самом деле.
   - Я понимаю. Это как-нибудь отразилось на тебе?
   - Нет. - Лэрд остановился и огляделся по сторонам. -  Нет,  разве  что  в
изгородях больше не таится загадка. Теперь я знаю, что за ними  никого  нет.
Когда я был маленьким мальчиком,  я  часто  думал:  а  что  там,  на  другой
стороне? Но теперь даже и не вспоминаю об этом.
   - Ты вырос.
   - Я старею. Этой  зимой  мне  пришлось  прожить  множество  жизней.  Наша
деревенька такая крошечная по сравнению с Небесным Градом.
   - Ив этом ее достоинство.
   - Как ты думаешь, Звездной Гавани пригодится деревенский писарь?
   - Ты пишешь не хуже кого бы то ни было.
   - Если я смогу  подыскать  отцу  помощника  в  кузню  или,  может,  найду
какого-нибудь другого кузнеца/ который мог бы занять его место,  предоставив
ему управлять гостиницей, - то сразу уйду.  Может  быть,  пойду  в  Звездную
Гавань, может, нет. На свете много городов.
   - И правильно поступишь. Только почему-то  мне  кажется,  что  ты  будешь
скучать по Плоскому Заливу больше, чем думаешь.
   - А ты? Куда ты пойдешь? Ты тоже будешь скучать по здешним местам?
   - Очень, - признался Язон. - Я полюбил эту деревеньку.
   - Не сомневаюсь. Боли и страданий здесь хватает с избытком.
   Язон ничего не ответил.
   - Извини. Весна вот-вот наступит, а отец лишился руки, и  пусть  ты  даже
помогаешь ему в кузне, все стало не так, как раньше. Теперь  забота  о  доме
свалилась мне на плечи, а я не хочу этого. И знаешь, это  ведь  ты  виноват.
Будь на свете какая-то справедливость, ты бы остался и принял  эту  ношу  на
себя.
   - Ты несколько  ошибаешься,  -  возразил  Язон.  -  Когда  отец  начинает
сдавать, главой семьи  становится  сын,  то  же  самое  касается  матерей  и
дочерей. Вот что естественно. Вот что справедливо. Раньше с вами  обходились
очень милосердно. Вы пальцем не пошевелили, чтобы заслужить это, поэтому  не
жалуйтесь теперь, что вы лишились расположения богов.
   Лэрд отвернулся  от  него  и  направился  дальше.  Остальную  работу  они
выполняли в полном молчании.
   Вернувшись домой, они обнаружили, что отец сидит в огромном жестяном чане
и принимает ванну. Лэрд сразу заметил сердитый взгляд, которым встретил  его
отец. И не мог понять причины его злости - с самого раннего детства Лэрд  не
раз видел отца голым. Мать лила в чан горячую воду, а  отец  всегда  сердито
орал: "Ты что, яйца мне хочешь сварить?" Заворочавшись в чане, отец принялся
неловко прятать оставшийся от руки обрубок. Лэрд понял,  что  он,  наверное,
специально дожидался, когда Лэрд уйдет метить изгороди, чтобы принять ванну,
но с помощью Язона мальчик справился быстрее обычного.
   - Прошу прощения, - промолвил Лэрд, но из комнаты не ушел.
   Если ему все время придется прятаться  по  углам,  когда  отец  принимает
ванну, то вскоре он вообще будет бояться  заходить  в  дом,  а  отец  станет
мыться раз в год, не больше. Вместо этого Лэрд зашел на кухню,  откопал  там
корку сухого хлеба и опустил ее в кашу, кипящую на огне.
   Мать шутливо ударила его по руке.
   - Когда ж ты бросишь свою привычку лазить в  котел,  когда  каша  еще  не
готова?
   - И так вкусно, - прогудел Лэрд с набитым ртом. Отец тысячу раз  лазил  в
котел подобным образом, и Лэрд знал, что мать ругаться  не  будет.  Зато  на
него напустился отец.
   - Кончай покусовничать, Лэрд, - пробурчал он.
   - Хорошо, папа. - Лэрд не стал возражать. Что зря спорить?  Он  и  дальше
будет продолжать так делать, и отец скоро привыкнет к этому.
   Отец поднялся из чана, с него ручьем лила вода. Тут же к нему  подскочила
игравшая неподалеку Сала и начала разглядывать культю.
   - А где пальцы? - спросила Сала.
   Отец смущенно прикрыл обрубок ладонью другой руки. Зрелище было  грустным
и смешным одновременно - он даже не пытался прикрыть свой срам, зато  упорно
прятал то, чего даже не было.
   - Ну-ка, цыц, Сала, - накинулась на нее мать.
   - Но ведь  должны  появиться  пальцы,  -  настаивала  Сара.  -  Весна  же
наступила.
   - Этот обрубок не даст новой поросли, - сказал отец.
   Теперь, когда потрясение немножко  отпустило,  он  ухватил  правой  рукой
плотное шерстяное полотенце и начал вытираться.  Мать  обошла  его  и  стала
вытирать ему спину.
   - Все, беги играй, Сала. Иди же, - толкнув девочку, приказала она.
   Сала внезапно разрыдалась.
   - В чем дело? Я ж тебя только слегка подтолкнула.
   - Почему ты не сделала этого?! -  заливалась  слезами  Сала.  -  Где  его
рука?!
   И когда из-за лестницы появилась Юстиция, все сразу поняли,  к  кому  она
обращалась.
   - Ты же можешь! - подбежала к ней Сала. -  Я  же  знаю,  что  можешь!  Ты
сказала, что любишь меня! Сказала, что любишь!
   Юстиция  стояла  на  месте  и  молча  смотрела  на  отца,   прикрывшегося
полотенцем. Наконец, яростно швырнув полотенце в руки матери,  он  вылез  из
бака и угрожающе направился к Юстиции.
   - Что ты наобещала ребенку? - спросил он. - В нашем доме принято  держать
обещания, данные детям.
   Но Юстиция не ответила. За нее, как обычно, ответила Сала.
   - Она может вернуть тебе руку, - сказала она. - Так она мне говорила. Мне
это даже снилось - я видела, как твоя рука распускается, как цветок,  и  все
твои пальцы снова были на месте.
   Между ними встал Язон.
   - Не лезь, Язон. Всю зиму эта женщина, как привидение, жила в моем  доме.
Я хочу знать, что она наобещала моей дочери.
   - Штаны лучше надень, - посоветовал Язон.
   Отец смерил Язона долгим, холодным взглядом, затем достал чистую рубаху и
натянул ее через голову.
   - Юстиция ничего не обещала Сале. Но Сала видела... что Юстиция могла  бы
сделать, если б не была связана словом.
   - Могла бы прирастить мне руку? Только  Бог  способен  на  такое.  А  Бог
покинул нас.
   - Это верно, - согласился Язон.
   - Откуда Сала знает, о чем эта женщина думает?  Или  она  говорит  только
тогда, когда они остаются наедине?
   - Народ Юстиции не может скрывать свои мысли от того, кого любит. Она  не
хотела обманывать твою дочь или разочаровывать  ее.  То,  что  Сала  видела,
строго-настрого запрещено.
   - Запрещено, связана словом... А если бы она не была связана  этим  самым
словом, она что, могла бы исцелить меня?
   - Мы пришли сюда, - сказал Язон, - чтобы, воспользовавшись помощью Лэрда,
написать книгу. Завтра он заканчивает. После этого мы уйдем.
   Он подошел к Юстиции и мягко подтолкнул ее в сторону  лестницы.  Плачущая
Сала осталась стоять на нижней ступеньке. Отец наконец надел штаны,  а  Лэрд
сел рядом с огнем и стал наблюдать за маленькими язычками  пламени,  которые
тщетно пытались вырваться на волю по каминной трубе и гасли, так и не увидев
неба.

***

   Милосердие родился первым, Юстиция, его сестра, последовала сразу за ним.
Мать узнала их еще в утробе - эти имена идеально  подходили  их  характерам.
Милосердие не мог выносить вида страданий, тогда как Юстиция же была  тверже
его и всегда настаивала на справедливости и честном отношении, независимо от
цены.
   Имя Юстиция было не просто красивым сочетанием букв  -  это  была  тропа,
которая провела ее через страшные детские годы. Стоило ей  только  научиться
кое-как держаться на ножках и  несвязно  лопотать  что-то,  как  она  начала
проникать  в  воспоминания  окружающих  ее  людей,  или   эти   воспоминания
навязывались ей против ее воли.  Она  узнала  отца,  мать  и  тысячу  других
личностей, обитавших внутри их разумов, все прочие "я", поселившиеся там;  к
ней перешла память о всех  событиях  их  жизни,  которые  стоило  запомнить.
Каждый раз Юстиции приходилось заново отыскивать в этом хаосе дорогу к себе,
ей приходилось постоянно помнить о том, кто она такая и  какие  воспоминания
принадлежат ей одной. Сама она была еще совсем малышкой, жизнь только-только
началась для нее, поэтому, естественно, она часто терялась. В  этот  мир  ее
возвращала неизменная тяга к справедливости, к природному равновесию  -  она
обязана была следить за тем, чтобы праведные поступки  награждались,  а  все
отвратительное - наказывалось.
   В детстве она мечтала о том, что когда-нибудь станет такой, каким был  ее
сострадательный брат по имени Милосердие. В  чем-то  они  походили  друг  на
друга - незаслуженные страдания были ненавистны им обоим. Только Милосердие,
как правило, принимал все беды на себя, излечивая таким образом страдающего,
тогда как Юстиция всегда стремилась найти причину страданий и выкорчевать ее
с корнем. Она должна была знать, что, почему и как.  Учителей  она  доводила
вопросами до белого каления. Милосердие проявил способности к Присмотру  еще
в раннем  возрасте,  поскольку  остро  чувствовал  людскую  боль,  и  быстро
научился исцелять. Юстиция, напротив, никак не желала приниматься за то, что
считалось делом всей жизни. Как-то раз учитель спросил ее:
   "А что, если окажется, что ты не можешь Присматривать? Есть много  других
занятий, не менее важных и ответственных,  ты  должна  выбрать  себе  что-то
другое".
   "Я  буду  Присматривать,  -  мысленно  ответила  Юстиция,  -  потому  что
Милосердие занимается этим".
   Но пора детских игр давно миновала, а она по-прежнему не  была  готова  к
Присмотру. Большую часть своей юности она провела в садах Школы, качаясь  на
ветках и истязая себя всяческими упражнениями, которые  так  легко  давались
Милосердию и которые ей казались сущим наказанием. Она старалась  как  можно
чаще проникать в его разум, пытаясь выяснить, как это у него получается.  Ее
брат чувствовал любое страдание и тут же принимал его на себя,  в  мгновение
ока находил проявившуюся боль, исцеляя ее. Однако ничего  особенного  в  его
разуме она так и не обнаружила. В конце  концов  она  поняла,  в  чем  дело:
Милосердие ко всем, даже к незнакомым людям, относился с искренней любовью и
заботился скорее о счастье окружающих, нежели о своем  собственном.  Юстиция
же не любила никого, но зато умела оценивать человека  по  его  суждениям  о
том, что есть хорошо, а что - плохо. Немногие могли выдержать  этот  строгий
суд,  а  потому  любовь  Юстиции  было  не  так  легко  завоевать.   Пытаясь
Присматривать,  она  противоречила  собственным  принципам.  Ей  исполнилось
двадцать, когда она наконец окончила Школу и перешла в Озера.
   К тому времени все  ее  школьные  друзья  и  подруги  уже  несколько  лет
Присматривали за различными мирами, а Милосердие даже достиг уровня  мастера
- треть дня он мог в одиночку Присматривать за целой планетой. Но Юстиция не
винила себя за подобную  медлительность.  Она  относилась  к  своим  успехам
справедливо,  ибо  знала,  что  научилась  тому,   для   чего   никогда   не
предназначалась, а следовательно, по сравнению с  остальными  она  заплатила
значительно большую цену.
   С испытанием она справилась легко и на следующий  день  впервые  в  жизни
направилась к Озерам одна. Сегодня ей поручено Присматривать. Придя в  Сады,
она сбросила одежды и, закутавшись в вуаль ветерка,  отправилась  на  поиски
свободного Озера. Ступив в мелкую воду, она осторожно опустилась на колени и
легла на живот, прижавшись лицом к усеивающей  дно  гладкой  гальке.  Пальцы
ног, живот, грудь и лицо находились в холодной воде, тогда как  пятки,  зад,
спину и уши обдувал свежий бриз, разбросавший пух  деревьев  по  поверхности
Озера. Она не дышала, но это нисколько не мешало ей - в детстве она  долгими
часами  висела  вниз  головой  на  ветке  дерева,  учась   отстраняться   от
собственного тела и посылать разум в межзвездные скитания.
   Поскольку она была еще новенькой, ей  разрешили  Присматривать  всего  за
одной деревенькой, расположенной на примитивном мирке, который еще  не  знал
электричества и пока что не открыл  действия  пара.  Деревня  та  находилась
рядом с рекой, посреди нее стояла гостиница, хозяин которой исполнял  заодно
обязанности кузнеца - настолько крошечным было селение.
   Она пришла в деревню за час до рассвета; все еще спали, поэтому пока  что
она не могла взглянуть на  планету  глазами  ее  жителей.  От  безделья  она
принялась изучать течения жизни - тусклую ауру, исходящую от  безмятежных  и
глупых деревьев, яростную энергию ночных  пташек  и  зверушек,  рыскающих  в
поисках воды или соли. В этот час ей  показалось,  что  Присматривать  будет
весело.
   В деревне от голода проснулся первый младенец - и вдруг она почувствовала
на плече чью-то руку. Это был Милосердие,  она  сразу  узнала  его.  Она  не
подняла голову из Озера, ибо Наблюдатель не должен отвлекаться.  Его  пальцы
мягко пробежались по ее спине, как бы говоря: "Это жизнь, ты  теперь  ожидав
Ей не требовалось отвечать, чтобы показать, что она расслышала его слова. Но
это было не все, что он хотел сказать ей. Конечно, он не мог общаться с  ней
мысленно - ее разум был  закрыт  от  любых  мыслей  извне,  кроме  тех,  что
исходили из деревни, за которой она Присматривала, - поэтому он обратился  к
ней словами, вслух. Она с трудом узнала голос,  или,  может,  это  вода  так
изменила все звуки.
   -  Люди  говорят,  что  Юстиция  умна  и  красива,  она  несет   в   себе
справедливость. А еще говорят, что моя сестра - мрачная и  ужасная  девушка,
ибо она может уживаться с правдой.
   Его дыхание холодом обдало ее щеку, а от  слов  его  по  спине  пробежали
мурашки. Она не смела оставить деревню, чтобы заглянуть к нему в разум. Но в
прозвучавших  фразах  сквозила  какая-то  обреченность,   и   она   внезапно
испугалась. Он как будто прощался, и она никак не могла понять почему.
   Или это  очередное  испытание?  Может  быть,  всех  новичков-Наблюдателей
проверяют таким образом? Может, всем в первый день  близкие  должны  сказать
какие-нибудь пугающие слова? "Если это испытание, я с честью выдержу  его;>.
Она не  подняла  лица  из  воды,  продолжая  Присматривать  за  деревней,  и
Милосердие ушел.
   Вот  появились  глаза,  через  которые  она  могла  видеть,   -   сонные,
покрасневшие от недосыпания глаза, хозяева и хозяйки которых  доили  овец  и
коров или мешали кипящую на огне кашу. Вся домашняя обстановка была  сделана
из дерева, на полках стояли глиняные горшки, на стенах висели шкуры животных
- это был древний мир, обнаруженный лишь недавно, и машины не  могли  помочь
Наблюдателям в их работе. В стойлах потели лошади, в  дома  беспрепятственно
проникала пыль и  грязь,  дети  хватали  руками  гусениц.  На  каждый  город
приходилось по одному Наблюдателю - столько опасностей подстерегало тамошних
жителей.
   Ребенок подавился куском колбасы. Родители недоуменно смотрели  на  него,
не зная, что делать. Юстиция сжала  диафрагму  младенца,  и  малыш  выплюнул
колбасу на стол. Ребенок радостно рассмеялся и попытался было снова плюнуть,
но Юстиция заставила мать легонько шлепнуть его, и  дитя  сразу  затихло.  У
Юстиции было слишком мало времени, чтобы попусту  тратить  его  на  игры  за
завтраком.
   Сапожник, отрезая кусок кожи, заодно отхватил себе полпальца. Он  не  был
привычен к боли и громко закричал,  но  Юстиция  мигом  утихомирила  боль  и
приказала сапожнику поднять отрезанный палец со скамьи и приложить на место.
Срастить вену с веной, нерв с нервом было делом пары секунд. После этого она
проникла к нему в разум и начисто стерла воспоминание о  случившемся.  Также
она заглянула в разум его жены, заставив ее забыть ужас в крике мужа. А  раз
не помнишь, значит, ничего не было.
   Она утихомиривала разгневавшихся. Успокаивала испугавшихся. Исцеляла боль
и раны. Никакая зараза не могла прижиться в человеческом теле.  С  рассветом
Юстиция подпустила в деревню чуточку бодрого настроения, и жители  буквально
рвались на работу - вскоре над полями уже звенели дружные песни, у горнов  и
печей исправно трудились рабочие.
   Днем остановилось сердце старика.  Юстиция  быстро  осуществила  проверку
смерти. Чтобы исцелить старика, потребуется больше трех минут; детей  моложе
двадцати у него нет; жена здорова телом и умом - значит, ему можно позволить
умереть. Вместо того чтобы воскрешать умершего, Юстиция привела  в  дом  его
сына, тридцатилетнего владельца гостиницы с  могучими  руками  кузнеца.  Она
намеренно изгнала  из  разума  мужчины  все  мысли;  не  узнав  старика,  он
равнодушно поднял безжизненное тело и отнес на кладбище, где его друзья  уже
рыли могилу. Спустя час старик упокоился в земле. Люди, рывшие могилу, будут
вспоминать о похоронах, как о  давно  случившемся  горе,  как  о  несчастье,
произошедшем год тому назад, поэтому скорбь по умершему успеет  затихнуть  и
исчезнуть.
   Отправив мужчину обратно  домой,  Юстиция  вложила  в  ум  сына  умершего
старика воспоминания о тех радостных минутах,  что  он  пережил  в  детстве.
Теперь он считал, что сегодня всего лишь отметил годовщину перехода  отца  в
мир иной, посетив его могилку на кладбище.
   Овдовевшая жена старика  собрала  весь  свой,скарб  и  переехала  жить  в
гостиницу к сыну, где ей выделили постель  у  стены,  неподалеку  от  очага.
Рядом с ней на низенькой  кроватке  спал  внук,  а  в  противоположном  углу
комнаты - внучка. Она давно забыла о слезах, пролитых по  умершему  мужу,  и
успела сжиться с невесткой. Все вновь  наладилось,  и  жизнь  потекла  своим
чередом - о дедушке все еще  вспоминали,  но  легкая  печаль  уже  не  могла
омрачить этот день.
   Еще Юстиция должна была заботиться о женщинах, cледя  за  тем,  чтобы  не
было нежеланных или лишних де-гей. Так она помогла одной девушке,  решившей,
что пришла пора лишиться девственности. Юстиция внушила ей наслаждение, хотя
ее  парень  явно  перестарался.  Наконец  ночь  спустилась  на  деревню,   и
Наблюдатели за  Снами  тихонько  коснулись  ее  плеча,  сказав,  что  работа
выполнена. "Ты хорошо поработала", - похвалили они, и Юстиция вся  вспыхнула
от гордости, хоть ее мокрые  щеки  и  тело  обдувал  прохладный  ветерок.  В
Вортинге был полдень, и обожженная кожа  на  ее  спине  и  бедрах  приобрела
ярко-красный оттенок. Она  высушилась  на  ветру  и,  решив,  что  не  стоит
понапрасну  отвлекать  деливших  с   нею   Озеро   Наблюдателей,   ушла   не
попрощавшись.
   Только войдя в Сады, она позволила себе вздохнуть полной грудью.  Воздух,
словно снег, освежил горло. Она  распустила  волосы  и  встряхнула  головой,
рассыпая их по плечам. Еще пять дней Присмотра - и,  если  она  не  ошибется
где-нибудь, ей  позволять  остричь  локоны.  Это  будет  означать,  что  она
полностью прошла испытание и стала женщиной.
   Отыскав одежду, она оделась. Сразу рядом с ней объявился ее старый дружок
Грэйв и рассказал новости.
   "Они нашли Бога, - сообщил он. - В космическом корабле, на дне  моря.  Он
Спит, но мы  можем  разбудить  его,  если  захотим.  Но  одно  уже  известно
наверняка. Он самый обыкновенный человек".
   "Естественно, человек, - рассмеялась Юстиция, - кто ж еще? Это мы  и  так
знали, ведь мы его ДЕТИ".
   "Нет, - ответил Грэйв. - Он просто ЧЕЛОВЕК".
   И тут наконец до нее дошло, что Язон Вортинг, отец всей  расы,  почти  не
обладает их силой.
   О нет, проникать в разум он умел, но он не мог ничего  ВЛОЖИТЬ  туда,  не
мог ничего ИЗМЕНИТЬ.
   "Бедняга, - подумала Юстиция. - Иметь  глаза,  но  не  иметь  рук,  чтобы
прикоснуться, не иметь губ, чтобы говорить. Быть бессильным и в то же  самое
время все видеть - о Боже, что за пытка. Уж лучше  не  будить  его.  Что  он
подумает о нас, о своих детях, когда поймет свою увечность?"
   "Есть и такие, - молча продолжал Грэйв, - кто требует разбудить его.  Они
хотят, чтобы он судил нас".
   "За что?"
   "Как они утверждают, если у него хватит  сил  снести  унижение  при  виде
нашего могущества, нам стоит разбудить его. Он может нас многому  научить  -
он единственный видел вселенную такой, какой она была до  нашего  Присмотра.
Он способен сравнивать, и может сказать нам, правильно ли мы поступаем".
   "Конечно, правильно. А если он окажется слишком слаб и не выдержит нашего
превосходства, мы просто изменим его память и отошлем отсюда".
   Грэйв покачал головой:
   "Зачем будить ег