лубления,  куда
можно  было  бы  упереться  ногой.  Большей   частью   раскисшая   земля
обрушивалась под  его  тяжестью,  но  время  от  времени  ему  удавалось
удержаться  на  месте;  постепенно,  понемногу  он  поднимался  по  этим
ненадежным ступеням и наконец смог подтянуться, перебросить ноги за край
могилы и перекатиться на мокрый дерн.
   Соблюдая   предельную   осторожность,   он   прокрался   к   конюшням
Уолсингэм-Хауса и вскоре был уже на пути к дому, с  благодарностью,  как
всегда, ощущая у себя между ногами бока могучего жеребца. То и  дело  он
откидывал назад голову и принимался смеяться.
   Сегодня его душа воспаряла к небесам, словно он действительно восстал
из могилы. Завтра он с превеликим удовольствием простоит пару  часов  на
коленях, вымаливая прощение у королевы, но сегодня, этой ночью, он будет
заниматься любовью с Сабби, хочет она этого или  нет.  Она  -  маленькая
дикая кошка, а он - единственный мужчина на земле,  способный  подчинить
ее своей воле. И подчинит, обещал он себе с воодушевлением.

***

   Совсем в ином состоянии духа пребывал в это время Мэтью. В нем кипело
негодование.
   Сидя в своей комнате  на  четвертом  этаже  Гринвичского  дворца,  он
углубился в чтение секретных досье, с  ужасом  открывая  для  себя  одну
горькую новость за другой.
   Самым нестерпимым, самым непростительным было то, что  Шейн  оказался
бастардом О'Нила - и тем не менее именно Шейн унаследовал  и  судоходную
империю Хокхерстов, и титул лорда Девонпорта.  Кулак  Мэтью  с  грохотом
опустился на стол, отчего кубок с вином упал и покатился, и струйки вина
растеклись по столешнице,  оставляя  кроваво-красные  пятна  на  роковых
бумагах. Шейн  получил  все  -  как  всегда!  Джорджиана  помалкивала  и
допустила, чтобы ее незаконный отпрыск завладел наследством, которое  по
праву должно было достаться ему,  Мэтью!  Они  предали  его  родителя  -
бедного, слабого глупца! И его самого они тоже предали! В этот момент он
ненавидел отца, мать и брата лютой ненавистью. И  больше  всего  терзала
его мысль о том, что Шейну досталась Сабби. И пусть это будет  последним
его делом на земле, но он отберет ее у брата!..
   Он собрал бумаги со стола и спрятал их в надежное место.

***

   С самого утра коридоры Гринвича гудели от новостей: неуловимый Черный
Призрак был захвачен в тюрьме Флит, но снова сумел вырваться  и  скрылся
от погони. Злодей был в маске, но теперь общее мнение склонялось к тому,
что он состоит в союзе с  самим  дьяволом,  ибо  на  его  широкой  спине
буйствует отвратительное чудовище. Едва Мэтью  услышал  эти  сплетни,  в
памяти у него сразу вспыхнула  картинка  -  дракон,  вытатуированный  на
лопатке у Шейна; в тот же миг Мэтью понял: ко всему прочему  его  братец
оказался еще и Черным Призраком, но эта  подробность  в  уолсингэмовских
досье не значилась.
   Ослепленный  ревностью  и  жаждой  мести,  Мэтью   начал   добиваться
аудиенции у Уильяма Сесила, лорда Берли, но  удостоился  лишь  любезного
приема  у  честолюбивого  сына  последнего,  Роберта  Сесила.   Королева
называла Роберта Сесила своим  хитрым  лисенком  из-за  малого  роста  и
изощренного ума. Красивого молодого придворного он встретил с предельным
радушием.
   Закончив обмен надлежащими приветствиями,  Мэтью  приступил  прямо  к
делу.
   - Милорд, дерзкие выходки Черного Призрака сейчас у  всех  на  устах.
Всеобщий интерес к этому молодчику дошел  до  того,  что  во  всех  этих
россказнях сквозит уже не неприязнь, а чуть  ли  не  восхищение.  Мы  не
сможем удерживать ирландских мятежников под замком, пока Черный  Призрак
имеет возможность освобождать  их,  пользуясь  лишь  ночной  темнотой  и
черной маской. Мне пришло в голову, что всем этим  заправляет  некто  из
Ирландии - некто, занимающий весьма высокий пост.
   Роберт Сесил пристально  вгляделся  в  посетителя,  пытаясь  угадать,
какая личная корысть движет этим юношей.
   - Давайте говорить  прямо.  Насколько  я  понимаю,  вы  намекаете  на
О'Нила, но ведь ему всегда удавалось  опровергнуть  возводимые  на  него
обвинения в государственной измене и в организации заговоров.
   - Нет, милорд, на самом деле он ни  разу  не  смог  опровергнуть  эти
обвинения.  Он  лишь  убеждал  королеву  и  ее  Совет,   что   обвинения
беспочвенны, и внушал им уверенность, что он стоит на страже английского
закона в северных областях Ирландии.
   Сесил отвесил в  направлении  Мэтью  Хокхерста  легкий  одобрительный
поклон. Обладая задатками хорошего стратега, он всегда помнил о том, что
О'Нил мнит себя королем Ирландии.
   Мэтью продолжал:
   - Расставьте ему  капкан.  В  качестве  приманки  используйте  важных
ирландских заложников, но поместите их под хорошую охрану - в лондонский
Тауэр. И с той же неизбежностью,  с  какой  ночь  сменяет  день,  Черный
Призрак пожалует к нам, чтобы освободить их...
   Сесил закончил фразу за него:
   - ..А когда  Черный  Призрак  окажется  у  нас  в  руках,  мы  сможем
доказать, что он агент О'Нила?
   - Совершенно верно! - кивнул Мэтью,  всеми  силами  пытаясь  подавить
нарастающий ужас от сознания того, что он делает.
   - Немного вина? Оно  приправлено  редкими  пряностями  -  думаю,  вам
понравится.
   В этом Сесил ошибся: Мэтью  вырвало  в  первую  же  канаву,  едва  он
откланялся и вышел на улицу.

***

   Большую часть ночи королева металась  по  своей  опочивальне,  доводя
себя до исступления. Не успел  еще  серый  рассвет  просочиться  в  углы
просторного покоя, как она начала орать:
   - Где мои фрейлины?
   На зов примчались несколько девушек.
   - Пусть явятся все!
   Потребовалось  еще  какое-то  время,  чтобы  вызванные  особы  успели
должным образом приготовиться. На королеве все еще было надето пурпурное
платье с "епископскими рукавами" на подкладке из аметистового атласа,  а
голову украшала маленькая корона в виде  венца.  У  большинства  дам  от
страха зуб на зуб не попадал,  хотя  лишь  немногие  знали  о  вчерашнем
скандале.
   Обманчиво-мягким тоном она спросила:
   - Какие новости о моем Боге Морей?
   Все промолчали. Она гневно топнула ногой и разразилась криком:
   - Все разом оглохли? Языки проглотили?
   Вас спрашивают: что новенького слышно о Хокхерсте?
   Она столь энергично тряхнула головой,  что  корона  съехала  на  бок;
тогда королева сорвала ее и швырнула через всю комнату с воплем:
   - Моя корона - это терновый венец!
   Зацепившись за корону, с монаршей головы слетел и парик, явив  взорам
присутствующих жидкие пучки ее собственных седеющих волос.
   - Он взял эту лицемерную волчицу себе в метрессы!
   Ближе всех к королеве стояла Мэри Говард; ее губы от  ужаса  дрожали,
хотя она и старалась этого не показать.
   - Ты держала это от меня в секрете! - Она ударила девушку по щеке.  -
И ты! И ты!
   И ты!..
   Каждая  из  фрейлин,  стоявших   поблизости,   сподобилась   получить
королевскую оплеуху.
   Одна их пожилых дам высокого ранга попыталась утихомирить беснующуюся
государыню.
   - Искушение было слишком  сильным,  ваше  величество.  Вы  не  можете
упрекать его за это.
   - Упрекать его? - взвилась Елизавета. - Ну нет, видит Бог, я еще  как
упрекну его! Он заплатит за все удовольствия, какими попользовался в  ее
обществе! За эту проделку они пойдут в Тауэр!
   Старая  Бланш  Перри,  которая  некогда   была   нянькой   Елизаветы,
прорвалась через ряды дам, чтобы взять дело в свои руки.
   - Стоит ли так убиваться из-за какой-то глупой сплетни.
   - Сплетни? Да я все видела собственными глазами!
   Ее голос поднимался уже до истерического визга, и Бланш  видела,  что
Елизавета вот-вот вообще утратит власть над собой. Поэтому она поспешила
дать событиям наименее болезненное толкование:
   - Добро бы они  тайком  поженились,  или  она  нагуляла  бы  от  него
ребеночка... Просто он волокита, повеса и обманщик, вот и все.
   Другая дама подхватила:
   - Да, да, он худший из мужчин!
   Услышав это,  королева  стремительно  обернулась  к  ней  с  безумным
блеском в глазах:
   - Как вы смеете говорить подобные вещи!
   Вы прекрасно знаете, что он не таков, это все ее вина!
   Королева начала срывать рукава своего платья,  и  сверкающие  бусинки
усыпали весь пол. Наспех  посовещавшись  меж  собой,  графиня  Варвик  и
герцогиня Суффолк решили, что без Лестера тут не обойтись. Только Роберт
Дадли  был  способен  управляться  с  королевой,  когда  она  впадала  в
бешенство.
   Он поспешно явился в покои королевы, облаченный в роскошный бархатный
халат, и сразу же допустил ошибку, неверно истолковав ее состояние.  Она
кинулась к нему в объятия, но  сразу  же  оттолкнула  его,  ибо  он  был
мужчиной и потому доверять ему было нельзя.
   Он отослал всех ее фрейлин легким, хотя и  властным  движением  руки.
Граф  научился  повелевать  за  годы,  в   течение   которых   оставался
некоронованным королем Англии.
   - Бесс, Бесс.., что я могу  сказать?  Я  предполагал,  что  этим  все
кончится, когда ты узнаешь, что  он  натворил.  Но,  драгоценнейшее  мое
сокровище, ты избаловала Робина! Ты избаловала его до такой степени, что
он всерьез вообразил, будто ему все позволено! Ну же,  возлюбленная  моя
Бесс,  будь  мужественна...,  Не  зря  же  говорится:  нет  исцеленья  -
набирайся терпенья! - сердечно посоветовал он.
   - Робин?!. - прошептала ошеломленная королева.
   - Ты же знаешь, какой он сумасбродный, переменчивый дьяволенок!  Я  и
мысли не допускаю, что его сердце останется на привязи хотя бы в течение
пяти минут.., теперь, когда он еще и обвенчался с ней.
   - Обвенчался... Робин?! - переспросила она,  чувствуя,  как  холодный
страх пронизывает все поры ее тела.
   - Пусть же никто не посмеет сказать, что  такая  ничтожная  пигалица,
как Франсес Уолсингэм, может заставить ревновать нашу Глориану! - так он
решил ее подбодрить.
   У Елизаветы перехватило дыхание.  Ее  собственный,  бесценный  Эссекс
женился на Франсес Уолсингэм! По коридорам Гринвича  разнесся  леденящий
сердце вопль.., и королева без чувств повалилась на пол.  Лестер  поднял
ее и отнес на кровать. Этот подвиг отнял у  него  все  силы,  и  к  тому
моменту, когда он уложил ее в постель и вызвал самых доверенных фрейлин,
он чувствовал себя вымотанным до предела. Слишком стар он становился для
всей этой суеты.

***

   Выкупавшийся в ванне, осыпанный  драгоценностями  и  одетый  в  самый
роскошный из своих костюмов, Хокхерст расхаживал по личному аудиенц-залу
королевы в ожидании неизбежного  приговора.  Тесный  зал  производил  на
Шейна впечатление клетки, в  которой  заключена  самая  суть  его  души.
Любой, кто  вошел  бы  сейчас  в  эту  палату,  ощутил  бы,  какие  токи
безрассудства и отваги исходят от этого блестящего  придворного.  Когда,
вернувшись в Темз-Вью, он обнаружил, что Сабби собрала  свои  пожитки  и
отбыла в неизвестном направлении, он напился до бесчувствия.  Теперь  он
пребывал в  состоянии  необузданной  хмельной  бесшабашности,  и  каждая
минута трехчасового ожидания королевы лишь сгущала  черноту  окружающего
мира.  На   мраморной   каминной   доске   тикали   часы.   Со   злобным
удовлетворением, точными рассчитанными движениями Шейн открыл стеклянную
дверцу и выдернул из часов короткую стрелку.
   Один из любимых трюков  Елизаветы,  изобретенных,  чтобы  приструнить
мужчину, заключался именно в этом: она вызывала провинившегося к себе  и
часами держала его  в  томительном  ожидании.  Хокхерст  был  не  в  том
настроении,  чтобы  играть  в  такие  игры;  сейчас  он  размышлял,  как
поступить: то ли потребовать сюда ее домашнего секретаря, то  ли  пройти
через приемную, затем  вверх  по  короткой  лестнице  и  прямиком  в  ее
собственную комнату.
   Он не сделал ни того ни другого. Он пробормотал: "Язва ей в задницу!"
- и, повернувшись на каблуках, вышел из дворца. В конце концов, семь бед
- один ответ!
   Многозначительная тишина, которая встретила его  в  Темз-Вью,  только
подлила масла в огонь.
   - Где, дьявол его побери, пропадает Мэйсон? - рявкнул  он,  когда  на
его звонок явилась горничная.
   Грозный тон хозяина вогнал ее в трепет; от страха глаза у  нее  стали
как блюдца, а голос так и вовсе ей изменил.
   - Что ты дергаешься, словно попрыгунчик из коробки? Пошла вон!
   Бедняжка накинула себе на голову фартук и, рыдая, убежала  на  кухню.
Через пару минут перед ним уже стояла внушительная фигура кухарки.
   - Если позволите сказать, ваша милость, у меня и так рук не  хватает,
потому как Мэйсон уехал, и Мег тоже, а тут вы  еще  служанок  до  смерти
пугаете!
   На кухне она  властвовала  как  императрица,  и  за  долгие  годы  ее
положение укрепилось настолько, что она могла  позволить  себе  говорить
господам все, что сочтет нужным.
   - А куда же понесло Мэйсона? - зарычал он.
   - Я покуда не глухая, милорд, незачем так кричать. Они уехали  вместе
с госпожой Сабби, и, ей-богу, не приходится осуждать ее за то,  что  она
отсюда съехала, если вы и с ней взяли подобный тон.
   - А вы бы поменьше подслушивали у дверей и побольше уделяли  внимание
кухне, тогда этот дом не так сильно смахивал бы на бедлам!
   - Я не стану подлаживаться под ваше настроение, милорд, только  из-за
того, что госпожа снялась с места и оставила вас. В Писании сказано: что
посеешь, то и пожнешь,  так  что  я  уж  оставлю  вас  наедине  с  вашей
совестью!
   - Разрази меня гром, любезнейшая, вы сейчас, чего доброго, пригрозите
мне, что пожалуетесь Барону, если я буду распускать язык!
   - Именно так я и поступлю, милорд, - сказала она твердо.
   Шейн откинул голову назад и разразился хохотом:
   - Сдаюсь, миссис Гритс. Ваша взяла.

***

   Шейн рассказал Барону об ужасной ночи, которую он провел  сначала  во
Флите,  а  потом  в  могиле  у  церкви  Святой  Бригитты.  Оба  невесело
посмеялись над событиями этой ночи, но затем долго беседовали о том, чем
были заняты их головы и что тяготило душу. Правда заключалась в том, что
- ив этом они были едины - их сердца уже не были столь беззаветно отданы
Ирландии и ее вечному стремлению к свободе.  Они  начинали  уставать  от
бессмысленности  своих  усилий.  Они  рисковали  жизнью  и  честью  ради
невежественных и неблагодарных бунтарей, но  больше  всего  их  удручало
сознание, что никогда не наступит в Ирландии мир  -  не  наступит,  пока
останутся там хотя бы два клана, готовые устраивать друг другу  резню  и
убивать людей, мирно спящих у себя в постелях.
   Шейну хотелось вести более спокойную жизнь - и эту жизнь он стремился
разделить с Сабби. Внезапно он обнаружил,  что  бесцельно  слоняется  по
комнатам, совершенно выбитый из колеи отсутствием возлюбленной.  Он  так
отчаянно в ней нуждался, что чувствовал  себя  без  нее  почти  увечным,
калекой - потому что  она  стала  его  частью.  И  дом,  и  все  в  доме
напоминало ему о ней. Ее душа словно обитала во всех комнатах; он ощущал
тепло ее существования, и наконец ему стало  мерещиться,  что  он  готов
сойти с ума от одиночества.  Дни,  проведенные  без  нее,  казались  ему
вечностью.
   В любом случае, ясно было одно: он должен вернуть ее  и  привязать  к
себе таким образом, чтобы она никогда больше  не  смогла  его  оставить.
Никогда. Надо будет поручить  Джекобу  Голдмену  выправить  все  бумаги,
которые позволят ему развестись с Сарой Бишоп.
   Даже в кабинете Голдмена Шейн беспокойно расхаживал из угла  в  угол,
не скрывая нетерпеливого раздражения.
   - Вы уверены, милорд, что хотите именно развода? Прошу  простить  мне
эти вопросы, но менее чем год назад вы  непременно  желали  жениться  на
Саре Бишоп.
   - Да, да, вполне уверен. Год назад мне было необходимо заполучить  ее
ирландские  земли,  но  теперь  я  собираюсь  сворачивать  свои  дела  в
Ирландии.
   - Понимаю. Вы  не  думали  о  таком  варианте,  как  признание  брака
недействительным?
   Если брак по существу не имел  места,  то,  может  быть,  официальный
развод и не потребуется.
   - Нет. Если бы я добивался признания брака недействительным, то  дело
относилось бы к ведению церкви и, следовательно, целиком зависело бы  от
капризов церковников, а им только  того  и  надо  -  тянуть  такие  дела
годами! Я хочу, чтобы решение было оформлено быстро, законно и подлежало
обязательному исполнению.
   Голдмен уставился на него пытливым взглядом.
   - Чрезвычайно деликатное дело. У вас должны быть веские основания для
развода и возможность их доказать.
   - Эти основания есть у нее: супружеская неверность. Она  должна  дать
мне развод, - настаивал Шейн.
   - Милорд, простите мою грубость, но вы таким  образом  предоставляете
ей право отхватить изрядный куш от вашего богатства.
   - Мне наплевать, во что это обойдется, Джекоб. Мне нужен  развод.  За
этот год она по моей милости хлебнула лиха и вполне  заслуживает  щедрой
компенсации. По совести говоря, я должен оставить ее  богатой  женщиной,
чтобы  не  причинить  урона  ее  репутации.  Выправляйте  все  бумаги  и
побыстрее везите их в Блэкмур.
   - В таком деле, милорд, нельзя допустить даже  тени  подозрения,  что
имеет  место  какой-либо  сговор.  Соглашение  о  разводе  должно   быть
достигнуто приватным образом - между вами и Сарой, - и в этом процессе я
участвовать не могу. Вам следует самому отправиться туда и  получить  ее
подпись на соглашении, которое окажется приемлемым для  вас  обоих.  Вот
тогда мы подадим все необходимые бумаги в Дом правосудия. Ваш друг,  сэр
Эдвард Коук, может помочь вам ускорить дело; я, к  сожалению,  этого  не
могу.
   - Проклятье! - взорвался Шейн.
   Джекоб Голдмен улыбнулся, видя, как возмущают  все  эти  формальности
его нетерпеливого клиента. Шейну Хокхерсту всегда было  тесно  в  рамках
закона, придающего столь большое значение мелочам и  не  принимающего  в
расчет страсти и время.
   - Я подготовлю для вас  документ  по  всей  форме  и  оставлю  в  нем
свободные промежутки для указаний, какое имущество  вы  передаете  в  ее
собственность, какие ей причитаются драгоценности и денежные  суммы.  Вы
сможете заполнить эти промежутки, когда достигнете соглашения. А она,  в
свою очередь, могла бы  -  как  мне  кажется  -  уступить  вам  земли  в
Ирландии, раз уж вы прибегли к столь необычным способам, чтобы завладеть
ими.
   - Ax, Джекоб, быть ирландцем - это значит понимать, что мир  разобьет
твое сердце, не дожидаясь, пока тебе исполнится тридцать.
   Губы у Джекоба дрогнули.
   - По-моему, и у нас на иврите есть такая же поговорка.
   Они печально улыбнулись друг другу.

***

   Когда Шейн вернулся из Темз-Вью, Барон передал ему  срочное  послание
из Ирландии.
   В краткой записке О'Нил сообщал о предполагаемом переводе  заложников
из Дублинского замка в лондонский Тауэр. Эти  заложники  из  влиятельных
кланов О'Хара и О'Доннел  содержались  в  Дублинском  замке  в  качестве
гарантии того, что вышеназванные кланы не примкнут к  рядам  мятежников.
Шейн отлично понимал, что О'Хара и О'Доннелы увязли в мятеже  по  уши  и
что они - вернейшие союзники О'Нила; однако его  возмутил  повелительный
тон  записки,  предписывающей  ему  разузнать,  когда  будут  перевозить
заложников, и освободить их из лондонского Тауэра. О'Нил никогда  ничего
не просил: он считал само собой разумеющимся, что долг Шейна - выполнять
все его указания.
   Шейн, который и без того ходил туча тучей  -  из-за  королевы,  из-за
Сабби, да еще и из-за прогулки во Флит,  -  присел  к  столу  и  написал
О'Нилу столь же краткий ответ:

   "Считайте, что дело сделано, но больше не ожидайте ничего".

   Прежде чем отправить депешу,  он  показал  ее  Барону,  и  тот  молча
кивнул. Затем Шейн выбросил это дело из головы.
   - Я еду в Блэкмур по  личным  делам.  Не  знаю,  куда,  черт  побери,
укатила Сабби, но, по крайней мере, при ней есть горничная и  Мэйсон,  а
он - человек благоразумный. Вероятно, Мэтью знает, где она находится, и,
полагаю, я мог бы заставить его выложить все, что ему известно,  но  она
так или иначе не вернется,