сстановления требуется  не  один  день.  Воины  усмотрели  в  этом
признак  его  великой  силы  и  держались  соответственно.  Но  на  душе
по-прежнему было погано...
   На розово-серых скалах,  отвесно  встававших  из  самой  воды,  часто
встречались древние изображения  -  петроглифы.  Сцены  охоты,  скачущие
олени, стрелы, трезубцы, воины, птицы, луна и солнце - сюжеты были самые
разнообразные.  Иногда  попадались  странные  рисунки,  вроде  людей  со
звездами вместо голов,  крылатые  человеческие  фигуры,  шаман,  летящий
среди звезд. Погода соответствовала настроению - небо с полудня затянули
серые сплошные облака. Несколько раз порывался идти  мелкий  дождик,  но
надолго его не хватало. Однако на лодьях под мачтами  растянули  навесы.
Люди собрались  под  ними  и  занялись  любимейшим  времяпровождением  -
травили  байки.  Савинов  с  изумлением   услышал   несколько   знакомых
анекдотов, правда в другом обрамлении. Кто бы мог подумать, что они -  с
такой бородой. На специальной подставке из  сланцевых  пластин  разожгли
очаг - готовить обед. Вкусно  пахло  какой-то  кашей.  Живот  быстренько
отреагировал на запах, заурчал, требуя своей доли. Сашка зло хлопнул  по
нему ладонью. "Потерпишь!" Живот обиженно умолк.
   Савинов злился, но на самом  деле  ему  было  страшно.  Он  привык  с
детства, что тело слушается его беспрекословно. Каким бы видом спорта он
ни занимался - все у него получалось, и он везде был  одним  из  лучших.
Отличная координация и глазомер позволяли ему в тире  стрелять  с  обеих
рук "по-македонски" и  выбивать  нередко  пятьдесят  из  пятидесяти.  Он
прекрасно ездил верхом, бегал, метал гранату и диск. На вечерах  в  Доме
Офицеров от девушек не было  отбоя  -  Савинов  танцевал  отменно,  хотя
никогда не учился этому специально. Именно то, что он  всегда  прекрасно
управлял  своим  телом,   позволило   Сашке   стать   классным   пилотом
истребителем и выжить в первые полтора года войны, записав на свой  счет
два с половиной десятка воздушных побед, не  считая  неподтвержденных  и
групповых. И вот теперь  этот  безотказный,  как  хронометр,  отлаженный
механизм вдруг забастовал и вышел из-под контроля. Выяснилось, что  тело
живет какой-то своей, одному ему ведомой  жизнью.  У  него  обнаружились
собственные, независимые от Сашкиной воли, желания и проявления, в  виде
жажды крови и безумной всепоглощающей ярости. Когда мир тонул в кровавом
тумане, то сам Савинов, по сути, на время переставал  существовать.  Это
было жутко. И это было обидно - он не привык к такому  положению  вещей.
"Скорее всего, - думал он, - я просто свихнулся. Правда, у местных такой
вид сумасшествия, как видно, в почете и пользуется уважением,  но  я  бы
предпочел завоевать это самое уважение другим способом..."
   Рядом кто-то присел, и Савинов обернулся, думая  увидеть  Храбра,  но
это оказался Хаген.
   - Будь здоров, Александер! Что-то ты не весел... Тяготит что?
   - А то! - Сашке показалось, что в русой, коротко подстриженной бороде
скандинава затаилась улыбка. Савинов не был уверен - стоит ли делиться с
Хагеном своими переживаниями. Но ему нужно было кому-то все  рассказать.
Храбру - нет смысла.  Он,  похоже,  не  видит  в  этой  ситуации  ничего
ужасного. А Хаген... Он человек чести и наверняка до сих  пор  чувствует
себя ему, Сашке, обязанным. Может, хоть выслушает...
   - Сам посуди - приятно ли узнать, что  ты  сродни  нелюди.  В  бою  -
беснуешься, грызешь, брызгая слюной, край щита и рубишь кого попало?.. В
моем мире за такое безумное буйство - под замок сажают...
   Хаген оперся локтем о край борта и  задумчиво  смотрел  в  прозрачную
речную воду, где, лениво шевеля плавниками,  стояли  в  течении  крупные
рыбины. Его улыбка стала заметней, но Савинов понял,  что  викинг  и  не
думает над ним смеяться.
   - Так вот о чем твоя печаль... К слову сказать  -  край  щита  ты  не
грыз. Он до этого разлетелся в щепки. А что  рубился  страшно,  себя  не
помня... Я, Александер, знаю многих, которые отдали бы все за такой дар.
Таких знаю, что к колдунам ходят, грибы жуют да  настои  пьют  ядовитые,
чтоб в бою зверьми перекидываться... А у тебя - дар  природный.  Великая
редкость!  Вспомни  же,  каков  ты  был  -  неуязвим  железом,  быстр  и
всесокрушающ! Вспомни, как ничто вокруг не ускользало от  твоего  взора,
как никому не удавалось застать тебя врасплох! Или забыл?
   "Насчет неуязвимости он  прав",  -  подумал  Сашка.  Он  помнил,  как
закатал поутру штанину, ожидая увидеть на бедре глубокий порез, а вместо
этого обнаружил тонкую, едва заметную белую полоску. Рана закрылась сама
- совсем! И даже при нажатий не было никаких следов боли...
   - И все равно - это не дело! -  угрюмо  сказал  он.  -  Плохо,  когда
человек сам себе не хозяин!
   - Не дело! - согласился Хаген. - Бывает, берсерк, в припадке безумия,
убивает своих близких. Тогда люди стараются  изгнать  его  или  убить  и
объявляют вне закона. И еще их почти никогда не  избирают  хевдингами  и
конунгами, если только они не таковы по рождению. Однако не все  так  уж
плохо...
   - Почему?
   - Опасно быть  берсерком,  когда  ты  не  владеешь  собой.  Но  можно
научиться вести сей дар, направлять его.
   - Это как? Ведь в нем, в этом безумии, ничего не соображаешь!
   Хаген взял его за плечо:
   - Смотри!
   Мимо  проплывала  скала,  напоминающая  крепостную   башню.   На   ее
несокрушимом, потертом временем боку у самой вершины виднелся рисунок.
   - Что видишь?
   - Дерево... Какая-то птица  наверху,  рядом  олень,  анод  корнями  -
змея... И что?
   - Боги дают знак! Наши древние предки нанесли этот рисунок на камень.
Изображает он мировое древо - ясень Иггдрасиль. Ясень этот своими  корня
ми держит наш мир, а ветвями подпирает  небо.  Птица  в  ветвях  -  орел
Одина...
   - По-моему, больше похоже на лебедя...
   - Старые скальды говорят и о лебеде - это не суть... Священный  олень
подъедает листву ясеня, а змей грызет его корни, но все тут же отрастает
вновь. Так и дух человека должен возрождаться раз  за  разом...  Сначала
тебе нужно научиться входить в боевое безумие не страшась и наблюдать за
собой. А как научишься видеть, понимать, - тогда не оно тобой, а  ты  им
править станешь. Сам будешь призывать его, когда нужно.  Пусть  твой  ум
будет холодным и трезвым, даже когда тело  станет  метаться  и  выть.  С
каждым разом все больше ты сможешь направлять свою ярость, и так до  тех
пор, пока полностью не овладеешь ей... Берсерк или улъфхеднар  по-своему
уязвим. Бесстрашный и умелый воин всегда сможет победить оборотня, если,
конечно, трезв и расчетлив. Как только  ты  сумеешь  соединить  эти  два
начала - станешь непобедим, и лишь  другой,  более  великий  воин  будет
опасен тебе... И когда ты окончательно овладеешь своей  звериной  сутью,
она перестанет являться наружу.  Никто  не  будет  подозревать  о  твоих
способностях, но ты будешь в бою так же быстр и неукротим, как и зверь -
прародитель...
   - Откуда ты все это знаешь, Хаген?
   Молодой вождь снова улыбнулся:
   - Я был ульфхеднаром, пока Диармайд не вылечил меня.  Он  убил  моего
дядьку - Эйнара Дикого Кабана и, раненый, победил меня  в  единоборстве.
Совсем юный, я тогда и считал, что волчий лик - означает покровительство
богов. Диармайд показал мне, что это не так. Он учил меня,  и  теперь  я
считаю его своим вторым отцом. И больше не теряю в бою головы...
   - Но князь победил тебя...
   - Ты, верно, не знаешь, в  чей  хирд  тебя  занесла  судьба.  Ольбард
Синеус - не простой воин, он даже  не  берсерк!  Его  отец  был  великим
воителем, но погиб в битве, когда Ольбард был еще мал. Его  воспитателем
стал Вольх сын Всеслава . Тот умел оборачиваться  многими  зверями,  был
мудр и провидел грядущее. Его дружины не знали поражений. Потом  княжича
воспитывал побратим Вольха  -  Ререх.  Он  тоже  был  ведуном  и  владел
чудесными силами. От них Ольбард получил такие знания о Временах прошлых
и грядущих, что даже ты - сын Скульд не можешь себе представать всей  их
глубины . Если бы он захотел владеть всею землей Гардарики - то,  скорее
всего, получил бы ее. Его  дядька  -  Вещий  Хельги  легко  сделал  это.
Миклагард в ужасе склонился пред его ратью. Но  знание  это  опасно  для
тех, кто хочет добыть славы только себе... Хельги сделал  эту  ошибку  и
погиб, но, умирая, завещал Ольбарду быть хранителем  древнего  знания  и
передать его своим потомкам. Поэтому  князь  не  ищет  власти  себе,  но
поддержит того, кто станет устраивать вашу землю. Киевский Князь  Ингвар
рассорился с ним, не стал слушать добрых советов, как  не  слушал  затем
советов  Асмунда,  Свенельда  и  Скарпи,  зато  слушал  людей  жадных  и
нечестных - и вот  убит  Малфредом  Сильным...  Все  гордость  -  трудно
прислушаться к  мудрости  того,  кто  младше  тебя  летами.  Зато  легко
послушать тех, кто говорит лишь то, что ты хочешь слышать...
   - И ты все это знал, когда выходил против него с мечом?!
   Хаген усмехнулся. По его лицу пробежала тень странного выражения.
   - Я тогда шел умирать, хотя и не признавался в этом даже самому себе.
Лишь потом, когда раненым лежал в темноте, - я понял  это...  Нет  чести
выше той, чтобы пасть от руки величайшего  воина,  которого  ты  знаешь.
Скажу честно, - теперь я удивлен, что сумел продержаться так долго...
   Плошка  с  кашей  приятно  грела  ладони.  В  сытно  пахнущем  вареве
попадались  ароматные  кусочки  мяса.  Горячая  пресная   лепешка   была
удивительно вкусна. Сашка ловко орудовал ложкой, жевал так,  что  аж  за
ушами трещало. Храбр крикнул со своего места:
   - Реже мечи, Олекса! Бугры по спине идут!
   Савинов, к всеобщему удовольствию, невнятно отшутился - мол,  медведю
много еды надо. Сквозь смех кто-то заметил:
   - Где вы видали медведя с косой? Нигде! А у нас - вот он сидит,  кашу
трескает! Скажи Олекса, а сено  ты  так  же  ладно  косишь,  как  головы
весинские?
   - Да не! Сено не могу, - я вообще косить не умею!
   Воины аж подавились хохотом. Татуированный Лют сказал:
   - Это дело наживное. Меня наш медведко чуть на  полы  не  распластал.
Добро, рев услыхал - отпрыгнул. А тот лохматый, с которым я  рубился,  -
не успел. И стало его двое, одноногих,  одноруких  и  одноглазых!  Всего
меня рудой залил - еле отмылся после...
   Сашку упоминания о его безумии уже не сердили. Он  теперь  -  спасибо
Хагену - знал, что с ним делать. Или по крайней мере знал,  что  с  этим
вообще что-то можно сделать. На душе полегчало,  и  даже  Согуд  казался
вполне симпатичным парнем, - ну так, слегка с придурью. А  что  взять  с
убогого?  Всем  своим  существом  Савинов  чувствовал,  что  его  теперь
окончательно приняли. Причем  приняли  именно  таким  -  безумным  и  не
правильным. Теперь он свой для этих людей, а они в свою очередь  -  свои
для него. Это значило одну очень серьезную вещь: он - ДОМА...
 
*** 
 
   Далеко на севере  в  срубе  из  свежетесаных  бревен  сидел  человек.
Тяжелые, мощные плечи поникли от мрачных дум. В рыжей с проседью  бороде
запутались желтые стружки.  Его  воины  спали.  Снаружи  бушевал  ветер.
Человек смотрел в огонь очага, горевшего посреди строения, и молчал. Его
думы обращались к богам. Он  спрашивал  их  и  не  слышал  ответа.  Боги
отвернулись от него,  забрали  удачу.  Предали...  Недаром  Одина  зовут
предателем воинов... А быть может,  его  предали  люди?  Он  не  знал...
Тяжко, ох как тяжко терять... Терять близких друзей, единственного сына,
веру... Пока человек жив - все может прийти вновь. Встанут  рядом  новые
друзья, родятся сыновья - он не стар еще. Но как быть с верой? Если вера
уходит - ее тяжело вернуть.  Почти  не  возможно...  Но  жизнь  идет,  и
человек не устает  надеяться.  Рыжебородый  сидел,  неподвижный,  словно
скала, и слушал вой ветра. Что-то грядет...
 
Глава 11 
ВОЛОЧОК 
 
   ... Читают усталые ноги
   Рунную вязь дороги,
   Но путь пролегает дале -
   И некогда быть в печали...
 
   Крепостца называлась незатейливо - Нижний Волочок. Она, что следовало
из названия, прикрывала волок на первом, если считать от моря,  Онежском
пороге. Савинов определил ее для  себя  скорее  как  военное  поселение,
потому что гарнизона, как такового,  в  Волочке  не  было.  Три  десятка
крепких усадеб  сгрудились  вокруг  большого  холма,  одним  из  склонов
обрывавшегося в реку. На холме,  который  на  самом  деле  был  скальным
утесом, и стояла крепость. Она казалась маленькой,  но  толщина  бревен,
пошедших на строительство стен, и идеально выбранное расположение делали
ее почти неприступной. Сам утес, державший крепостцу  на  своих  плечах,
был продолжением скальной гряды, пересекавшей речную  долину  почти  под
прямым углом. Там, где река в незапамятные времена прогрызла себе сквозь
камень путь к морю, и был, собственно, порог. Вода стремительно неслась,
рыча и бурля на его гранитных клыках. Шум порога разносился  далеко.  Во
всяком случае Савинов услышал его гораздо раньше, чем увидел.
   Едва лодьи Ольбарда показались из-за мыса,  как  на  берегу  началась
суматоха. Загремело било. На речной  плес,  встречать  князя,  собралось
почти все население Волочка. Народ радостно вопил и  размахивал  руками.
Стайка детишек - мал мала меньше - помчалась вдоль воды навстречу русам.
Поравнявшись  со  "Змиуланом",  они  притормозили  и   стали   наперебой
выкрикивать имена воинов.  Те  на  приветствия  отвечали,  но  держались
степенно. Увидев, что  лодьи  проходят  мимо,  ребятня  снова  порскнула
наперегонки вдоль берега, теперь уже в обратную сторону.
   Стоило лодьям приблизиться  к  берегу,  как  сразу  не  меньше  сотни
человек из встречающих вошли в воду и едва не на руках  вынесли  корабли
на берег. Там уже ждали остальные  встречающие  с  хлебом-солью,  как  и
полагается в таких случаях. Катили  многообещающе  выглядевшие  бочонки,
разжигали костры и составляли столы для пира. Савинов, прыгая через борт
вместе  с  остальными,  отметил  про  себя,  что  волнуется.  Уж   очень
торжественно встречают. Даже на первый  взгляд  народу  сбежалось  сотни
четыре. И ведь это не все... На  забрале  крепостной  стены  отсвечивали
шеломы стражей, кто-то наверняка остался дома  хлопотать  по  хозяйству,
кто-то - в поле, на охоте или еще где. Но большинство здесь, и радость у
людей - по всему видать - искренняя. Любят князя.  Это  хорошо!  Правда,
были и встревоженные, ищущие взгляды. Многие считали глазами  прибывших,
и лица их омрачала тень. Какая-то девица с умопомрачительной косой почти
до пят, не найдя кого-то среди воинов, ударилась  в  слезы.  Ее  тут  же
увела женщина постарше.
   "Они ж тут все друг друга знают, как у нас в станице... А  Ольбардовы
ребята  -  народ  известный.  Навроде  наших  папанинцев   или,   скажем
челюскинцев... Их всех поименно помнят, да и в лицо... значит, увидят  -
кого не хватает. Кстати, новых физиономий тоже не пропустят..."
   Ольбард, сойдя на берег, обнялся со здоровенным чернобородым детиной,
у  которого  на  поясе  висел  меч  с  позолоченной   рукоятью,   затем,
повернувшись к остальным, поклонился им,  а  они  ему  в  свою  очередь.
Причем вышло это так одновременно, что  неясно  было  -  кто  поклонился
первым. Савинов просто обалдел от этого  зрелища.  Он  даже  представить
себе не мог, что князь с простыми людьми будет вести себя как с равными.
"Однако..." Впрочем, он быстро вспомнил, что  это  Север,  что  недалече
Новгород, где и через двести лет князей будут менять как наемных служек.
Даже таких, как тезка Невский. И народ здесь вольный  -  кланяться  кому
попало не станет, да и терпеть кого ни попадя тоже. И уж  если  Ольбарда
здесь любят и на сторону от него не тянут - значит, достоин князь такого
доверия... Кстати, меч здесь на поясе был чуть ли не у  каждого  второго
мужчины. Богато живут - это оружие не в пример дороже топора.
   Тем временем все  отведали  хлеба-соли,  а  затем  пустили  вкруговую
здоровенный ковш-братину с медом, Савинов в свой черед принял тяжеленный
расписной ковш, выпил. Крякнул -  мед  оказался  на  диво  крепок.  Тут,
видимо, официальная  часть  закончилась,  воины  смешались  с  местными.
Поднялся гомон, кто-то хлопнул Сашку по плечу, и  тот  глазом  не  успел
моргнуть, как оказался за столом. И началось.  Блюда  менялись  одно  за
другим. Стали поминать погибших, потом пошли здравицы. Кто-то так  ловко
подливал меда в Сашкин рог,  что  он  успевал  заметить  только  руки  в
красивых браслетах. С непривычки он быстро объелся, а перемены все несли
и несли. "Можно подумать, что они неделю готовились к  нашему  приходу".
Звенели струны - кто-то уже пел былину. Сашка пытался сосредоточиться на
ее смысле, но тот как-то ускользал. В голове звенело. "Ох, крепок мед!"
   Было хорошо. "Можно даже сказать  -  комфортно".  Внутри  разливалось
приятное тепло. Солнце  ласково  припекало,  и  ветер  шевелил  отросшие
волосы. "Хорошо, не в помещении пьем.  Уже  сморило  бы..."  Пахло  всем
сразу - травой, свежеструганымн досками, хлебом, медом, жареным мясом  и
другими вкусностями. Рука сама собой потянулась  к  блюду  с  пирожками,
хотя живот уже был набит под завязку. Пирожки  оказались  с  зайчатиной.
Потом кто-то приобнял его за плечи:  "Здрав  будь,  Медведко!"  Рог  сам
оказался в руке. Выпили.  "А  ведь  привяжется  прозвище",  -  рассеянно
подумал Савинов. Хотелось откинуться на спинку и отдохнуть, но  у  лавок
спинки как-то не предусмотрены:  "Упущеньице".  Он  облокотился  о  край
стола. Некто, сидящий рядом, что-то вдохновенно рассказывал.  Голос  был
знакомый. "Наверняка привирает", - почему-то подумал Сашка. Смех,  снова
звон струя. Кто-то толкает в бок:
   - Олекса - расскажи  как  там,  на  небе?  -  Опять  смех,  возгласы:
"Тише!", "Дайте послушать!".
   В ушах гул. Сашка отмахнулся.
   - Звезды там! - В ответ хохот, шутки. - Чего пристали? Не видите -  я
ж лыка не вяжу!
   Снова знакомый голос. Кажется, это Лют.
   - Тогда спой! Петь-то можешь?
   Он хотел было отказаться, но с удивлением понял - не прочь!
   - Гляди, брат, - сам напросился!
   О чем песнь-то?
   - О воинах! - "Тихо! О воинах петь будет!" Савинов уперся ладонями  в
столешницу: "Ну держитесь! В вашем репертуаре такого нету!"
 
   Как на грозный Терек выгнали казаки,
   Выгнали казаки сорок тысяч лошадей!
   И покрылось поле, и покрылся берег
   Сотнями пострелянных, порубленных людей!
 
   Любо, братцы, любо! Любо, братцы, жить!
   С нашим атаманом не приходится тужить!
 
   Песня понесла его вдаль. И слышался уже  гром  конских  копыт,  свист
пуль и казачий клич. И гнулся, гнулся под ветром седой ковыль, а древние
курганы волнами уходили к горизонту.  Бескрайняя  степь  под  бескрайним
небом, воля, смерть и казачья судьба... Жернова  истории  с  грохотом  и
скрежетом проворачивались. Пули сменились стрелами,  белели  кости...  И
летела, летела кавалерийская  лава.  Потом  тишина.  Песня  закончилась.
Кто-то шепотом сказал: "Ух ты! Во дает!" и его тут же попросили  еще.  И
он спел им "Ніч яка місячна", потом про  Сагайдачного,  а  напоследок  -
"Вставай, страна  огромная!"...  От  последней  песни  слушатели  просто
взвыли от восторга и потребовали повторить...
   А потом он обнаружил себя сидящим на пригорке  где-то  в  стороне  от
веселья. Солнце тихо клонилось к горизонту. Вечер. В  голове  потихоньку
прояснялось.  Мягкая  трава  манила  прилечь,  и  Савинов  действительно
прилег. И стал  смотреть  в  пламенеющие  облака.  На  душе  угнездилась
странная, щемяще-приятная  печаль.  Ласточки  чертили  небосвод  серпами
крыльев. Воздух пьянил своей свежестью. Хотя, может быть,  это  все  еще
действовал мед... Через некоторое время  до  него  дошло,  что  ветерок,
шевелящий волосы, делает это как-то слишком  осмысленно.  Он  запрокинул
голову и встретился взглядом с ясноглазой девчонкой. "Интересно -  давно
она здесь? А браслетики-то знакомые..."
   - Что, сокол ясный, печалуешься? Али есть по ко