илотам будет  запрещено  использовать  наркотик,
хотя им единственным сомек действительно необходим.
   "Я сделаю это", - торжествующе думал Абнер.
   Однако  он  был  совестливым  человеком  -  в  своем  роде.  Когда   игра
закончилась, он нанес визит Герману Нуберу.  Этот  человек  перенес  тяжелый
удар; творение, которому он посвятил всю свою жизнь, было разрушено - просто
так, без всяких видимых причин.
   - Что я сделал тебе? - спросил Нубер. Он словно постарел  на  много  лет,
глубокие морщины пролегли на его челе.
   - Ничего, - ответил Абнер.
   - Хорошо заработал, поставив на падение Италии?
   - Я не делал ставок. - Сумма, которую он получил бы  в  случае  выигрыша,
была смехотворной по сравнению с теми  средствами,  которыми  он  оперировал
теперь.
   - Зачем же ты глумился надо мной, если ничего от этого не выигрывал?
   - Я не хотел причинять тебе боль, - промолвил Абнер.
   - А ты думал, я буду радоваться?
   - Я знал, что ты будешь переживать, Герман Нубер, однако я  добивался  не
этого.
   - Чего же тогда?
   - Конца совершенства, - сказал Абнер.
   - Но за что же тогда ты так  возненавидел  мою  Италию?  Что  за  низкая,
подленькая страстишка сидит в твоем  сердце,  раз  ты  поставил  себе  целью
разрушение величия?
   - Я и не рассчитывал, что ты поймешь, - пожал плечами  Абнер.  -  Однако,
завладей ты Италией, игра бы закончилась. Мир твоей  игры  погрузился  бы  в
вечный сон. Он бы умер. Я не против той красоты, которую ты создал. Я против
того, чтобы она длилась вечно.
   - Так, значит, ты поклоняешься смерти?
   - Наоборот. Превыше всего я ставлю жизнь.  Но  жизнь  может  продолжаться
лишь в том случае, если смерть дышит ей в затылок.
   - Ты чудовище.
   И Абнер  не  стал  с  ним  спорить.  "Я  чудовище,  пришедшее  из  глубин
вселенной. Посейдон, сотрясающий землю. Червь, вгрызающийся в сердце мираз>.
   Лэрд проснулся весь в слезах. Язон коснулся его плеча:
   - Неужели сон был настолько отвратителен? - прошептал он.
   Только тут Лэрд  осознал,  что  искусственный  мир  Капитолия  остался  в
далеком  прошлом,   а   сам   он   вновь   очутился   в   маленьком   лесном
шалашике-мазанке. В  тусклом  свете,  проникающем  из-под  покрытой  овечьей
шкурой двери, виднелось лицо Язона, склонившегося над ним. Внутри было  чуть
ли не жарко, а это означало, что  ночью  шел  снег,  который,  покрыв  стены
пуховым  одеялом,  сохранил  внутри  шалашика  тепло.  Сами  стены  насквозь
пропитались влагой, и если их не разобрать,  то  скоро  они  сломаются  и  в
следующем году будут ни на что не годны. Не  терпящая  отлагательств  работа
мигом прогнала сон - во всяком случае, хоть на время  отвлекла  мальчика  от
грустных воспоминаний.
   Время близилось к полудню, когда Лэрд наконец решился заговорить о  своем
сне с Язоном. Выпал глубокий снег, к тому же похолодало, поэтому сегодня они
работали сообща - Лэрд окольцовывал дерево и переходил к следующему, а  Язон
цапкой обдирал кору и шел  за  мальчиком  дальше  по  протоптанной  в  снегу
тропинке. Вскоре они добрались до утеса, возле которого  устроили  небольшой
перерыв.
   - Мы что, и туда полезем? - спросил Язон, оглядывая заледеневшие уступы.
   - Можешь попробовать взлететь, - огрызнулся Лэрд. - Есть  короткий  путь,
но сейчас он опасен из-за снега. Попробуем вон ту трещину.
   - Стар я уже, - заметил Язон. - Боюсь, сил не хватит.
   - Хватит, - уверил Лэрд. - У тебя выбора  нет.  Я  лезу  наверх,  а  один
вернуться в деревню ты не сможешь - дороги не знаешь.
   - Как это лестно, что ты так заботишься обо мне,  -  усмехнулся  Язон.  -
Интересно, если я упаду, ты за мной  спустишься  или  оставишь  на  съедение
волкам?
   - Конечно, спущусь, за  кого  ты  меня  принимаешь?  -  И  тут  его  гнев
прорвался. - Если ты еще раз пошлешь мне такой сон, клянусь, я тебя убью.
   На лице Язона мелькнуло изумление.  И  чему  он  может  изумляться,  если
прекрасно знает, что творится у Лэрда на душе?
   - Я подумал, что, увидев этот сон, ты поймешь Абнера, - промолвил Язон.
   - Пойму? Да он дьявол!  Это  он  наслал  на  нас  Боль!  Он  спустился  в
прекрасный, цветущий мир и разрушил его!
   - Он давным-давно умер, Лэрд. И к Дню, Когда Пришла  Боль,  он  не  имеет
никакого отношения.
   - Ничего, думаю, будь он жив,  он  бы  всенепременно  устроил  нам  такой
праздничек.
   - Согласен.
   -  Мало  того,  он  бы  еще  сюда   заявился,   чтобы   позлорадствовать,
полюбоваться нашими страданиями - точно так же, как пришел к Нуберу!
   - Да.
   Тут Лэрда осенила еще одна догадка, более ужасная, чем предыдущая:
   - Он бы пришел к нам точно так же, как пришли вы с Юстицией...
   Язон ничего не ответил.
   Лэрд поднялся, подбежал к утесу и начал карабкаться вверх. Не по трещине,
а по прямой, воспользовавшись самой опасной, короткой  дорогой,  по  которой
обычно лазил, когда камни были сухие. К тому же обычно  он  снимал  башмаки,
чтобы лучше цепляться за скалы.
   - Нет, Лэрд, - крикнул Язон. - Трещина вон там!
   Лэрд не ответил - он упорно лез вверх, хотя зацепиться было не за что,  а
ноги постоянно соскальзывали. Выше будет еще труднее,  только  Лэрду  ровным
счетом наплевать на это.
   - Лэрд, я же могу заглянуть к тебе в разум и найти там безопасную дорогу,
так что ничего ты этим не добьешься, только себе навредишь.
   Лэрд остановился, вцепившись пальцами в камень.
   - Себе вредить - не над другими измываться! Язон полез вслед за ним.  Тем
же самым путем. Шаг за
   Шагом он преодолевал опаснейший подъем.
   Однако Лэрд не отступал. Да и отступать было  некуда  -  спускаться  вниз
теперь куда опаснее, чем взбираться вверх. И он лез все выше и выше,  только
медленнее, внимательно оглядываясь вокруг, стряхивая снег с каждого выступа,
чтобы  облегчить  путь  Язону,  следующему  за  ним.  В  конце  концов  Лэрд
перевалился через край утеса и протянул руку Язону, помогая тому  преодолеть
последнее опасное препятствие. Они уселись рядом друг с другом и, обессилено
дыша, уставились на распростершийся под ними  лес.  На  горизонте  виднелись
поля и полоски дыма, поднимающегося из труб Плоского Залива. Позади мрачной,
черно-белой стеной вздымался все тот же лес.
   - Ну что, пошли дальше метить? - кивнул на деревья Язон.
   - Слышать больше не хочу об этом Дуне, - мрачно проговорил Лэрд.
   - Не могу же я взять и выкинуть его из истории.
   - Ну так постарайся обойтись  без  его  воспоминаний.  Я  ненавижу  этого
человека. Не желаю даже вспоминать, что когда-то воплощался в него. Хватит с
меня и одного такого сновидения.
   Язон внимательно посмотрел на него. "Что, заглядываешь в  мои  мысли?!  -
мысленно рявкнул на  него  Лэрд.  -  Хорошо,  давай  проверяй,  насколько  я
искренен! Я бы никогда не поступил так, как поступил этот Дун..."
   - Ты что, так и не понял, ради чего все это было? "И понимать не хочу".
   - Человечество - это не просто  миллиард-другой  населения.  Мы  обладаем
единой душой, а душа эта была мертва.
   - И убил ее он.
   - Он ее воскресил. Разбил на кусочки, чтобы  она  изменилась  и  срослась
опять, только по-новому. Когда-то мы звались Империей Тысячи Миров,  хотя  в
ней всего-то насчитывалось триста с лишним планет. Дун  дал  этому  названию
новый смысл - он не только разрушал и уничтожал. Во все стороны  рассылались
огромные корабли с колонистами на борту. И человечество постепенно  заселяло
вселенную, удаляясь от Капитолия все дальше и дальше, чтобы, когда  наступит
конец  и  Капитолий  рухнет,  а  о  космических  полетах  забудут   на   три
тысячелетия, в пространстве засияла та самая тысяча миров, похожая на тысячу
паучков. Чтобы каждая планета  растила  свой  собственный  народ,  чтобы  на
каждой собственным путем развивалось человечество.
   "И многие ли поблагодарили его? Многие ли были счастливы так  же,  как  и
мать Клэни?"
   - С тех пор прошло более десяти тысяч лет, и его имя стало одним из  имен
дьявола. Никто не поблагодарил его за это.  А  благодарна  ли  тебе  яблоня,
когда ты срезаешь с нее ветки на саженцы?"
   "Человек - не дерево".
   - Как ты  поступаешь  с  яблоней,  Лэрд,  так  и  Абнер  Дун  поступил  с
человечеством. Он подрезал его, привил, пересадил, все старые, мертвые ветви
сжег - и теперь сад живет.
   Лэрд встал.
   - Пора кольцевать деревья. Если поторопимся, еще сегодня подойдем к месту
прошлогодней ночевки, и тогда не придется заново отстраивать шалаш.
   - Сновидений с участием Абнера Дуна больше не будет, обещаю.
   - Вообще больше никаких сновидений. Хватит с меня.
   - Как пожелаешь, - кивнул Язон.
   Но Лэрд понимал: Язон согласился  только  потому,  что  догадался  о  его
сомнениях. Лэрд не желал видеть во сне Абнера Дуна, но встречи с Язоном ждал
с нетерпением. Он должен узнать, как тот мальчишка превратился в мужчину.
   Совместными усилиями они закончили  метить  деревья  на  два  дня  раньше
обычного, потому и домой вернулись скорее. Поднявшись  наверх,  Лэрд  открыл
пенал, вычистил перья и сказал:
   - Завтра будем писать, так  что  не  забудь  послать  мне  очередной  сон
сегодня ночью.

Глава 5
КОНЕЦ СНОВИДЕНИЯМ

   Медник был добродушным весельчаком, любившим петь. Он знал тысячу песен и
частенько приговаривал, что все из них, за исключением шести,  были  слишком
похабными, чтобы их исполняли в присутствии дам.
   Он и в самом деле мог петь часами, и Сала, выполнив свою часть работы  по
дому, не раз присоединялась к нему. Она садилась у ног медника и пела вместе
с ним - слова и мелодию она запоминала  с  первого  же  раза,  и  ее  нежный
голосок составлял подходящую пару могучему тенору  медника.  Их  пение  было
настолько прекрасно, что даже перо замирало над бумагой. Лэрду так нравились
их голоса, что каждый раз, когда начинала звучать песня, Язон говорил:  "Ну,
мир не рухнет, если ты  немножко  передохнешь  от  писанины".  И  тогда  они
спускались вниз и тачали башмаки, либо шили сумки, в то  время  как  женщины
пряли и вышивали, а Сала с медником пели.
   - А ты умеешь петь? - спросила Сала у Юстиции.
   Юстиция покачала головой и снова уткнулась в свое шитье. Ладилось  это  у
нее неважно, и мать доверяла ей только самую грубую работу. Рубашки и  брюки
из шерсти получались хорошие, но то было занятие для  умелых  рук,  а  уж  к
прялке Юстицию вообще не стоило подпускать.  Всего  в  деревне  было  четыре
прялки, включая материну, и зимой они стояли в большой комнате - в это время
года постояльцев в гостинице практически не бывало, и здесь собиралось почти
все население Плоского Залива. День изо дня сюда  подходили  закутавшиеся  в
теплые одежды жители деревеньки. Каждая женщина приносила по  три  полена  и
что-нибудь съестное: фрукты, или половинку хлеба, или головку сыра, и  тогда
все вместе они устраивали пир.  А  после  обедали  мужчины  -  за  отдельным
столом, хоть и уставленным дымящимися плошками, но все  же  менее  радушным,
нежели столик с  незатейливыми  закусками,  со  стороны  которого  доносился
веселый смех женщин. Так уж было заведено - у женщин свое общество, у мужчин
свое. "Бедняжка Юстиция, - подумал Лэрд, - ей-то нет места ни в  том,  ни  в
другом".
   Это было действительно грустно, поскольку  Юстиция  вовсе  не  стремилась
научиться их языку. Несмотря на то что она  понимала  все  -  даже  то,  что
оставалось несказанным, - она никогда не пыталась заговорить с кем-либо,  за
исключением Салы и иногда Лэрда. Но именно с Салой  она  не  разлучалась.  С
того самого времени, как Юстиция ощутила боль сожженного живьем человека  на
плоту, Сала стала ее успокоением, ее верным  другом,  ее  голосом.  Из  всех
женщин одна только Сала любила ее.
   Юстиция внимательно слушала пение медника и Салы, и Лэрд понял,  что  она
все-таки способна на какие-то чувства. Не обладая даром  Язона,  он  не  мог
заглянуть в ее разум, а потому не видел, что ее тянет к меднику  не  меньше,
чем к Сале.
   Медник, мужчина среднего роста, с намечающимся брюшком, но  коренастый  и
мускулистый, постоянно улыбался и шутил. И он один не  относился  к  Юстиции
как к чужачке. Каждый раз, когда  он  обводил  глазами  присутствующих,  его
взгляд обязательно  останавливался  и  на  ней,  и  в  своих  прибаутках  он
адресовался к ней не реже,  чем  к  любой  другой  женщине.  А  вскоре  Лэрд
приметил, что взгляд его обращался к  Юстиции  чаще,  чем  к  любой  другой.
Юстиция была молода, зубы ее не тронуло гниение, стан ее был ладен и  гибок,
а лицо красиво, несмотря на суровость черт. Зима длится долго, а эта женщина
не замужем, так почему бы не попытать счастья? Лэрд уже  вышел  из  детского
возраста и в подобных играх разбирался. Однако затащить в постель Юстицию...
да, если меднику это удастся, значит, он куда больший чудодей, чем сам Язон.
"И мне плевать, кто сейчас подслушивает мои мысли, все  равно  буду  думать,
что хочу&.
   - Думай на здоровье, - сказал Язон, - только Юстиция может тебя  удивить.
Она лишилась в этой жизни  большего,  чем  ты  можешь  себе  представить,  и
поэтому имеет право быть суровой - и любить кого хочет и когда  захочет.  Не
стоит завидовать ей, Ларелед.
   Лэрд сам не ожидал, что разозлится, когда его мысли все-таки  подслушали.
Он рассерженно хлопнул крышкой пенала.
   - Ты что, всегда подслушиваешь мои мысли? А  когда  я  тужусь  в  отхожем
месте, ты и там не отвязываешься, ощущая то же, что ощущаю я?  И  когда  мой
отец поведет меня через святой ритуал посвящения в мужчины, ты  тоже  будешь
тут как тут?
   Язон вскинул брови:
   - Я уже старею, Лэрд. Если я и наблюдаю за тобой  в  отхожем  месте,  это
только напоминает, насколько легко все дается юноше по сравнению с тем,  что
приходится испытывать мне.
   - Ну все, заткнись!
   - Ты еще не знаешь, что такое тужиться. - ЗАТКНИСЬ!
   - Эй, что у вас там творится? - раздался снизу оклик матери.
   - Это ТВОЯ мать, - шепотом напомнил Язон.
   - Я втолковываю Язону, как его ненавижу! - откликнулся Лэрд.
   - Замечательно, - прошептал Язон. - Лучших  слов  ты  не  мог  подобрать.
Теперь она точно успокоится.
   Хотите верьте, хотите нет, но искренний ответ материнский гнев погасил.
   - Ну, наконец-то ты пришел в себя! - крикнула она. - И что теперь,  уйдет
он или нет?
   - А она согласна вернуть камень? - поинтересовался Язон.
   - Нет, пока нет! - ответил Лэрд, перевешиваясь через перила  лестницы.  -
Похоже, ему понравилось жить среди деревенщины. - Он притворил дверь спальни
и вернулся к письменному столу. - Ну, я готов. А ты?
   - К твоему сведению, мне приходилось жить в куда худших условиях.  И  мне
та жизнь нравилась.
   - Кончай лезть ко мне в мысли.
   - А ты не хочешь запретить мне ходить с открытыми глазами? Подумай, вдруг
я  увижу  кого-нибудь  не  того?  Поверь  мне,  Лэрд,  я  побывал  в   таких
отвратительных умах, что тебе даже и не сни...
   - Снилось. Кое-какими воспоминаниями ты уже успел поделиться со мной.
   - Ну, вообще-то да, ты прав. Извини. Но я только так могу рассказать тебе
эту историю.
   -  По  правде  говоря,  истории  можно  рассказывать  и  по-другому.   Ты
достаточно хорошо владеешь нашим языком, хоть и не умеешь  писать.  Так  что
давай излагай. А я буду записывать твои слова.
   - Нет. Я слишком много лгал в своей жизни,  а  твои  строки  должны  быть
правдивы. Мой язык - это язык лжи. Он для того и  существует,  чтобы  лгать.
Правду я узнаю иными способами. А некоторые так и не находят правды никогда.
   - Как бы то ни было, от снов об Абнере Дуне я  отказываюсь,  а  та  часть
истории еще не закончена, поэтому что-то тебе ПРИДЕТСЯ рассказать словами.
   - И на чем мы остановились?
   - На эсторианском твике.
   - Боже, как это было давно!
   - Да, мы довольно долго гуляли по лесам.
   - Ладно, не важно. Как ты сам видишь, я тогда не  умер.  Раны  затянулись
только через полгода, а после этого Дун пристроил меня в летную школу. С тех
пор я  зажил  жизнью  пилота  космического  корабля.  Я  принимал  сомек  и,
очутившись  вне  времени,  путешествовал   по   глубокому   космосу.   Когда
приближался враг, корабль будил меня. Убить меня не удалось никому, а вот  я
одержал множество побед, тем самым приобретя всеобщую известность и славу. А
благодаря славе нажил и  целую  кучу  завистников-врагов.  Не  раз  на  меня
устраивали покушения, и так продолжалось до тех пор, пока Дун не услал  меня
с планеты, назначив капитаном колонистского корабля.
   Лэрд задумчиво грыз перо:
   - М-да, верно. Неважный из тебя рассказчик.
   - Зато я  знаю,  о  чем  стоит  рассказывать  подробно,  а  что  можно  и
пропустить.
   - Слишком многое ты пропускаешь.
   - Например?
   - Например, ты так и не рассказал, как сдал тот второй тест. Я помню, как
ты волновался за него, и вдруг - все как отрубило.
   Язон надавил на  огромное  шило,  тщетно  пытаясь  продырявить  кожу,  из
которой шил отцу Лэрда новые башмаки.
   - Да, похоже, кожу у вас в деревне так и не научились дубить.
   - Научились, научились. Зимой она не пропускает ни снег, ни воду.
   - Вижу, она и иголки не пропускает. Нараставшее внутри Лэрда  раздражение
обратилось в веселую дерзость. И сдерживаться он не собирался:
   - Давай работай, хоть мускулы себе подкачаешь. Язон тоже  не  намеревался
уступать и с язвительной улыбкой вручил мальчику башмак. Лэрд перехватил его
поудобнее и одним круговым движением шила ловко продырявил кожу. После  чего
кинул башмак обратно.
   - Ого, - только и сказал Язон.
   - Тест, - напомнил Лэрд.
   - Я прошел его. Хотя не должен был. Потому что ответ на второй вопрос был
найден группой видных ученых из  другого  университета  всего  за  несколько
месяцев до этого. А на третий вопрос, который я наполовину решил... в общем,
на  него  не  мог  ответить  НИКТО.  Это  послужило  сигналом  тревоги   для
компьютера. А компьютер послужил сигналом тревоги для Дуна. В мире появилась
новая диковинка, человек, которого стоило завербовать на свою сторону.
   Лэрд смотрел на него с благоговением:
   - И ты еще ребенком ответил на вопрос, на который не могли  найти  ответа
все ученые вселенной?
   - Ну, на самом-то деле все не так впечатляюще.  Дело  в  том,  что  сомек
выключает из жизни не только обычных людей,  но  и  физиков,  математиков  и
прочих ученых. Обе проблемы должны были  быть  решены  еще  столетия  назад.
Однако лучшие умы быстрее остальных достигали высших Уровней  сомека  -  они
бодрствовали считанные месяцы и Спали  никак  не  меньше  шести  лет.  Таким
образом,  добиться  чего-то  могли  только  второсортные   ученые,   которые
бодрствовали дольше. Каждый народ когда-нибудь достигает
   Этого этапа. Люди всячески  опекают  своих  гениев,  окружают  почестями,
чествуют наградами - в общем, доводят до такого состояния, когда они  просто
теряют способность творить. Никакой я  не  гений.  Просто  у  меня  работали
мозги, да и сомек меня волновал меньше всего на свете.
   - Значит, Абнер тебя завербовал?
   - На самом деле он с самого начала следил за мной - с помощью компьютеров
и Маменькиных Сынков. В любую секунду меня могли схватить. Он видел,  что  я
направился к Радаманду, и подслушал наш разговор - в то время у всех стен  и
вправду имелись уши. Он знал, что я  записал  свою  мать  в  колонисты.  Эта
детская жестокость... он нашел ее совершенно очаровательной.
   - У тебя не было выбора.
   - Не было. Однако очень часто люди действуют так, будто этот выбор у  них
есть, и лишаются всего, поскольку не в их силах оказывается это осуществить.
   - И что случилось потом?
   - Не скажу. Сначала запиши то, что я тебе только что  рассказал,  и  свой
сон об Абнере Дуне. Изложи эти истории  ясным,  простым  языком,  и  сегодня
ночью тебе приснится новый сон.
   - Ненавижу эти сны!
   - Почему? Я ведь не Дун.
   - Когда я просыпаюсь, то уже не помню,  кто  я,  а  кто  ты.  Язон  ткнул
пальцем себе в грудь.
   - Я есть я. Ты есть ты.
   - Это не ответ.
   - Это единственный возможный ответ. То, что находится  в  твое