аю  ли?  Да.  Ключевые  точки,  или  узлы,  расположены  там,  где
становится важным, какой гранью упадет игральная кость.  И  разглядеть  их
зачастую отнюдь не просто.
     В памяти моей, словно утопленник на  поверхность,  всплыл  подходящий
пример, который приводил кадетам из  моей  эпохи  инструктор  в  Академии.
Вторая мировая война имела серьезнейшие  последствия.  Прежде  всего,  она
позволила Советам подчинить себе половину Европы. Ядерное оружие было не в
счет, поскольку оно  не  было  связано  с  войной  напрямую  и  все  равно
появилось бы где-то в те же годы.  Военно-политическая  ситуация  породила
события, которые оказали влияние на последующее  развитие  человечества  в
течение сотен и сотен лет, а из-за того что будущие столетия, естественно,
обладали  собственными   ключевыми   точками,   влияние   второй   мировой
распространялось как бы волнообразно и бесконечно.
     Тем не менее, Уинстон Черчилль был прав, называя  сражения  1939-1945
годов "ненужной войной". Да, к ее возникновению привела слабость  западных
демократий. Однако они продолжали бы мирно существовать, если бы ко власти
в Германии не  пришли  нацисты.  А  это  политическое  движение,  поначалу
малочисленное  и  презираемое,  потом  какое-то   время   преследовавшееся
правительством Веймарской республики, не добилось бы успеха,  не  победило
бы в стране Баха и Гете без Адольфа Гитлера. Отцом же  Гитлера  был  Алоис
Шикльгрубер, незаконнорожденный сын австрийского буржуа и его служанки...
     Но если  предотвратить  их  интрижку,  что  не  представляет  никакой
сложности, то ход истории изменится коренным  образом.  Мир  к  1935  году
будет совершенно иным. Вполне возможно, в  некотором  отношении  он  будет
лучше настоящего. Я могу вообразить, что люди так и  не  вышли  в  космос;
впрочем, и в нашем мире до этого еще далеко. Но я не в  силах  поверить  в
то, что  это  изменение  поможет  осуществить  какую-нибудь  из  множества
романтических и социалистических утопий.
     Ну да ладно. Если я как-то повлиял на  римскую  эпоху,  то  в  ней  я
по-прежнему  буду  существовать,  но,  возвратившись  в  этот  год,   могу
обнаружить, что моя цивилизация словно  испарилась.  И  Лори  со  мной  не
будет...
     - Я не рискую, - возразил я, возвратившись  мысленно  к  разговору  с
Лори.  -  Начальство  читает  мои  доклады,  в  которых  все   описано   в
подробностях, и наверняка одернет меня, если я вдруг сверну в сторону.
     В  подробностях?  А  разве  нет?  В  докладах  описываются  все   мои
наблюдения и действия; я ничего не утаиваю, лишь  избегаю  проявлять  свои
чувства. Но, по-моему, в Патруле не приветствуется  публичное  битье  себя
кулаком в грудь. К тому  же  никто  не  требовал  от  меня  схоластической
скрупулезности.
     Я вздохнул.
     -  Послушай,  -  сказал  я,  -  мне  прекрасно  известно,  что  я   -
обыкновенный филолог. Но там, где я могу  помочь  -  не  подвергая  никого
опасности, - я должен это сделать. Ты согласна?
     - Ты верен себе, Карл.
     Минуту-другую мы молчали. Потом она воскликнула:
     - Ты хоть помнишь, что у тебя отпуск?  А  в  отпуске  людям  положено
отдыхать и наслаждаться жизнью. Я кое-что придумала. Сейчас расскажу, а ты
не перебивай.
     Я увидел в глазах Лори слезы и принялся смешить ее,  надеясь  вернуть
то радостное возбуждение, которое зачем-то уступило место печали.



                                366 - 372 гг.

     Тарасмунд привел свой отряд к Хеороту и  распустил  людей  по  домам.
Скиталец тоже не стал задерживаться.
     - Действуй осмотрительно, - посоветовал он на  прощание.  -  Выжидай.
Кто знает, что случится завтра?
     - Сдается мне, ты, - сказал Тарасмунд.
     - Я не бог.
     - Ты говорил мне это не один раз. Кто же ты тогда?
     - Я не могу открыться тебе. Но  если  твой  род  чем-то  мне  обязан,
уплаты долга я потребую с тебя: поклянись, что будешь осторожен.
     Тарасмунд кивнул.
     - Иного мне все равно не остается. Понадобится немало времени,  чтобы
настроить всех готов против Эрманариха. Ведь большинство пока отсиживается
в своих домах, уповая на то, что беда обойдет их  кров  стороной.  Король,
должно быть, не отважится бросить мне вызов, ибо еще  недостаточно  силен.
Мне нужно опередить его, но не тревожься: мне ведомо, что шагом можно уйти
дальше, чем убежать бегом.
     Скиталец стиснул его ладонь, раскрыл  рот,  словно  собираясь  что-то
сказать, моргнул, отвернулся и пошел прочь.  Тарасмунд  долго  глядел  ему
вслед.


     Рандвар поселился в Хеороте и на  первых  порах  был  ходячим  укором
вождю тойрингов. Но молодость взяла свое, и  скоро  они  с  Хатавульфом  и
Солберном  сделались  закадычными  друзьями  и  вместе  проводили  дни   в
охотничьих забавах, состязаниях  и  веселье.  Как  и  сыновья  Тарасмунда,
Рандвар часто виделся со Сванхильд.
     Равноденствие принесло с собой ледоход на реке, подснежники на  земле
и почки на деревьях. Зимой Тарасмунд  почти  не  бывал  дома:  он  навещал
знатных тойрингов и вождей соседних племен и вел с ними тайные  разговоры.
Но по весне он занялся хозяйством и каждую ночь дарил радость Эреливе.
     Настал день, когда он радостно воскликнул:
     - Мы пахали и сеяли, чистили и строили, заботились о скоте и выгоняли
его на пастбища. Теперь можно и отдохнуть! Завтра отправляемся на охоту!
     На рассвете, на глазах у людей, он поцеловал Эреливу, вскочил в седло
и под лай собак, ржание лошадей и хриплые звуки рогов пустил коня  вскачь.
Достигнув поворота, он обернулся и помахал возлюбленной.
     Вечером она увидела его снова, но он был холоден и  недвижен.  Воины,
которые принесли его на носилках из двух копий,  покрытых  сверху  плащом,
угрюмо поведали Эреливе, как все произошло. Отыскав на  опушке  леса  след
дикого кабана, охотники устремились в погоню. Когда они  наконец  настигли
зверя, то сразу поняли, что гнались за ним  не  зря.  Им  попался  могучий
вепрь с  серебристой  щетиной  и  изогнутыми,  острыми  как  нож  клыками.
Тарасмунд возликовал. Но кабан не стал дожидаться, пока его  прикончат,  и
напал сам. Он распорол брюхо лошади Тарасмунда, и та повалилась на  землю,
увлекая за  собой  вождя.  Тарасмунд  оказался  придавленным  и  не  сумел
увернуться от кабаньих клыков.
     Охотники убили вепря, но многие из них бормотали себе под  нос,  что,
верно, Эрманарих, по совету лукавого  Сибихо,  наслал  на  них  демона  из
преисподней.  Раны  Тарасмунда  были  слишком  глубоки,   чтобы   пытаться
остановить  кровотечение.  Смерть  наступила  быстро;  вождь  едва   успел
попрощаться с сыновьями.
     Женщины разразились плачем. Эрелива укрылась у себя, чтобы  никто  не
видел ее слез; глаза Ульрики были сухи, но она словно окаменела  от  горя.
Дочь Атанарика, как  и  подобало  супруге  вождя,  омыла  мертвое  тело  и
приготовила его к погребению,  а  друзья  Эреливы  тем  временем  поспешно
увезли  молодую  женщину  из  Хеорота  и  вскоре  выдали   ее   замуж   за
вдовца-крестьянина,  детям  которого  нужна  была  мать  и   который   жил
достаточно далеко от дворца. Однако ее  десятилетний  сын  Алавин  выказал
редкое для его возраста мужество и остался в Хеороте. Хатавульф, Солберн и
Сванхильд оберегали его от гнева Ульрики и тем завоевали искреннюю  любовь
мальчика.
     Весть о гибели Тарасмунда разлетелась по всей округе. В зале  дворца,
куда принесли из льдохранилища тело  вождя,  собралось  великое  множество
людей. Воины, которыми командовал Лиудерис, положили Тарасмунда в  могилу,
опустили туда его меч, копье, щит, шлем и кольчугу, насыпали груды золота,
серебра, янтаря, стекла и римских монет. Старший сын погибшего, Хатавульф,
заколол коня и собаку,  которые  будут  теперь  сопровождать  отца  в  его
загробных странствиях. В святилище Водана ярко вспыхнул жертвенный  огонь,
а над  могилой  Тарасмунда  вознесся  высокий  земляной  курган.  Тойринги
несколько раз проскакали вокруг него, стуча  клинками  о  щиты  и  завывая
по-волчьи.
     Поминки продолжались три дня. В  последний  день  появился  Скиталец.
Хатавульф уступил ему трон, Ульрика поднесла чашу  с  вином.  В  сумрачной
зале установилось почтительное молчание, и Скиталец выпил за погибшего, за
матерь Фрийю и за благополучие дома. Посидев немного, он  поманил  к  себе
Ульрику, что-то прошептал ей, и они вдвоем покинули залу и  уединились  на
женской половине.
     Снаружи смеркалось, а в комнате уже было почти совсем темно. Ветерок,
задувавший в открытые окна, доносил запахи листвы и  сырой  земли,  слышны
были трели соловья, но Ульрика воспринимала их будто во сне. Она взглянула
на ткацкий станок, на котором белел кусок полотна.
     - Что еще уготовила нам Вирд? - спросила она тихо.
     - Ты будешь ткать саван за саваном, - откликнулся Скиталец, - если не
переставишь челнок.
     Она повернулась к нему.
     - Я? - в ее  голосе  слышалась  горькая  насмешка.  -  Я  всего  лишь
женщина. Тойрингами правит мой сын Хатавульф.
     - Вот именно. Твой сын. Он молод и видел куда меньше, чем в его  годы
отец. Но ты, Ульрика, дочь Атанарика и жена Тарасмунда, мудра и сильна,  у
тебя есть  терпение,  которому  приходится  учиться  всем  женщинам.  Если
захочешь,  ты  можешь   помогать   Хатавульфу   советами.   Он...   привык
прислушиваться к твоим словам.
     - А если я снова выйду замуж? Его  гордость  тогда  воздвигнет  между
нами стену.
     - Мне кажется, ты сохранишь верность мужу и за могилой.
     Ульрика поглядела в окно.
     - Но я не хочу, я сыта всем этим по горло... Ты просишь  меня  помочь
Хатавульфу и его брату. Что мне сказать им, Скиталец?
     - Удерживай их от неразумных поступков. Я знаю,  тебе  нелегко  будет
отказаться от мысли отомстить Эрманариху, Хатавульфу же - гораздо труднее.
Но  ты  ведь  понимаешь,  Ульрика,  что  без  Тарасмунда  вы  обречены  на
поражение. Убеди сыновей, что, если не ищут собственной смерти, они должны
помириться с королем.
     Ульрика долго молчала.
     - Ты прав, - произнесла она наконец, - я попытаюсь. -  Она  взглянула
ему в глаза. - Но тебе ведомо, чего  я  желаю  на  самом  деле.  Если  нам
представится возможность причинить Эрманариху  зло,  я  буду  первой,  кто
призовет людей к оружию. Мы никогда не склонимся перед  ним  и  не  станем
покорно сносить новые обиды, - слова ее падали, точно камни.  -  Тебе  это
известно, ибо в жилах моих сыновей течет твоя кровь.
     - Я сказал то, что должен был сказать, - Скиталец вздохнул. -  Отныне
поступай, как знаешь.
     Они возвратились в залу, а поутру Скиталец ушел из Хеорота.
     Ульрика вняла его  совету,  хотя  сердце  ее  переполняла  злоба.  Ей
пришлось помучиться, прежде чем она сумела доказать Хатавульву и  Солберну
правоту Скитальца. Братья твердили о бесчестье и о своих добрых именах, но
услышали  от  матери,  что  смелость  -  вовсе  не  то   же   самое,   что
безрассудство.  У  них,  молодых  и  неопытных,   не   получится   убедить
большинство готов примкнуть к заговору против короля.  Лиудерис,  которого
позвала Ульрика, с неохотой, но поддержал ее.
     Ульрика заявила сыновьям, что они  не  посмеют  своим  сумасбродством
погубить отцовский род. Надо заключить с королем сделку, уговаривала  она.
Пусть противников рассудит Большое Вече; если Эрманарих согласится  с  его
решением, значит, они могут жить  более-менее  спокойно.  Те,  кто  погиб,
приходятся  им  дальними  родственниками;  вира,  какую  обещал  заплатить
король, не такая уж и маленькая; многие вожди и землепашцы будут рады, что
сыновья Тарасмунда не стали затевать междоусобную войну, и начнут  уважать
их самих по себе, а не только из-за принадлежности к славном роду.
     - Но ты помнишь, чего боялся отец? - спросил Хатавульф.  -  Эрманарих
не уймется, пока не подчинит нас своей воле.
     Ульрика плотно сжала губы.
     - Разве я утверждала, что вы должны беспрекословно повиноваться  ему?
- проговорила она чуть погодя. - Клянусь Волком, которого  обуздал  Тивас:
пусть только попробует подступиться  к  нам!  Однако  ему  не  откажешь  в
сообразительности. Думаю, он будет избегать стычек.
     - А когда соберется с силами?
     - Ну, на это ему понадобится время, да и мы  не  будем  сидеть  сложа
руки. Помните, вы молоды. Если даже ничего не случится, вы просто-напросто
переживете его. Но, может статься, столь долго ждать  не  потребуется.  Он
постареет...
     День за днем, неделю за неделей увещевала Ульрика своих сыновей, пока
те не согласились исполнить ее просьбу.
     Рандвар обвинил их в предательстве. Разгорелась ссора, и в  ход  едва
не пошли кулаки. Сванхильд бросилась между юношами.
     - Вы же друзья! - закричала она.
     Ворча, меряя  друг  друга  свирепыми  взглядами,  драчуны  постепенно
утихомирились.
     Позднее Сванхильд увела Рандвара гулять. Они шли по лесной  тропинке,
вдоль которой росла ежевика. Деревья, шелестя  листвой,  ловили  солнечный
свет,  звонко  пели  птицы.  Золотоволосая,  с  большими  небесно-голубыми
глазами на прелестном личике, Сванхильд двигалась легкой поступью лани.
     - Почему ты такой печальный? - спросила она. - Смотри, какой  сегодня
чудесный день!
     - Но те, кто воспитал меня, лежат неотмщенные, - пробормотал Рандвар.
     - Они знают, что рано или поздно ты отомстишь за них, а потому  могут
ждать хоть до скончания времен. Ты хочешь, чтобы люди, произнося твое имя,
вспоминали и о них. Так потерпи... Смотри! Ой, какие бабочки! Словно закат
сошел с небес!
     Былой приязни в отношении Рандвара к Хатавульфу с  Солберном  уже  не
было, но в общем и целом он неплохо уживался с ними. В конце  концов,  они
были братьями Сванхильд.
     Из Хеорота к королевскому двору отправили посланцев, у которых хорошо
подвешены были языки. На удивление всем, Эрманарих пошел на  уступки,  как
будто почувствовал, что после гибели Тарасмунда может действовать  помягче
прежнего. От уплаты двойной виры он отказался: это  означало  бы  признать
свою вину. Однако, сказал  он,  если  те,  кому  известно,  где  находятся
сокровища, привезут его на Большое Вече, король покорится воле народа.
     Ведя  с  Эрманарихом  переговоры  о  мире,  Хатавульф,  подстрекаемый
Ульрикой, деятельно готовился к возможному столкновению. Так  продолжалось
до самого Вече, которое собралось после осеннего равноденствия.
     Король потребовал сокровища себе. Существует древний обычай, напомнил
он, по которому все, что добыл, сражаясь за своего господина, тот или иной
человек, доставалось господину, а уж он  потом  разбирается,  кого  и  как
наградить. Иначе войско распадется,  ибо  каждый  ратник  будет  думать  о
добыче, а не о славе на поле брани, начнутся свары и поединки.  Эмбрика  и
Фритла знали об этом обычае, однако решили повести дело по-своему.
     Когда Эрманарих закончил, поднялись люди Ульрики. Король изумился: он
никак не предполагал, что их будет так много. Один за другим  они  разными
словами говорили об одном и том же. Да, гунны и  их  союзники  аланы  были
врагами готов. Но в том году сражался с ними не  Эрманарих,  а  Эмбрика  с
Фритлой, которые с тем же успехом могли уйти не в военный,  а  в  торговый
поход. Они честно завоевали сокровища, и те принадлежат им по праву.
     Долгим и жарким был спор, который велся  то  у  Камня  Тиваса,  то  в
шатрах племенных вождей. Речь шла не просто о соблюдении закона предков, а
о том, чья возьмет. Ульрика устами своих сыновей  и  их  посланцев  сумела
убедить немало готов в том, что хотя Тарасмунд погиб - именно потому,  что
он погиб, - для них будет лучше, если верх одержит не король. Тем не менее
разногласий было не перечесть. В итоге Вече  разделило  сокровища  на  три
равные доли: Эрманариху и сыновьям Эмбрики и Фритлы. А  раз  те  пали  под
мечами королевских дружинников, их доли переходят к приемному сыну Эмбрики
Рандвару. Так Рандвар за одну ночь сделался богачом.
     Эрманарих покинул Вече  в  весьма  мрачном  расположении  духа.  Люди
боялись заговаривать с ним. Первым набрался храбрости Сибихо. Он  попросил
у короля дозволения побеседовать с ним наедине. Что они  обсуждали,  никто
не знал, но после разговора с вандалом Эрманарих заметно повеселел.  Узнав
об этом, Рандвар пробормотал,  что  когда,  ласка  довольна,  птицам  надо
остерегаться. Однако год завершился мирно.
     Летом следующего случилась странная вещь. На дороге,  которая  бежала
от Хеорота на запад, показался Скиталец. Лиудерис  выехал  ему  навстречу,
чтобы приветствовать и проводить во дворец.
     - Как поживают Тарасмунд и его родня? - справился гость.
     - Что? - Лиудерис опешил.  -  Тарасмунд  мертв,  господин.  Разве  ты
забыл? Ты ведь был на его поминках.
     Седобородый старик тяжело  оперся  на  копье.  Окружавшим  его  людям
почудилось вдруг, что день стал не таким теплым и  светлым,  каким  был  с
утра.
     - И правда, - прошептал Скиталец еле слышно, - совсем забыл.
     Он передернул плечами,  взглянул  на  всадников  Лиудериса  и  сказал
вслух:
     - Запамятовал, с кем не бывает. Простите меня, но, похоже,  я  должен
буду попрощаться с вами. Увидимся в другой раз. - Он круто  развернулся  и
зашагал в ту сторону, откуда пришел.
     Глядя ему вслед, люди делали в воздухе охранительные  знаки.  Немного
спустя в Хеорот прибежал пастух,  который  рассказал,  что  встретился  на
выпасе со Скитальцем и что  тот  принялся  расспрашивать  его  про  гибель
Тарасмунда.  Никто  не   мог   догадаться,   что   все   это   предвещает;
работница-христианка, впрочем, сказала, что теперь, дескать, всяк видел  -
древние боги слабеют и умирают.
     Как бы то ни было, сыновья Тарасмунда с  почетом  приняли  Скитальца,
когда он появился вновь, уже осенью. Они не осмелились  спросить  у  него,
почему он не навестил их раньше. Скиталец держался дружелюбнее обычного  и
вместо дня-двух провел в Хеороте целых две недели, уделяя особое  внимание
Сванхильд и Алавину.
     Но с ними он смеялся и шутил, а о серьезном разговаривал, разумеется,
с Хатавульфом и Солберном. Он побуждал братьев отправиться на  запад,  как
поступил в молодые годы их отец.
     - Пребывание в римских провинциях пойдет  вам  только  на  пользу,  а
заодно вы возобновите дружбу со своей родней среди визиготов,  -  увещевал
он. - Если хотите, я буду сопровождать  вас,  чтобы  вы  нигде  не  попали
впросак.
     - Боюсь, ничего не выйдет, - ответил Хатавульф. - Во  всяком  случае,
не в  этом  году.  Гунны  становятся  все  сильнее  и  нахальнее  и  снова
подбираются к нашим поселениям. Знаешь сам, как мы относимся к королю,  но
Эрманарих прав: пришла пора опять взяться за меч. А мы с Солберном  не  из
тех, кто может прохлаждаться, когда другие сражаются.
     - Да уж, - подтвердил его брат, - и потом, до сих  пор  король  сидел
смирно, однако любви он к нам не питает. Если нас ославят как  трусов  или
лентяев и если ему  вздумается  однажды  посчитаться  с  нами,  кто  тогда
встанет на нашу защиту?
     Скиталец явно опечалился.
     - Что ж, - сказал он наконец, - Алавину исполняется двенадцать. Чтобы
отправиться с вами, он еще молод, а вот в компанию мне  годится  как  раз.
Отпустите его со мной.
     Братья согласились, а Алавин запрыгал от радости.  Наблюдая,  как  он
кувыркается, Скиталец покачал головой и пробормотал:
     - Как он похож на Йорит! Ну да, он родня ей по отцу и по матери. Вы с
Солберном ладите с ним? - неожиданно спросил он Хатавульфа.
     - Конечно, - отозвался изумленный вождь. - Он славный паренек.
     - И вы никогда с ним не ссорились?
     - Почему, ссорились, по всяким пустякам, - Хатавульф погладил светлую
бородку. - Наша мать недолюбливает его. Но  пускай  себе  тешится  старыми
обидами; глупцы могут болтать что угодно, однако мы слушаем ее лишь тогда,
когда ее советы кажутся нам разумными.
     - Храните вашу дружбу, - Скиталец, скорее,  молил,  нежели  советовал
или приказывал. - На свете мало найдется сокровищ дороже ее.