кие  пальчики
ваков обследовали каждый кусочек кожи. Затем его снова одели,  накормили
(а он тем временем с горечью вспоминал ребенка, который умирал от голода
среди высокой травы), уложили и сами легли рядом, защищая во время сна.
   "Вы обманули меня. Я пришел сюда в  поисках  смерти,  а  вы  обманули
меня".
   Он горько разрыдался, а они восхищались его слезами.
   Спустя полчаса, задолго до того, как на небе появилась холодная луна,
он заснул. Он чувствовал себя обманутым, и все же на душе  у  него  было
так спокойно.
 
*** 
 
   Миссис Дэйнол сидела на стуле в кабинете Хорта. Руки ее были  сложены
на  груди,  глаза  яростно  впивались  в  доктора,  стоило   тому   хоть
шевельнуться - и даже когда он замирал, они все равно поедом ели его.
   - Миссис Дэйнол, - наконец сказал он, - вы нам очень поможете,  и  не
только нам, но и себе тоже, если поедете домой.
   - Ну уж нет, - ядовито фыркнула она. - Буду сидеть здесь, пока вы  не
найдете моего мальчика.
   - Миссис Дэйнол, мы даже еще не приступали к поискам.
   - Вот поэтому-то я здесь и сижу.
   - Вести поиски на ночной равнине - чистое самоубийство.
   - Значит, Линкири погибнет. Уверяю вас, мистер  Хорт,  госпиталь  еще
пожалеет об этом бездействии.
   Он вздохнул.  Уж  в  этом  можно  было  не  сомневаться  -  ежегодные
пожертвования от семьи Дэйнолов  составляли  большую  часть  поступающих
денег. Кое-кому откажут в зарплате - к примеру, ему, это  уж  точно.  Но
усталость брала верх. Он отбросил в сторону всякие  правила  приличия  и
сообщил миссис Дэйнол несколько очевидных фактов.
   - Миссис Дэйнол, вы в курсе, что в девяноста случаях лечить  надо  не
самого пациента, а его родителей?
   Ее губы напряглись и вытянулись в струнку.
   - И знаете ли вы, что в принципе ваш сын не сумасшедший?
   В ответ на это она расхохоталась:
   - Просто здорово. Вот еще одна причина забрать  его  отсюда  -  если,
конечно, он выживет на этой чертовой, терраформированной планетке.
   - На самом деле ваш сын пребывает в здравом уме и твердой памяти.  Он
очень образованный, очень способный юноша. Прямо как его отец.
   Последнее  замечание  должно  было  пронять  ее  до  костей.   Уловка
сработала.
   Она вскочила со стула:
   - Я не желаю, чтобы в моем присутствии упоминалось имя  этого  сукина
сына.
   - Но иногда он превращается в младенца.  Дети  все  безумны,  все  до
одного - если оценивать их поведение,  исходя  из  стандартов  поведения
взрослого человека. Их тактика  защиты,  их  привыкание  к  окружению  -
воспользуйся  детскими  приемами  выживания  взрослый  человек,  и   его
немедленно  упекут  в  психушку.  Паранойя,  постоянные  срывы,  отказы,
саморазрушение. Понимаете, миссис Дэйнол, почему-то вашего  сына  держит
детство.
   - И вы считаете, что причина тому я.
   - Вообще-то мое личное мнение здесь ни при  чем.  Как  здравомыслящий
человек, Линкири действует только тогда, когда осознает, что  убил  вас.
Думая о вас, как о мертвой, он функционирует, как  нормальный,  взрослый
человек. Забывая о вашей смерти, он превращается в младенца.
   Он зашел слишком далеко. Она яростно заорала и кинулась на него через
стол. Ее когти вонзились в его лицо,  другая  рука  металась  по  столу,
разбрасывая по всей комнате бумаги и книги. Ему  удалось  нажать  кнопку
тревоги, и какое-то время он удерживал взбесившуюся женщину на некотором
расстоянии от себя. Однако к тому времени как прибыла подмога, он  успел
лишиться изрядного клока волос, а  голени  украсили  фиолетовые  синяки.
Санитары оттащили ее, утихомирили и отвели в одну из  палат,  чтобы  она
отдохнула.
 
*** 
 
   Утро. Волосатые птицы равнин  уже  пробудились,  их  силуэты  черными
молниями мелькали на фоне восходящего солнца, они  поедали  медлительных
кровососов, за ночь упившихся  кровью.  Линкири  проснулся  и  удивился,
насколько это естественно и приятно пробуждаться под открытым небом,  на
травяной подстилке, под крики птиц. "Неужели во  мне  еще  живет  память
далеких предков, живших на травянистых равнинах Земли?" - подумал он. Он
зевнул, поднялся и выпрямился во весь рост.  Кровь  бурлила,  чувствовал
себя он просто замечательно.
   Ваки  внимательно  наблюдали  за  ним.  Вокруг  царила  суета,  племя
готовилось к дневному переходу - складывало пожитки,  стряпало  нехитрый
завтрак из холодного мяса и горячей воды. После еды ваки снова подошли к
нему, снова коснулись его груди, снова встали на  колени,  делая  руками
непонятные жесты. Покончив с церемонией (Линкири еще  подумал,  как  это
странно, что человечество и ваков связывают  только  две  общие  вещи  -
убийство и бог), они вывели  Линкири  из  лагеря  и  направились  в  том
направлении, откуда он вчера пришел.
   Тогда-то Линкири и понял, почему ваки считаются наиболее опасными  из
населяющих равнины существ. Туземцы все как один были приземистыми, даже
самый высокий вак с  головой  скрывался  в  зарослях  травы,  тогда  как
обычный человек среднего роста неизменно оказывался бы удобной  мишенью.
Кроме того, трава точно поглощала их следы,  смыкалась  за  их  спинами,
укрывала  их  от  любой  возможной  угрозы.  Целая  армия  ваков   могла
прошествовать в метре от самого бдительного наблюдателя, а тот бы ничего
не заметил.
   Идущие впереди ваки остановились. Линкири привели на то самое  место,
где ночью лежал младенец. Линк даже не  подозревал,  что  ваки  вернутся
туда, где прошлой ночью по их вине оборвалась жизнь ребенка. Неужели они
совсем  не  стыдятся  своего  поступка?  По  крайней  мере,  из  чувства
элементарного приличия они могли  бы  сделать  вид,  что  уже  забыли  о
существовании младенца. Глумиться над останками - бесчеловечно.
   Ваки кружком обступили маленький трупик (и как  они  отыскали  его  в
этих зарослях?). Линкири тоже приблизился  и  взглянул  на  безжизненное
тельце.
   Ночью  здесь  побывала  пара-другая  трупоедов.  Первый   (вот   оно,
подтверждение угроз мамы) отъел у ребенка гениталии и  проник  в  живот,
поедая нежные  внутренности  и  оставляя  нетронутой  мускульную  ткань.
Однако ребенок и его плацента привлекли к себе  внимание  огромных  роев
кровососов, которые, вдоволь  напившись  крови  младенца,  не  преминули
перебраться на еще живого и теплого трупоеда. Тот истек кровью, так и не
успев завершить ужин. Все прочие трупоеды  погибали  еще  быстрее  -  на
пиршество стремились тучи насекомых, они высасывали кровь и  откладывали
яйца.
   А затем здесь пировали птицы, вихрем вспорхнувшие в небо,  вспугнутые
Линком и ваками. Они  ели  умирающих  кровососов,  не  обращая  никакого
внимания на жучиные яйца, усеивающие стебли травы. Будущей ночью из  них
выведутся новые  кровососы  -  счастливчики  избегнут  голодной  смерти,
найдут  себе  пропитание  и  оставят  потомство.  Таков   был   безумный
круговорот ночной жизни.
   Тельце  ребенка,   за   исключением   выеденного   живота,   осталось
нетронутым.
   Ваки встали на  колени,  покивали  Линку  и  начали  потрошить  труп.
Движения были аккуратными и точными.
   Разрез от грудины  до  паха,  два  разреза  на  уровне  груди,  затем
сдирается кожа с рук, отрезается голова; ножом ваки действовали умело  и
быстро, спустя считанные мгновения тело было полностью освежевано.
   И тогда они начали есть.
   Линк в каком-то отупении наблюдал за ними - по очереди они предлагали
ему полоски сырого мяса, как будто прося благословения.  Каждый  раз  он
отрицательно качал головой, и каждый раз вак что-то благодарно  бормотал
и съедал кусок.
   Когда  от  ребенка  остались  только  кожа,  кости  и  сердце,   ваки
расправили кожу и положили ее перед Линком. Затем они собрали косточки и
протянули  ему.  Он  принял   дар   -   явившись   свидетелем   подобной
бесчеловечности, он уже боялся отказываться. Они чего-то ждали от него.
   "Что я должен сделать?" - гадал он. Он  стоял  на  коленях  и  сжимал
кости в руках. Туземцы забеспокоились.  Затем  он  вдруг  вспомнил  пару
примеров из древней истории и швырнул кости на кожу, после  чего  встал,
вытирая о брюки кровь.
   Ваки принялись разглядывать кости, тыча пальцами  то  в  одну,  то  в
другую. Линк понятия не имел, что они там разбирают, но мешать не  стал.
В конце концов ваки довольно заухмылялись, начали смеяться, подпрыгивать
и пританцовывать от  радости  -  очевидно,  кости  сообщили  им  хорошие
новости.
   Линкири тоже порадовался. Гадание прошло успешно.
   Интересно,  что  бы  они  сделали  с  ним,   если   б   кости   легли
неблагополучно?
   Ваки решили вознаградить его. Они подняли с земли голову  младенца  и
протянули ему.
   Он отказался.
   На лицах их появилось недоумение. Он  тоже  не  знал,  как  поступать
дальше. Может быть, ему полагалось съесть голову? Зрелище было  страшным
- кровь уже не текла, вся  высосанная  насекомыми,  голова  походила  на
экспонат в медицинской лаборатории, она напоминала ему...
   Нет, он не будет есть.
   Вопреки ожиданиям ваки не  рассердились.  Казалось,  они  поняли  его
чувства. Они собрали кости и похоронили каждую по отдельности,  вырыв  в
богатой черноземом почве рядок глубоких ямок. Затем они подняли  кожу  и
набросили ее на обнаженные плечи Линкири. Ему  пришло  на  ум,  что  они
отождествляют его с ребенком. Жестикуляция вождя подтвердила его догадку
- вак указывал то на кожу, то на голову, то  на  Линкири.  Повторив  эти
жесты несколько раз, глава племени замер, ожидая ответа.
   Линкири не знал, что ответить на эту немую речь. Если он  даст  вакам
понять, что никакого духа ребенка в нем нет, может быть, они тут же  его
и убьют. А может, наоборот -  может,  узнав,  что  дух  младенца  теперь
переселился в него, они решат продолжить церемонию  жертвоприношения.  И
тот, и другой ответ мог означать для Линка верную смерть, а  этим  утром
ему так хотелось жить.
   Но затем, посмотрев в лицо мертвому малышу и  вспомнив,  как  прошлой
ночью тот отреагировал на  прикосновение,  Линкири  вдруг  осознал,  что
суеверные туземцы и сами не понимают, как недалеки они  от  истины.  Все
верно, он и есть этот младенец, обглоданный, выпотрошенный, съеденный  и
отброшенный прочь, чтобы быть похороненным в  сотне  крошечных  могилок.
Да, он действительно мертв.  И  он  кивнул,  принимая  подарок,  кивнул,
соглашаясь с вождем.
   Ваки тоже  закивали  и  один  за  другим  потянулись  к  нему,  чтобы
поцеловать. Этот прощальный поцелуй мог толковаться двояко  -  либо  они
уходили и прощались с ним, либо они провожали его на смерть.  Затем  они
по очереди поцеловали головку ребенка, которую Линкири держал в руках.
   Увидев, с какой нежностью прижимаются их губы к  лобику,  щечкам  или
ротику младенца,  Линкири  почувствовал  приступ  неизбывной  жалости  к
самому себе, жалости и печали. Он заплакал.
   Увидев  его  слезы,  ваки   испугались,   что-то   тихо   залопотали,
переговариваясь друг с другом, -  и  молча  исчезли  в  высоких  травах,
оставив Линкири наедине с останками новорожденного.
 
*** 
 
   Проснувшись рано утром, доктор Хорт поспешил навестить миссис Дэйнол.
Она сидела в одной из пустующих частных палат, руки опять  были  сложены
на груди. Он постучал. Она подняла глаза, увидела его в дверном  окошке,
кивнула, и он вошел.
   - Доброе утро, - поздоровался он.
   - Неужели? - отозвалась она. - Вот только мой сын вряд ли  порадуется
ему, доктор Хорт.
   - Возможно. А может быть, и нет. Во всяком случае, он будет не первым
человеком, выжившим ночью на равнинах, миссис Дэйнол.
   Она лишь покачала головой.
   - Я хотел бы попросить прощения за тот  скандал  вчерашней  ночью,  -
сказал он. - Я тогда очень устал.
   - Не извиняйтесь. Может, вы тогда и устали, но ваши слова были чистой
правдой, - ответила она. - Я проснулась в четыре часа утра -  снотворное
не очень-то помогло.
   Я все думала и думала о нашем разговоре. Я  отравляю  все  вокруг.  Я
отравила сына тем, что была его матерью. Больше всего на  свете  мне  бы
сейчас хотелось оказаться на равнине и умереть вместо него.
   - Вы думаете, это помогло бы?
   Она расплакалась. Он терпеливо ждал. Всхлипы затихли несколько секунд
спустя.
   - Простите, - сказала она. - Все утро я только и делаю, что плачу.
   Она посмотрела на Хорта, в глазах ее отражалась мольба.
   - Помогите мне, - попросила она.
   Он улыбнулся - то была улыбка человека  сочувствующего,  а  вовсе  не
победителя - и сказал:
   - Попробую. Почему бы вам не рассказать, о чем вы думали  сегодняшней
ночью?
   Она горько рассмеялась:
   - Нет, в это крысиное гнездо нам лучше не соваться.
   Больше всего я думала о своем муже.
   - Которого вы страшно не любите.
   - Которого я презираю. Он женился на мне, потому что вне  брака  я  с
ним спать отказывалась. Он спал со мной, пока я не  забеременела;  после
этого он съехал с квартиры.
   Когда выяснилось, что у меня  родится  мальчик,  Линкири,  он  ужасно
обрадовался  и  изменил  свое  завещание.  Все  имущество   он   отписал
мальчишке. Мне ничего не оставил. Затем, после того  как  он  перетрахал
всех девушек и большую часть  юношей  на  этой  планете,  он  попал  под
трактор. Несчастный случай, то-то я порадовалась.
   - В народе о нем осталась добрая память.
   - О деньгах всегда остается добрая память.
   - О красоте тоже.
   Тут она снова заплакала. Захлебывающимся  голосом  маленькой  девочки
она проговорила:
   - Я так мечтала побывать на Капитолии. Я хотела переехать туда  жить,
встречаться там  со  всякими  знаменитостями,  пользоваться  сомеком.  Я
хотела жить вечно и оставаться красивой всегда. У меня  только  и  было,
что моя красота - денег у меня  не  было,  образования  я  не  получила,
никакими талантами не отличалась, даже мать из меня не вышла.
   Знаете ли вы, что это такое, когда тебя любят только  потому,  что  у
тебя между ног все в порядке?
   "Нет, - признался Хорт про себя, - но представляю, как это ужасно".
   - Официально вы были назначены опекуном собственного сына.  Вы  могли
бы забрать его с собой на Капитолий.
   -  Нет.  Не  могла.  Это  закон,  Хорт.   Деньги,   заработанные   на
планете-колонии, должны вкладываться в развитие колонии, до тех пор пока
ей  не  будет  присвоен  официальный  статус.  Это   защищает   нас   от
эксплуатации со стороны. - Она будто выплюнула это слово. -  А  пока  мы
провинциальная колония, использование сомека строго-настрого  запрещено.
Нас жизни лишают!
   - Находятся такие люди, которые не  желают  Спать  долгие  годы  ради
нескольких лишних лет молодости, - ответил доктор Хорт.
   - Таких людей лечить надо. В вашей же лечебнице, - возразила  она,  и
он почти был с этим согласен. Вечная жизнь  как-то  не  привлекала  его.
Спать целую жизнь казалось ему пустой тратой времени.  Но  он  прекрасно
знал закон. Он знал, что большинство из тех, кто выбирает колонию,  либо
абсолютно отчаялись в жизни, либо непроходимо тупы. Одаренные, богатые и
подающие надежды стараются держаться поближе к сомеку.
   - Мало  того,  -  продолжала  она,  -  мой  чертов  муженек  составил
официальный акт, закрепляющий порядок наследования  земли  и  всего  его
состояния без права отчуждения. Если  б  я  все-таки  решилась  покинуть
Пампасы, мне пришлось бы улетать отсюда чуть ли не голышом.
   - О!
   - Вот я и застряла здесь, надеялась, что,  когда  сын  подрастет,  мы
вместе что-нибудь придумаем, найдем какой-нибудь способ вырваться...
   - И если б не сын, все деньги перешли бы к  вам,  без  всякого  акта.
Тогда бы вы смогли продать земли какому-нибудь иномирянину и улететь.
   Она кивнула и снова разрыдалась.
   - Неудивительно, что вы так ненавидите сына.
   - Цепи. Я прикована к этой планете до самой смерти.
   А годы текут и отнимают у меня единственное  достоинство,  которым  я
обладаю. Мои лицо и фигура превращаются в ничто.
   - Вы все еще прекрасны.
   - Мне сорок пять лет. Слишком поздно. Даже если я прямо сегодня улечу
на Капитолий, уже ничего не поможет. Людям, перешагнувшим  рубеж  сорока
одного года и ни разу не пользовавшимся сомеком,  запрещено  ложиться  в
сон. Это закон.
   - Я знаю. Ну так...
   - Ну так оставайтесь и наслаждайтесь жизнью здесь?
   Вот спасибо, доктор. Огромное спасибо. С таким же успехом я могла  бы
обратиться к священнику.
   Она отвернулась от него и пробормотала:
   - Надо же такому случиться, чтобы этот мальчишка умер именно  сейчас.
Сейчас, когда уже слишком поздно. Проклятие, ну почему он не  умер  хотя
бы год назад?
 
*** 
 
   Линкири бросил последнюю горсть земли на могилу, которую он вырыл для
головы и кожи младенца, и прихлопал холмик. Слезы давным-давно  высохли;
капли,  блестевшие  на  его  коже,  были   потом,   проступившим   после
многочасового труда под палящим солнцем - прокопаться сквозь корни травы
оказалось нелегко. Неудивительно,  что  ваки  так  неглубоко  похоронили
кости. Был уже почти полдень, а он только закончил.
   Во время работы он заставлял  себя  воскрешать  в  памяти  детство  и
юность, вызывая воспоминания, хладнокровно препарируя их и  хороня  одно
за другим в могилке ребенка.
   "Тогда, на улице, я не мать убил, я убил Зэд. Мать цела и  невредима;
он заходила ко мне вчера. Вот почему я бежал из госпиталя; вот почему  я
решил умереть. Кто-кто, а  Зэд  заслуживала  жить.  И  кто-кто,  а  мать
заслуживала смерти".
   Несколько раз он ощущал нестерпимое желание свернуться  в  комочек  и
куда-нибудь спрятаться, укрыться в прохладной тени густой травы,  забыть
о случившемся и снова почувствовать себя  пятилетним  мальчиком.  Но  он
упорно отгонял  этот  соблазн,  упорно  вспоминал  факты,  перебирал  по
косточкам историю своей жизни, а затем зарывал ее в землю.
   "Ты, дитя, - думал он. - Я есть ты.  Я  пришел  сюда  прошлой  ночью,
чтобы умереть в траве, чтобы быть съеденным заживо, чтобы  отдать  кровь
кровососам. Так все и случилось; ваки пожрали  мою  плоть,  и  теперь  я
покоюсь в земле.
   Я тот, кто похоронил тебя, дитя, я тот, кем  ты  могло  бы  стать.  Я
человек без прошлого; у меня есть только будущее.
   Я начинаю жить заново, забыв мать, забыв кровь, обагрившую мои  руки,
отвергнутый собственный  племенем  и  непринятый  чужаками.  Теперь  мне
суждено жить среди чужих людей, зато мою душу не будет тяготить прошлое.
Я стану тобой, а следовательно, я обрету свободу".
   Он стряхнул с рук грязь и поднялся. Обожженная солнцем спина  горела,
но он не обращал внимания. Из  яиц  кровососов,  отложенных  на  стеблях
травы, уже вылуплялись личинки, и новорожденные  кровососы  с  аппетитом
поедали друг друга - выживет всего несколько тысяч жучков,  вскормленных
плотью собратьев. Линк не  стал  проводить  очевидных  параллелей  -  он
просто повернулся и направился обратно к городу.
   Обойдя стороной ворота, он вскарабкался на забор. Электрический  удар
прошил  его  насквозь,  когда  он  ухватился   за   верхнюю   проволоку.
Перебравшись через стену и подождав, пока умолкнут сирены, он  побрел  к
госпиталю.
   Доктор  Хорт  сидел  в  кабинете  один.  Перед  ним  стоял  поднос  с
принесенным Грэмом обедом. Как всегда обедал он уже  под  вечер.  Кто-то
постучался в дверь. Он открыл, и в комнату вошел Линкири.
   Хорт был удивлен, однако, будучи настоящим профессионалом, не показал
удивления. Вместо этого он с безразличным видом следил за  Линкири.  Тот
подошел к стулу, сел и со вздохом облегчения откинулся на спинку.
   - Добро пожаловать. Рад тебя видеть  целым  и  невредимым,  -  сказал
Хорт.
   - Надеюсь, я не причинил вам особых хлопот, - ответил Линкири.
   - Как прошла ночь на равнине?
   Линкири окинул взглядом свои царапины и струпья:
   - Больно. Но полезно.
   Секундное молчание. Хорт продолжал жевать.
   - Доктор Хорт, сейчас я владею собой. Я знаю, что моя  мать  жива.  Я
знаю, что я убил Зэд. Также мне известно, что я был  не  в  себе,  когда
душил ее. Я понял и принял все это.
   Хорт кивнул.
   - Доктор, я могу поклясться, что  с  головой  у  меня  сейчас