же
преступил закон, и ты увидишь, что сделает с ним Вортинг".
   Однако дни сменяли друг друга, и ничего,  казалось  бы,  не  происходило.
Мэттью ушел недалеко - он бродил среди живших у стены людей, среди  братьев,
сестер,  тетушек  и  их  семей,  то   есть   среди   тех,   чьи   глаза   не
свидетельствовали своей небесной голубизной о принадлежности к  Вортингу,  и
убеждал их присоединиться к нему. Илия не знал, что у Мэттью на  уме  -  ему
было известно только то, что тот  говорил  остальным.  А  говорил  Мэттью  о
постройке города, где собирался открыть постоялый двор. Город будет  основан
в десяти милях к западу, там, где северная  дорога  пересекает  реку  и  где
частенько проходят путешественники. "Мы познакомимся ближе с миром мужчин  и
женщин", - убеждал он. А самым ужасным из его  богохульств  было  следующее:
заложив фундамент своего постоялого двора, он нарек его Вортингом.
   В мире существует лишь одно Истинное место, и это Место - Ферма Вортинга.
   Прошло два месяца, прежде чем люди поняли, насколько страшной будет месть
Илии. Ибо за все это время с неба не упало ни дождинки, каждый  день  солнце
немилосердно палило землю. Приятная сухая погода сменилась жаркими днями,  а
жаркие дни обратились в засуху. На  небосводе  не  было  видно  ни  облачка,
тяжелая влажность исчезла без следа, и воздух стал сух, как в пустыне.  Губы
трескались и распухали; сухой воздух подобно ножу резал горло; река высохла,
и  скрытые  течением  мели  превратились  сначала  в  острова,  затем  -   в
полуострова, после чего вода вообще застоялась. Листья деревьев в  Лесу  Вод
посерели и  бессильно  поникли,  а  поля  Фермы  Вортинга  покрылись  коркой
иссушенной земли. Не помогали ни колодцы, вырытые совсем недавно,  ни  вода,
которую ведрами таскали из  ручейка,  когда-то  бывшего  рекой,  -  растения
бурели, чернели и в конце концов умирали.
   Это действовали ненависть и гнев Илии; даже он  сам  не  осознавал  своих
сил.
   Дни шли, люди и животные стали слабеть. Тогда жители  Вортинга  пришли  к
Илии и обратились к нему с мольбой. "Ты достаточно наказал  нас,  -  сказали
ему. - Наши дети... - шептали они. - Пусть пойдет дождь".  Но  Илия  не  мог
исполнить их просьб. Не он приказал дождю покинуть эти земли; он всего  лишь
наполнил себя гневом, а изгнать эту ненависть уже не  мог,  как  бы  его  ни
просили, - не то чтобы он сам не хотел этого.
   Он даже сомневался, что это дело его рук. Он слышал, как путешественники,
останавливающиеся  в  новой  прекрасной   гостинице,   выстроенной   Мэттью,
рассказывали, что такие засухи - обычное дело  и  что  вскоре  это  бедствие
закончится жуткой бурей, которая аж крыши с домов посрывает  и  затопит  все
вокруг - такое, мол,  случается  примерно  раз  в  столетие,  таким  образом
обновляется мир.
   Другие твердили, что это всего лишь  случайность.  Дожди,  грозы  и  бури
проходили южнее; засуха миновала стороной и Линкири, что  раскинулся  далеко
на западе, и Хакс, что находился к востоку. А Западная река, берущая  начало
на Вершине Мира, быстро и весело бежала мимо Хакса, чтобы начисто высохнуть,
достигнув их края. "Я сказал,  что  вы  попали  в  самый  центр  засушья,  -
повторяли все без  исключения  путешественники.  -  Случайность,  просто  не
повезло".
   Дети начали болеть, а поскольку  оставшуюся  воду  приберегали  для  них,
смерть стала косить животных. Белки падали с  деревьев,  как  листья,  -  их
трупики усеивали поля. Крысы дохли под полами, а  псы  терзали  их  останки,
чтобы напиться крови и прожить  еще  один  час.  Лошади  околевали  прямо  в
стойлах, а быки, сделав один-два шага, падали замертво.
   "Если это моя вина, я хочу, чтобы все это закончилось. Если я вызвал  эту
засуху, то пусть пойдет дождь". Но сколько  бы  он  ни  твердил  эти  слова,
сколько бы ни кричал, обращаясь к  небесам,  засуха  только  набирала  силу.
Жара, ставшая невыносимой, все  усиливалась.  По  лесу  бродили  специальные
команды, которые на месте убивали того, кто смел  развести  костер;  даже  в
домашних очагах запретили зажигать огонь,  поскольку  малейшая  искра  могла
спалить Лес Вод от края до края. Через Небесные горы, с  низовья  реки  и  с
самой Вершины Мира устремлялись в Лес Вод повозки, наполненные  кувшинами  и
бочонками с водой. За бочонок можно было купить ферму, за кувшин -  дом,  за
чашку - ребенка, а за глоток - тело  женщины.  Но  вода  означала  жизнь,  а
следовательно, стоила того.
   Братья и дядья пришли к Арр и сказали:
   "Открой врата и дай нам уйти. Мы должны направиться туда,  где  продается
вода. Даже если придется продать всю Ферму Вортинга, мы пойдем на  это  ради
спасения собственных жизней".
   Но Илия, разгневавшись, прогнал их. Что человеческая жизнь по сравнению с
Фермой Вортинга?
   В ответ  они  пригрозили  ему  смертью  и  привели  бы  свой  приговор  в
исполнение, если б один из них не воспрепятствовал этому.  Что  бы  Илия  ни
сотворил с нашим миром, сказал этот человек, он  должен  остаться  в  живых,
чтобы вернуть все на свои места.
   "Чего ж ты ждешь? - наконец спросили они. - Либо  убей  нас  сразу,  либо
позволь уйти - или  ты  испытываешь  наслаждение,  глядя,  как  мы  медленно
умираем?"
   Жена Илии, Арр, и его сыновья Джон и  Адам,  пили  не  больше  остальных.
Однако они добывали влагу как будто из  воздуха  или  же  словно  высасывали
корнями из земных глубин, ибо горло у них не хрипело при каждом вздохе, губы
и носы не кровоточили, и они не кричали по ночам,  умоляя  о  глоточке  воды
перед смертью. Даже жившие за стеной не страдали так сильно, они хоть  могли
продать за воду свои души - продать и выжить.  А  за  стену  Фермы  Вортинга
ничто и никто не мог проникнуть.
   Однажды Илия услышал мысли Арр - она собиралась открыть врата и  впустить
продавцов воды. Но Илия прекрасно знал, что  творится  в  сердцах  всех  его
братьев и дядьев, и понимал, что, как только стена  откроется,  они  тут  же
сбегут, удерут, как Мэттью, и Ферма Вортинга погибнет.
   "Она все равно уже погибла, - внушали ему. - Ты оглянись по сторонам. Это
ты убил ее".
   Но он не дал открыть ворота, и в то же самое время  он  не  мог  прогнать
засуху.
   Наконец, в день, когда горе начало  застилать  рассудок  людей,  выжившие
понесли все трупы к дому Илии,  сваливая  тела  перед  его  дверью.  Грудные
младенцы и дети, матери и жены, старики и юноши - иссохшие трупы  образовали
поминальный холм во дворе Илии. Он услышал их мысли  и  запретил  им  делать
это. Он кричал на них, но они все шли и шли. В конце концов его  гнев  обрел
убийственную силу, и они стали умирать, пополняя своими телами то  надгробие
из мертвецов, которое они же и воздвигли. И вскоре в деревне не осталось  ни
одного живого человека, за исключением самого Илии, его  жены  и  двоих  его
детей.
   И в агонии ненависти Илия проклял умерших за то, что те сами толкнули его
на такой поступок:
   "Я не желал вам смерти! Если бы вы встали рядом со мной и удержали  моего
брата здесь..."
   И пока он в ярости кричал на мертвецов, тела их  начали  дымиться,  после
чего  воспламенились:  из  животов  вырвались  струи   пламени,   конечности
заполыхали, как головни, и в небо взметнулся столб дыма. Когда костер  вовсю
разгорелся, из дома вдруг выбежала Арр и швырнула  в  огонь  ключ,  где  тот
сразу же взорвался - настолько сильно было пламя. А потом она сама бросилась
в груду тел друзей и соседей, которых погубила по приказу своего мужа;  всем
сердцем она проклинала его - ведь именно он не позволил ей открыть  врата  и
выпустить жителей Вортинга на волю.
   Только тогда, охваченный безысходным отчаянием, Илия нашел  в  себе  силы
разрыдаться. Только тогда он смог подарить воду миру.  В  то  время  как  он
плакал, а его сыновья смотрели на этот кошмарный  костер,  на  западе  вдруг
появилось облачко. Сначала оно было маленьким - казалось, его можно прикрыть
ладонью. Но Мэттью Вортинг сразу заметил его из башни  своей  гостиницы,  из
той самой башни, которая поднималась над верхушками самых высоких деревьев и
из окон которой была видна Ферма Вортинга. Мэттью увидел  облако  и  крикнул
людям своей деревни: "Глядите, вода!"
   Их надежда на дождь ворвалась  в  разум  Илии  подобно  ярчайшей  вспышке
молнии, его дыхание перехватило от той силы, что скрывалась в этих надеждах,
и он возжелал воды силой всех этих людей, в том числе и  своей  собственной.
Гнев, вина  и  скорбь  при  виде  того,  что  он  натворил,  -  эти  чувства
объединились в нем и воззвали к дождю. Облако  выросло,  поднялся  ветер,  и
хрупкие ветви деревьев  задрожали  в  предвкушении;  раздался  гром,  молния
стремительным  зигзагом  прорезала  мгновенно  почерневшее  небо,  и   дождь
обрушился на лес, словно воды морские.  Река  сразу  наполнилась  клокочущим
потоком, землю немилосердно хлестали безжалостные капли, деревья  вспыхивали
от ударов молний, но дождь быстро гасил случайные пожары.
   Затем  глазами  жителей  деревни  Илия  увидел  тот  единственный  пожар,
которому он мог порадоваться. Воспламенилась башня гостиницы Мэттью,  и  его
брат был внутри; однако Мэттью поднял руку,  и  огонь  мигом  угас,  сгинул,
словно его и не было вовсе. "Я был прав, - подумал Илия. - Я  был  прав,  он
солгал нам, он мог не только закрываться от нас, в нем крылись куда  большие
силы, я был прав, я был прав".
   Буря закончилась, и Ферма Вортинга опустела;  даже  трупы  смыло  бурными
потоками реки. Ключ сгорел, а значит, исчезла и стена; теперь Илии ничего не
оставалось делать, кроме как  забрать  сыновей,  покинуть  ферму,  дойти  до
гостиницы брата,  расположенной  в  десяти  милях  от  Вортинга,  и  просить
прощения за то, что он сотворил с миром. "И все же я был прав, - повторял он
про себя даже тогда, когда брат радушными объятиями встретил его на пороге и
жестоко ранил, назвав Илию совладельцем Постоялого Двора Вортинга. -  Я  был
прав, матери не следовало выпускать тебя".
   Но он не стал произносить эти слова вслух. В  оставшиеся  годы  жизни  он
вообще почти не говорил. Он держал язык за зубами даже тогда,  когда  Мэттью
вывел его сыновей на улицу и сказал: "Видите ту вывеску?  На  ней  написано:
"Постоялый Двор Вортинга". Это все, что осталось от Вортинга, от Истинного -
вы, ваш отец, я, моя жена  да  мои  еще  не  родившиеся  дети.  От  Вортинга
остались только мы, и слава Богу. Это была  тюрьма,  и  наконец  мы  из  нее
освободились".
   Лэрд проснулся в темноте и увидел силуэт Язона,  стоящего  на  коленях  у
постели.
   - Юстиция сказала, что сон закончился, - улыбнулся  Язон.  -  Тебя  зовет
отец.
   Лэрд поднялся и спустился по лестнице. Мать склонилась над  отцом,  держа
чашку у его губ. Лэрду тоже захотелось воды,  однако  он  не  стал  просить.
Взгляд отца остановился на мальчике.
   - Лэрд, - сказал отец. - Мне снился сон.
   - Мне тоже, - кивнул Лэрд.
   - Во сне я увидел, что ты винишь себя вот за это. - Он поднял  культяшку,
оставшуюся от руки. - Мне снилось, что  ты  думаешь,  будто  я  возненавидел
тебя. Клянусь Истинным, это не так. В этом нет твоей вины, я ни в  чем  тебя
не обвиняю, ты по-прежнему мой сын, ты спас мне  жизнь,  и  прости,  если  я
сказал что-то такое, из-за чего ты посчитал виноватым себя.
   - Спасибо, - тихо произнес Лэрд. Он подошел к отцу, обнял его и ощутил на
своей щеке ласковое касание его губ.
   - А теперь иди спать, - повелел отец. - Извини, что я поднял тебя,  но  я
бы не вынес, если бы ты до утра хранил эти чувства в своем  сердце.  Клянусь
Язоном, ты самый лучший сын, что может родиться у мужчины.
   - Спасибо, - еще раз промолвил Лэрд.
   Он направился было к своей маленькой кроватке у очага, но Язон поймал его
за руку и повел наверх:
   - Сегодня ночью ты заслужил ложе получше, нежели эта охапка соломы.
   - Да что ты?
   - Теперь ты хранишь  воспоминания  Илии  Вортинга,  Лэрд.  Это  не  самый
приятный сон.
   - Это что, действительно было? Поселение Стипока  тоже  постигла  засуха,
которая закончилась бурей, но ведь ту бурю никто не вызывал.
   - Какая разница? Илия верил, что это он вызвал  засуху  и  он  же  вызвал
бурю. Остальная часть его жизни прошла так, как будто все  это  случилось  в
действительности...
   - Так было это или нет?
   Язон мягко толкнул его в постель и укрыл одеялом.
   - Лэрд, я не знаю. Это воспоминания о воспоминаниях. Все ли люди Вортинга
погибли тогда? Определенно могу сказать одно: все  мои  потомки  с  голубыми
глазами произошли от  Мэттью  и  Илии,  но,  может  быть,  остальных  просто
выследили и поубивали. Что же касается той бури, то сейчас  никто  не  умеет
управлять погодой. Однако Юстиция может проделывать всякие штуки с  огнем  и
водой, с землей и воздухом. Кто знает, может,  и  был  когда-то  среди  моих
детей человек, который смог учинить такую засуху, что земля  превратилась  в
ад, и такую бурю, что все подумали  о  конце  света.  И  уж  конечно,  такая
ненависть, какую испытывал он, больше никогда не  встречалась.  Ни  в  одной
памяти не встретил я подобной ненависти.
   - По сравнению с теми чувствами, что испытывал он, -  прошептал  Лэрд,  -
моя ненависть к тебе выглядит просто любовью.
   - А это она и есть, - улыбнулся Язон. - Все, давай спать.

Глава 10
ПОД ЛИЧИНОЙ БОГА

   Отец уже начал вставать с постели, но  никто  этому  не  обрадовался.  Он
хмуро бродил по дому, размахивая оставшимся от руки обрубком и  раскачиваясь
из стороны в сторону, как дерево на сильном ветру,  а  если  и  говорил,  то
непременно либо рычал, либо огрызался. Лэрд понимал причины его  злости,  но
легче от этого не становилось. Постепенно Лэрд обнаружил,  что  предпочитает
запираться наверху, в комнате Язона, и работать над книгой, а все  остальные
придумывали  собственные  способы  держаться  от  отца   подальше.   Женщины
перестали навещать гостиницу, медник стал кочевать из дома в  дом,  так  что
вскоре в опустевшей гостиной остались только мать, Сала и Юстиция. Даже мать
старалась поменьше видеть отца, все  чаще  и  чаще  оставляя  его  в  полном
одиночестве. Его гнев и стыд росли с каждым днем,  поскольку  причину  того,
что остальные бегут от него,  как  от  чумного,  отец  видел  в  собственной
увечности.
   Исключение составляла Сала. Она неотступно следовала  за  ним  по  пятам.
Если мать заставляла ее убираться в  комнатах,  вскоре  Сала  оказывалась  у
постели лежащего в мрачных раздумьях отца; если она играла с куколками,  они
танцевали свой веселый танец у ног Эльмо, сидящего  у  камина.  Взгляд  отца
останавливался на малышке, и тогда он хоть поменьше шумел и  ругался.  Когда
же он пытался сделать что-нибудь - подкинуть в огонь полено, намолоть гороха
на похлебку, - она непременно возникала рядом,  поддерживая  волочащийся  по
полу конец бревна, подметая сухой горох, рассыпанный им. И  тогда  он  снова
приходил в ярость и, обзывая  ее  дурой  и  неумехой,  приказывал  убираться
прочь. Она уходила, но, выждав за  дверью,  тихонько  возвращалась  и  снова
устраивалась где-нибудь неподалеку.
   - Если не хочешь навлечь неприятности на собственную голову, - шепнула ей
как-то раз мать, - держись от него подальше.
   - Но он же потерял руку, мама, - ответила Сала так, будто, по ее  мнению,
он просто ее где-то оставил.
   Однажды вечером, когда в гостиницу зашел поужинать медник  и  со  второго
этажа спустился Лэрд, Сала обратилась к отцу, громко объявив:
   - Папа, а я видела во сне, куда подевалась твоя рука!
   Разговоры мигом смолкли - все с трепетом ждали  от  отца  вспышки  гнева.
Каково же было общее удивление, когда он спокойно посмотрел на свою дочку  и
спросил:
   - Ну и куда же?
   - Ее деревья забрали, - сказала она. - Поэтому теперь ты  должен  сделать
так, как делают деревья. Когда у них ломается ветка, они  просто  отращивают
ее заново.
   - Сарела, - грустно прошептал отец, - я ведь не дерево.
   - А разве ты не знаешь? Моя подружка может отрастить ее тебе.
   И она посмотрела на Юстицию.
   Юстиция молча уставилась в крышку стола, как будто не поняла ни слова  из
разговора. Мгновение превратилось в вечность - взгляды  присутствующих  были
прикованы к Юстиции. Затем Сала расплакалась:
   - Почему, почему запрещено?! - выкрикнула она. - Это же мой папа!
   - Хватит, - оборвала ее мать. - Садись есть, Сала, и перестань плакать.
   Отец хмуро уселся во главе стола.
   - Ешьте, - кивнул он и принялся черпать  ложкой  похлебку,  стараясь  как
можно быстрее закончить ужин.
   Язона не было в комнате, но, конечно, не случайно он объявился  именно  в
этот момент. Он подошел к отцу, держа в руках клещи  из  кузни  и  пластинку
железа.
   - По-моему, - сказал он, - из этого получится неплохая коса.
   Мать резко втянула в себя воздух, а медник принялся  старательно  изучать
содержимое своей тарелки. Отец, однако, взял кусок железа и,  покрутив  его,
ответил:
   - Да нет, слишком короткий для косы.
   - Тогда ты должен помочь мне найти такой  кусок,  из  которого  получится
коса.
   - Ко всем прочим своим талантам,  Язон,  ты  еще  и  кузнец?  -  невесело
усмехнулся  отец  и  потрогал  руку  Язона,  которая  была  не  слабее  руки
нормального мужчины, однако по сравнению с рукой отца выглядела,  как  ручка
младенца.
   Язон, в свою очередь, оценил его мускулы и расхохотался.
   - Ну вот  и  посмотрим,  сумеет  ли  обычный  человек,  помахав  немножко
молотом, стать таким, как ты, или надо родиться с твоими руками, чтобы  этот
молот поднять.
   - Ты не кузнец, - возразил отец.
   - Может, я на что-то еще сгожусь, устроившись левой рукой кузнеца?
   Язон предлагал сделку, а отец умел неплохо торговаться:
   - А тебе-то что с этого?
   - Практически ничего. Я разве что  приобретаю  хорошую  компанию  и  могу
сделать полезную вещь для мира. Лэрд сейчас пишет о том, чего я не  знаю.  Я
ему не нужен.
   Отец улыбнулся:
   - Я вижу тебя насквозь, Язон. Но давай попробуем. - Он повернулся к Сале:
   - Вдруг и две руки сгодятся там, где раньше я обходился одной.
   Он вылез из-за стола и принялся натягивать на себя фуфайки и куртки; Язон
же помогал ему, причем отец ни разу на него не рявкнул - просто  Язон  знал,
когда отцу нужна помощь, а когда - нет.
   Лэрд проводил их глазами и подумал: "А  ведь  это  мне  следовало  встать
рядом с ним в кузне. Но я должен писать книгу Язона, поэтому  он  занял  мое
место рядом с отцом". И все  же  он  так  и  не  смог  ни  рассердиться,  ни
обидеться на Язона. Даже обычную ревность не удалось вызнать. Он никогда  не
хотел быть кузнецом. Он едва сдержал вздох облегчения,  увидев,  что  кто-то
другой займет его место у горна.
   Спустя полчаса домашние услышали радостный звон  молота,  доносящийся  из
кузни, и громкие ругательства отца, отчитывающего Язона во  всю  мощь  своих
легких. Тем вечером отец гневно носился по дому, яростно  кляня  тупоголовых
идиотов, которые даже удержать ничего не могут и из-за которых  получившейся
косой можно будет разве что  солому  косить.  Отец  снова  обрел  интерес  к
окружающим, и жизнь в доме вновь стала более или менее сносной.
   А той ночью Лэрду приснился сон о мальчике из далекого прошлого, который,
лежа в постели, открывал для себя сердца людей.
   Джон тихо сопел рядом с  ним,  от  него  воняло  кислым  сыром,  которого
мальчик наелся на ночь, но Адам предпочел не будить его. Пока Джон не  спал,
Адам не отваживался покидать свое тело. Теперь же он мог спокойно отправлять
свой разум скитаться по окружающим домам, не  опасаясь,  что  Джон  отвлечет
его.
   Адам  обнаружил  в  себе  этот  дар  всего  несколько  недель  назад.  Он
выслеживал белку, надеясь убить ее камнем, и  подкрадываясь  к  зверьку,  он
беспрестанно твердил про себя: "Не  двигайся,  только  не  двигайся".  Белки
всегда замечали его позднее, чем кого бы  то  ни  было,  и  он  считал,  что
зверьки не видят его  потому,  что  он  настолько  ловко  и  бесшумно  умеет
подкрадываться. Однако на этот раз белка словно приросла