час  порой
возвращались к нему в ночных сумерках, руки Язона хватали Илию за плечи,
впиваясь пальцами в плоть, терзали и встряхивали  его,  а  громоподобный
голос изрекал: "Эта грязь - сердце твое. Стоит тебе покинуть это  место,
и тебя ждет ужаснейшая смерть".
   На самом деле, руки эти принадлежали вовсе не Язону,  а  грозный  рев
был  хриплым  шепотом  бабушки,  прозвучавшим   в   день,   когда   Илия
вознамерился убежать из дому. Он поссорился  со  своим  братом.  Большим
Питером,  и,  будучи  уже  десятилетним,  счел,  что  вовсе  не   обязан
покоряться вечной тирании. Поэтому он отважился на поступок,  о  котором
прежде и не думал. Добежав до края поля, он, ни  секунды  не  колеблясь,
ступил в кустарник и вскоре скрылся среди деревьев.
   В лесу существует множество тропок. Какие-то проложил олень, какие-то
- путешественники, бредущие из Хакса в Линкири или обратно. А  некоторые
- не тропки  вовсе,  так,  прорехи  в  густом  кустарнике,  заводящие  в
буреломы и лесные дебри. В конце концов, когда солнце  уже  клонилось  к
горизонту и лес погрузился во мрак, Илия устал скитаться и заснул.
   Разбудили его сильные руки, крепко вцепившиеся в плечи. Спросонья  он
подпрыгнул на месте и, развернувшись,  увидел  прямо  перед  собой  лицо
бабушки. Кожу ее украшали глубокие царапины, последствия долгих  поисков
по зарослям колючего кустарника, а голубые глаза так и метали молнии.
   Он   почувствовал,   как   внутри   поднимается   панический   страх.
Беспрекословно он поднялся и последовал за  старухой.  Шла  она  быстро,
даже слишком, тем более что  было  очень  темно,  а  тропинка  временами
бесследно пропадала.
   Однако она без  труда  находила  путь  и  ни  малейшего  внимания  не
обращала  на  острые  сучья,  так  и  метившие  в  глаза.  Наконец   лес
расступился, и они очутились на краю Фермы Вортинга.
   Они подошли к ней с юго-запада, и там  бабка  показала  Илии  камень,
укрывшийся в густой траве. На нем была вырезана какая-то надпись, но  ни
бабушка, ни Илия не понимали,  что  она  гласит.  На  этом  самом  месте
бабушка уперлась руками в плечи Илии и силой заставила его опуститься на
колени. После чего сказала:
   - Это живой камень, который оставил нам Язон! Он говорит с  нами.  Он
говорит: "Никогда не  покидай  Ферму  Вортинга;  иначе  умрешь  страшной
смертью". Эта грязь - твое сердце. Если ты оставишь ее, то умрешь.
   Она снова и снова повторяла эти слова, пока  Илия  не  разрыдался  от
страха и отчаяния. Продолжала повторять то же самое, пока он не затих  и
не начал повторять за ней слово в слово. В конце концов она замолчала, и
он замолчал вместе с ней. Тогда, глядя прямо в его  голубые  глаза,  она
произнесла:
   - У тебя глаза Язона, Илия, а значит, ты его наследник.
   Не Большой Питер, не твой отец и не твоя мать. А ты, именно ты. Как и
у меня, у тебя, Илия, есть дар.
   - Какой? - тихо спросил Илия.
   - У всех он разный.
   После этого Илия не раз гадал, какой же дар  был  у  бабушки,  однако
вскоре после его неудачного бегства она заболела и умерла. Так он  и  не
узнал ответа на свой вопрос.
   Может быть, ее дар был связан с умением безошибочно  находить  верную
дорогу в темном лесу? А может, она слышала камень? Ведь Илия-то  его  не
слышал. Спустя десять лет после ее смерти умерли и родители. За все  это
время он только  однажды  отлучался  с  Фермы  Вортинга  -  добрался  до
ближайшей фермы, где и нашел себе жену, Алану. С тех пор он ни  разу  не
то что не приближался к границам Фермы, но даже и не думал о том,  чтобы
пересечь их.
   Он сам не догадывался, насколько ненавидит Ферму Вортинга. Он  думал,
что любит ее.
   Все это припомнилось ему, пока он смотрел на дверь.
   Сыновья все еще следили за его спиной, обеспокоенные долгим молчанием
отца. Он так и не пошевелился, пока не открылась дверь и  на  пороге  не
появилась Алана. Их глаза встретились, и вдруг  до  Илии  дошло,  что  в
руках она сжимает дорожную котомку. Нахмурив брови, она обогнула  его  и
направилась к мальчикам:
   - Давайте, малыши, поднимайтесь. Мы уходим.
   Илия остановил ее, резко схватив за руку.
   - Уходите?
   - Да, подальше отсюда. Ты совсем из ума выжил.
   - Никуда вы не пойдете.
   - Мы уходим, Илия, и ты нас не остановишь! Мы идем на постоялый  двор
Большого Питера, где найдут приют мои дети, где  найду  приют  я.  А  ты
можешь оставаться на Ферме Вортинга и гнить вместе с этими сорняками...
   Струйка крови вытекла из уголка ее  рта,  когда  он  ударил  ее.  Она
лежала на земле, и слезы катились из ее глаз.
   "Прости", - молча сказал он. Но она не услышала. Она его  никогда  не
слышала.
   Алана медленно поднялась, подхватила котомку и взяла Уорина за руку.
   - Пойдемте, Уорин, Джон, мы уходим.
   Они зашагали по полю. Илия догнал и взял ее за руку.
   Она вырвалась. Тогда он схватил ее за плечи,  а  пока  она  боролась,
одной рукой обнял за талию и не столько понес, сколько потащил обратно к
дому. Сражалась она  безмолвно,  руки  так  и  мелькали,  в  большинстве
случаев попадая в цель. Наконец он  дотащил  ее  до  двери,  но  к  тому
времени гнев его перерос в ярость, дралась она больно,  и  он  буквально
швырнул ее  в  дом,  Она  всем  телом  ударилась  о  дверь,  та  настежь
распахнулась, и Алана перевалилась через порог.
   Илия переступил  через  нее,  плачущую  от  боли,  и  втащил  в  дом,
поддерживая под руки. Стоило ему отпустить ее, как она тут же  встала  и
направилась обратно к двери. Он сбил ее с ног. Она поднялась и  пошла  к
двери. Он ударил ее, и она  снова  рухнула  на  землю.  На  коленях  она
продолжала ползти, и  тогда  он  пнул  ее  ногой.  Тяжело  дыша,  но  не
произнося ни слова, Алана из последних сил выпрямилась  и  заковыляла  к
выходу. Тогда Илия закричал и начал избивать  ее,  пока,  окровавленная,
она не распростерлась без сил на полу. Изнуренный  борьбой,  Илия  встал
рядом на колени, всхлипывая от стыда, боли и любви к ней. Тихим  голосом
он стал объяснять что-то, на этот раз вслух, но она не  слышала.  Дышала
она прерывисто, затрудненно.
   - Мы не можем уйти. Ферма Вортинга - это мы, и если умрет она,  умрем
и мы, - сказал он и сразу возненавидел произнесенные слова, возненавидел
себя самого, эту ферму, этот лес, этот воздух, который не прольет  своих
слез, пока не пересохнут, навсегда слезы людские. Он отвернулся от  жены
и посмотрел на дверь.
   На пороге стояли оба сына и молча смотрели на него.
   Стоило ему подняться и повернуться, как они с расширившимися  глазами
отпрянули, а когда он подошел к двери, они уже  бежали.  Пробежав  шагов
двадцать, они остановились. "Кончайте пялиться на меня", -  подумал  он,
но они не услышали. Он зашел в южный сарай и, встав на чурбан, полез  на
низенькую крышу. Очутившись на крыше самого дома, он  пополз  к  тяжелой
деревянной балке, которая шла  посредине  хижины.  Добравшись  до  своей
цели, он встал, выпрямился во весь рост и оглядел ферму.
   Пшеница своим цветом стала похожа на выжженную землю, желтовато-белые
поля  казались  поверхностью  неподвижно  застывшей  реки.   Далеко,   в
юго-западном  углу  Илия  разглядел  большой  камень.  Он  повернулся  и
посмотрел на лес.
   Нельзя сказать, что засуха абсолютно не отразилась на деревьях.  Иные
из них умерли, другие посерели, ожидая близкого конца, но большая  часть
по-прежнему зеленела, и густая зелень листвы в открытую насмехалась  над
гибелью Фермы Вортинга. Илия беззвучно выругался,  проклиная  этот  лес.
Лес Вод, так он назывался. И  не  за  бесчисленные  ручейки  и  речушки,
пронизывающие его. Скорее, за  гору  Вод,  самый  высокий  пик  в  мире,
который одиноко высился прямо посреди чащобы,  в  стороне  от  остальных
гор. Хоть этой зимой снега не было совсем, шапка горы Вод все еще белела
прошлогодним снегом. Даже если снег вообще больше  никогда  не  выпадет,
гора Вод все равно будет упорно держаться за  свою  воду,  закованную  в
лед.
   Илия перевел взгляд немного южнее горы Вод. Там, всего  в  нескольких
милях от Фермы Вортинга, возвышалась громада, которая  сразу  привлекала
взор. Это был настоящий замок, сделанный из свежесрубленного дерева,  по
крыше его ползали фигурки, видимо, заделывая  прорехи.  Это  была  новая
гостиница его брата, Большого Питера. "Засуха  никак  не  отразилась  на
моем братце", - подумал Илия; брат, когда-то покинувший ферму, процветал
вовсю, тогда как он, Илия, который остался,  терял  урожай  за  урожаем,
терял свою семью.
   Илия ненавидел своего брата, которому нисколько не повредила  засуха,
ненавидел деревья Леса Вод, которым засуха тоже была нипочем,  ненавидел
гору Вод, чьи снега не таяли даже в  такую  жару.  Он  опустил  глаза  и
возненавидел пыль, поднимающуюся  над  остатками  пшеницы,  возненавидел
Ферму, которая приковала его и его  семью  к  этому  гиблому  месту.  Но
больше всего он  ненавидел  тот  камень  в  юго-западном  углу,  который
говорил с бабушкой и сейчас .говорил с ним, хотя Илия его не слышал.  Он
говорил, что если Илия уйдет, то его ждет страшная участь. Вместе с  ним
погибнет весь мир, и труды Язона пропадут  впустую.  И  он  возненавидел
Язона, возжелав, чтобы все созданное им обратилось в прах.
   Он снова посмотрел на гору Вод  и  в  яростной  ненависти  представил
себе, как снега поднимаются белым облаком, унося с собой  воду,  которая
столько времени дразнит его. Он представил это  облако,  пожелал,  чтобы
оно появилось, приказал ему появиться, и в первый  раз  молчаливые  речи
Илии были услышаны. В первую секунду он даже не понял, что это за  белая
дымка вынырнула вдруг из снегов  горы  Вод.  Но  это  было  облако.  Его
облако.
   Илия представил себе, как оно растет, и приказал  облаку  расти.  Оно
выросло. Он приказал, чтобы оно затянуло весь горизонт, чтобы брюхо  его
почернело от скорого дождя. Так и случилось. Затем он пожелал, чтобы это
облако направилось к Ферме Вортинга, чтобы Лес Вод был весь покрыт им.
   С запада подул ветер, настоящий, сильный ветер,  взъерошивший  волосы
Илии  и  вцепившийся  в  его  одежду  так,  что  он  даже  вынужден  был
пригнуться. С поля прямо в глаза бросило пригоршню пыли.  Когда  наконец
слезы высохли, он  увидел,  что  все  небо  от  края  до  края  затянуто
облаками. Не облаками, черными тучами. Все произошло за пять минут.
   Затем, все еще ненавидя эту ферму и этот лес,  Илия  приказал,  чтобы
пошел дождь. Гром раздался в небе, словно огромный камень прокатился  от
горизонта до горизонта. В землю впилась извилистая молния, а за ней  еще
одна.
   Снова гром. Илия приказал молнии  ударить  прямо  в  крышу  гостиницы
брата. Ослепляющая колонна света устремилась из облака к замку, и здание
полыхнуло огнем. И тогда  Илия  почувствовал,  как  его  тела  коснулись
первые капли дождя.
   Эти капли были громадными, тяжелыми, сначала они бесследно скрывались
под слоем пыли, поэтому Илии казалось, что, несмотря на дождь, земля все
равно остается сухой.  Но  вскоре  пыль  осела.  Наблюдая  за  Джоном  и
Уорином, носящимися по полю и пытающимися поймать ртом капли дождя, Илия
увидел, что из-под их ног уже не вылетают клубы пыли. Земля прибилась  и
спустя несколько минут почернела.
   Он окликнул сыновей и велел им идти в дом. С неохотой они  потащились
под крышу. Только они приблизились к дому, дождь  полил  сильнее,  капли
увеличились, а вода  начала  скапливаться  маленькими  лужицами.  Капли,
падающие на их поверхность, поднимали брызги,  веером  разлетающиеся  во
все стороны. Шуршание дождя перешло в рев, и  даже  лес  отступил  перед
ярящейся стихией.
   Илия промок до нитки, пряди волос  прилипали  к  лицу,  струйки  воды
текли по телу. Струи дождя хлестали по рукам. Он расхохотался.
   С некоторым трудом, пробиваясь сквозь  порывы  беснующегося  ветра  и
цепляясь за мокрую солому, Илия спустился на землю. Пыль превратилась  в
непролазную грязь, ноги приходилось рывками вытаскивать  из  луж.  Зайдя
далеко в поле, он поднял глаза к облакам, твердые капли оставляли синяки
на его лице. На этот раз он приказал дождю превратиться в стену ножей  и
истребить Лес Вод. Дождь стал единым целым, подобно  топору  обрушившись
на лес.
   С деревьев срывалась листва, этот напор сбил с ног самого Илию. Дождь
избивал  его,  грязь  засасывала,  но  он  упорно   твердил   дождю   не
останавливаться. Одна из громадных капель, попавшая  по  голове,  лишила
его сознания.
 
*** 
 
   Нежные  руки  коснулись  его  лица,  но  каждое  касание  по-прежнему
сопровождалось резкой, короткой болью. Он  попытался  разлепить  веки  и
обнаружил, что они уже открыты и он смотрит в глаза  жены.  По  лицу  ее
бежали струйки  пота,  во  взгляде  отражалось  беспокойство.  Он  вдруг
вспомнил,  что  произошло  между  ними  за  некоторое  время  до  дождя.
"Извини", - подумал он, но она не услышала. Поэтому он шевельнул  губами
и выдавил:
   - Алана.
   Она прижала пальчик к его рту и тихо промолвила:
   - Тс-с.
   Он заснул.
   Проснулся он на набитом соломой тюфяке. Он лежал на  кровати  в  углу
одной из комнат дома. На кухне что-то  готовилось.  Похлебка,  наверное;
может быть, та самая, для которой он принес воды. В комнату, сквозь щели
в восточной стене, проникали рваные лучи солнца. Утро. Но вчера - или не
вчера? - этих дыр еще не было.
   Тело его было покрыто синяками и ужасно болело, однако, собравшись  с
силами, он все-таки поднялся с постели. Отбросив одеяло,  он  обнаружил,
что кто-то его раздел.
   Он пошарил по сторонам в поисках одежды. С гримасой боли  он  нацепил
ее на себя и, завязывая тесемки рубахи, покачиваясь, вышел на кухню.
   Жена и дети сидели напротив очага, прихлебывая  из  деревянных  мисок
дымящееся варево. Их взгляды обратились к нему.  Наконец  он  кивнул,  и
жена налила ему полную миску. Съев пару ложек, он  отставил  недоеденную
похлебку в сторону и вышел на улицу. Его проводили  настороженные  глаза
домашних.
   Ферма Вортинга превратилась в море грязи,  громадные,  глубокие  лужи
стояли повсюду. С веток деревьев все  еще  капало,  а  соломенная  крыша
провисла под весом впитавшейся воды. После бури  не  уцелело  ни  одного
колоска.
   Смыло все дочиста, можно было подумать, что здесь отродясь ничего  не
росло. Поле представляло собой черную, сплошную трясину.
   Ферму Вортинга  было  уже  не  спасти.  Посевное  время  давным-давно
прошло, слишком поздно, чтобы обрабатывать поле по новой. Он  наклонился
и сунул руку в мягкую хлябь. Грязь доходила аж до локтя; он нашарил пару
стеблей пшеницы и  вырвал  их.  Трясина  с  неохотным  хлюпаньем  отдала
добычу. Покрутив изломанные стебельки  в  пальцах,  он  рассеянно  начал
рвать их на кусочки.
   Он поднялся. Дом насквозь пропитался дождевой  водой,  и  теперь  под
палящими лучами  солнца  сохнущие  доски  превращались  в  искореженные,
изогнутые куски дерева.
   Стены и дверь придется полностью менять. Зимние холода  убьют  людей,
если дом не сможет успешно противостоять морозу. Времени  до  зимы  было
предостаточно, и он бы отстроил все заново - но ведь ему придется еще  и
охотиться,  чтобы  добывать  пропитание.  Запасов  сушеного  мяса  можно
наготовить вдоволь, времени хватит - если б ему  не  нужно  было  чинить
дом. И с тем и с другим ему не справиться.
   Оставшись здесь, они все  погибнут.  Покинув  дом,  они  останутся  в
живых, но на Илию падет проклятие. Впрочем,  сейчас,  глядя  на  останки
фермы, последствий этого проклятия Илия почему-то ничуть не боялся.  Ну,
смерть, ну и что? Что в ней такого страшного?
   Он вернулся в дом. Семейство уже покончило с нехитрой  трапезой.  Они
подняли глаза, неотступно следя  за  ним,  пока  он  опустошал  кухонный
буфет, скидывая жалкие остатки провизии и  утварь  в  мешки,  в  которых
несколько месяцев назад хранилось зерно. Джон и Уорин  встали  и  начали
помогать ему. Алана спрятала лицо в ладонях.
   Илия оставил мальчишек собирать пожитки, а сам направился в  северный
сарай, где стояла маленькая тележка, нагруженная  досками  и  бронзовыми
инструментами для обработки поля. Он вывалил все ее содержимое на  землю
и, зашвырнув далеко в поле ненужные теперь  мотыги,  покатил  тележку  к
двери дома. Первым делом он погрузил в нее  два  соломенных  тюфяка.  Во
второй заход он приволок груду одеял.  Затем  вытащил  мешки  и  одежду.
Наконец тележка заполнилась, и тогда он взял  веревку  и  привязал  груз
так, чтобы ничего не вывалилось.
   Он снова вернулся в дом, подошел к Алане  и  взял  ее  за  руку.  Она
покорно пошла за ним, хотя глаза ее были упорно устремлены в землю.  Все
еще держа ее за руку, он впрягся в оглобли  и  медленно  потащил  телегу
через грязевое море.
   Через несколько минут телега завязла. Сыновья подлезли под  колеса  и
подтолкнули ее.  Мальчики  ушли  в  жидкую  грязь  по  пояс,  но  телега
тронулась с места. Вскоре ребятишки повеселели; от души развлекаясь, они
шлепали по грязи, то и дело подлезая под телегу,  когда  она  увязала  в
очередной яме. Они смеялись и хохотали; Илия молча тянул. Они продолжали
смеяться и тогда, когда телега выкатилась наконец на твердую почву,  под
сень леса. Вскоре Ферма Вортинга скрылась  из  виду,  и  семью  окружили
исполинские стволы деревьев; сквозь листву  струились  тоненькие  лучики
солнечного света.
   Они шли не останавливаясь, пока впереди снова  не  замаячил  просвет.
Перед ними открылась широкая дорога  с  глубокими  рытвинами  от  колес.
Здесь деревья росли на некотором  расстоянии  друг  от  друга,  поэтому,
когда семья двинулась на запад, забирая все время  чуть  к  югу,  солнце
стало бить прямо в глаза.
   Уже приближался закат, и горизонт окрасился в розовый цвет, когда  до
их ушей донесся стук молотков и визжание  пил.  Вскоре  стали  слышны  и
человеческие голоса, рабочие перекликались и спорили друг с другом.
   - Быстрее, черт возьми, иначе спины себе переломаете.
   Голос брата, Большого  Питера,  Илия  узнал  безошибочно.  В  это  же
мгновение, словно по команде, деревья вдруг  расступились.  На  огромной
поляне, раскинувшейся перед ними, возвышалось здание постоялого двора.
   Свежесрубленное дерево блестело в предзакатных сумерках, на массивном
фундаменте из врытых  в  землю  бревен  величаво  покоилось  трехэтажное
здание. Южный угол  дома  венчала  башня,  поднимающаяся  над  последним
этажом еще футов на двадцать и превосходящая своей вышиной любые деревья
в лесу. По всей ее окружности были прорублены ряды окон.  Крыша  недавно
сгорела, и на ее останках сейчас суетились рабочие, поднимающие с  земли
связку бревен. В руках они сжимали длинные веревки, а с земли  плотников
подгонял зычный рев рыжеволосого великана:
   - Давайте же, тяните! Да я один поднял бы все это!
   В подтверждение своих слов, великан нагнулся и в одиночку оторвал  от
земли связку. Рабочие на башне поднатужились, и бревна медленно поползли
вверх, вырвавшись из объятий Большого Питера.
   - Вот так, парни! Тяните! - заорал он.
   Илия, Алана, Уорин и Джон безмолвно застыли на обочине лесной дороги.
Такого  высокого  дома  они  не  видели  ни  разу  в  жизни,  а   потому
недоумевали, как же строение не рухнет. Однако уходящая в небо башня  ни
разу даже не покачнулась, пока бревна рывками поднимались наверх.
   Внезапно от толпы, окружающей  постоялый  двор,  отделился  белокурый
мальчик лет восьми  и  решительным  шагом  направился  к  замеревшей  на
окраине поляны семье.
   - А вы кто такие? - окликнул он их высоким, звонким голосом.
   Илия и Алана не ответили.  Мальчик  приблизился,  и  тогда  заговорил
Уорин:
   - Я Уорин. Это Джон.
   Мальчишка протянул руку и сказал:
   - Меня зовут Маленький Питер. Эта гостиница принадлежит моему отцу.
   Илия перевел взгляд на  юнца.  Привлекательные  черты,  точная  копия
отца. Вот только глаза его были голубыми.
   Как у Илии. Как у бабушки. Он обладал даром, и Илия почувствовал, как
в нем просыпается прежняя ненависть.
   В этот момент Большой Питер отвлекся от своего дела и