Плоском Заливе такое не приветствуется.  На  что  бы  стала
похожей жизнь, если бы мать обладала силой отца? Кто бы тогда защищал Лэрда?
Да и согласилась бы мать работать в кузне?
   "Там, откуда я пришла, - раздался в голове у Лэрда голос  Юстиции,  -  не
обращают внимания на то, кто сильнее - мужчина или женщина. Важно одно - как
ты распорядишься собственной силой".
   Она услышала их из дома. Поскольку ее  совсем  не  интересовало  изучение
языка, она зачаст