лись в зеркале, и Сабби вдруг обнаружила, что не в силах  отвести
от    него    взгляд.    Его    лицо    разительно    изменилось.     От
оскорбительно-насмешливого выражения не осталось и следа.
   - Я знал, что ты придешь, - вкрадчиво сказал он.
   Он двинулся к ней; она видела это, но не в силах  была  шевельнуться:
она словно приросла к месту. Когда его руки легли ей на плечи, когда  он
повернул ее к себе  лицом,  ее  пронзила  дрожь.  Он  находился  слишком
близко, он был слишком большим, мужественным  и,  черт  бы  его  побрал,
подавляюще-красивым.
   - Я пришла за ожерельем, - храбро заявила она.
   - В самом деле? - удивился он, вынуждая ее признаться,  что  сюда  ее
привлекло не только ожерелье.  Она  подняла  глаза,  чтобы  взглянуть  в
загорелое лицо, и почувствовала, как спутанная грива  его  темных  волос
просто притягивает к себе ее пальцы.
   Ощущение было такое, словно между ними существует  какая-то  незримая
связь, словно она знала его от сотворения мира.
   Он наклонил голову, и она поняла, что он собирается поцеловать ее. Но
в тот момент, когда его губы приникли к ее  губам,  все  было  позабыто:
гнев, страх, сопротивление...
   Его  пальцы  вынули  шпильки  из  ее  волос,  а  потом  спрятались  в
медно-рыжем водопаде.
   Потом он взял ее обеими руками за щеки, поднял ее лицо к себе и снова
поцеловал, а потом шепнул:
   - Я уже наполовину влюблен в тебя, а сам до  сих  пор  даже  не  знаю
твоего имени.
   - Сабби, - шепнула она в ответ. - Сабина Уайлд.
   Он снова прижался к ней губами. Его поцелуй был томительно  долгим  и
требующим повиновения, и все в  ней  отозвалось  на  этот  поцелуй.  Она
прильнула к нему, к его твердой мускулистой груди. Но тут он,  почти  не
отрываясь от ее губ, назвал себя:
   - Шейн Хокхерст.
   Сердце у нее замерло, а  затем  бешено  заколотилось:  миллионы  искр
вспыхнули у нее в груди. Ее руки,  руководимые  безотчетным  инстинктом,
рванулись к его поясу и отыскали там рукоятку ножа, который она  мельком
заметила раньше. Она схватила нож и пошатнулась, тяжело дыша, с криком:
   - Бастард!
   Он откинул назад голову и от всего сердца захохотал, потому  что  она
назвала его совершенно точно.
   - Ах, сердитый котенок, этот  кинжал  тебе  подходит.  Взгляни-ка  на
рукоятку.
   Она даже растерялась: он не только не испугался, но даже нисколько не
встревожился оттого, что она завладела его  клинком.  Она  взглянула  на
кинжал и обнаружила, что его ручка сделана в виде  фигурки  рассерженной
дикой кошки. А он тем временем неведомо откуда  вынул  второй  кинжал  -
точно такой же.
   - Теперь у каждого из нас по одному... а ведь они составляют  пару..,
держи и этот тоже.
   Она взглянула на него - и тут ее как громом поразило:  только  сейчас
она полностью осознала, что он ее муж. Закон Англии.., о, и закон  Божий
тоже.., дают ему власть над ее жизнью и смертью.  Стоя  с  ним  лицом  к
лицу, она вспоминала, что ее сегодняшний наряд был задуман как свадебное
платье, и душевные силы изменили ей. Слезы подступили  к  глазам,  когда
она представила себе, как все могло бы произойти, - и тогда  нарастающий
гнев высушил эти непролитые слезы. Здесь, перед ней, находился ее враг.
   Именно о нем она должна узнать всю подноготную, именно его она должна
сделать своим рабом и погубить его. С чего же начать?
   Чутье  подсказало  ей,  что  надо  переходить  в   наступление.   Она
улыбнулась.
   - Я пришла за ожерельем. Оно принадлежит мне.
   В его глазах снова мелькнула усмешка.
   - Нет, не тебе, а королеве.
   - Ха! Что навело вас на столь смехотворную мысль?
   - Я сам его ей подарил. Ты должна вернуть его на  место,  прежде  чем
тебя изобличат.
   Она поняла, что ей остается только один выход.
   - И вы действительно ожидаете, что я стану вашей любовницей, лишь  бы
получить ожерелье? - спросила она с негодованием.
   - Любовницей? Кровь Господня, какая самонадеянность с твоей  стороны!
Я имел в виду просто разок позабавиться.
   Оскорбленная сверх всякой меры, она бросилась на него с кинжалом.  Он
стиснул зубы и перехватил занесенную руку, так что едва не  вывернул  ей
запястье. Кинжал упал на пол, и она снова оказалась в железных объятиях.
   Дерзкий язык коснулся ее губ.
   - Откуда мне знать, будет ли от тебя хоть какой-то прок, - поддразнил
он ее.
   - Поскольку я нетронута... Какой от меня будет прок - зависит  только
от того, как вы сумеете мной распорядиться.
   Горячая волна вожделения прокатилась по его телу. Крепко прижав  Сару
к себе, он скептически поднял брови:
   - Нетронутая? Неискушенная? Незапятнанная? - Он сделал паузу, а потом
шепотом, от которого можно лишиться рассудка, докончил:
   - Неверная!
   Она ответила ему в том же духе:
   - Несговорчивая! Неподатливая! - Она тоже выждала  пару  секунд  и  с
вызовом подзадорила его:
   - Неукрощенная!
   Он смотрел ей прямо в глаза.
   - Жизнь - игра. Между нами, Сабби, тоже идет игра, но, если ты хочешь
играть, надо знать все правила. Каждая игра сопряжена с  риском:  кто-то
выигрывает, а кто-то проигрывает.
   - Если вы  думаете,  что  я  собираюсь  проигрывать,  то  ошибаетесь.
Жестоко ошибаетесь. Я намерена выиграть!
   В этот момент  она  ненавидела  его  всеми  фибрами  души.  Ее  грудь
вздымалась от негодования, и при каждом вздохе тугие соски  обозначались
под платьем все более отчетливо.
   - Снимай свой наряд, и давай посмотрим, какие у тебя козыри.
   Она вырвалась из его объятий, разъяренная до такой степени, что, будь
при ней ее сабля, она была бы готова убить насмешника.
   - Снимайте свой наряд, милорд Девонпорт,  и  давайте  посмотрим,  чьи
козыри сильнее!
   Он демонстративно снял рубашку и стал  медленно  поворачиваться,  так
чтобы она могла рассмотреть его со  всех  сторон.  Вид  его  обнаженного
торса произвел на нее ошеломляющее впечатление. На груди и  на  спине  у
него бугрились могучие мускулы, и на не  правдоподобно  широкой  лопатке
вилась татуировка, изображающая дракона. И в Сабби взметнулось  желание.
Ее обжигала потребность прижаться к нему всем телом.., в  этой  огромной
кровати. Сколь ни было это невероятно, она жаждала осязать его,  ощущать
его вкус. Убить дракона.., или быть убитой. У  Сабби  подкосились  ноги,
она рухнула на ковер, спрятала лицо в ладонях и горько зарыдала.
   Он не стал поднимать ее, а лег на пол рядом с  ней  и  привлек  ее  к
себе.
   - Ш-ш-ш, милая, не плачь. Мне нравится изображать жестокого бастарда.
Может быть, ты сказала правду.  Но  при  дворе  твоя  невинность  быстро
улетучится, моя сердитая дикая кошка.
   Он  погладил  ее  по  голове,  по  спутанным  пламенеющим  прядям,  и
прикосновение  к  этим  густым   шелковистым   волосам   заставило   его
вздрогнуть. Он зарылся в них лицом и неожиданно для себя самого  воззвал
к ней:
   - Позволь мне быть твоим защитником, Сабби.
   Она прекрасно понимала:  если  сейчас  позволит  ему  одержать  столь
легкую победу, то очень скоро прискучит ему. Но разве  к  такому  исходу
она стремилась? Он-то был бы рад соблазнить ее и подчинить себе; она  же
намеревалась разжигать в нем вожделение все больше и  больше  -  значит,
уступать было нельзя. , - Я не стану любовницей ни для кого!
   Только супругу я отдам свою невинность!  -  решительно  провозгласила
она.
   - Посмотрим, - пообещал он и поднялся на ноги. - Предупреждаю тебя, я
приложу все усилия, чтобы заставить тебя передумать, и никаких  поблажек
тебе не будет.
   С недоброй усмешкой он протянул ей руки, чтобы помочь  подняться,  но
она грациозно встала  на  ноги  без  посторонней  помощи;  впрочем,  она
постаралась, чтобы при этом от его взгляда не ускользнуло  ослепительное
зрелище, открывающееся в вырезе платья. Он молча  подал  ей  ожерелье  и
кинжал. Она не отказалась ни от того, ни от другого.

***

   Оказавшись одна у себя  в  комнате,  она  дала  волю  ликованию.  Она
выиграла первый поединок и не могла  сдержать  улыбку,  когда  позволила
себе покрасоваться перед  зеркалом  в  ожерелье  из  нефрита  и  бирюзы.
"Господи, подумать  только,  ведь  он  разве  что  не  умолял  меня!"  -
торжествовала она.
   На следующее утро она проснулась, ощущая  неведомо  откуда  взявшуюся
уверенность,  что  сегодня  -  днем  или  вечером  -  им  опять  суждено
увидеться. Положить ожерелье на место, когда  Кейт  открыла  шкатулки  с
драгоценностями,  оказалось  совсем  пустяковым  делом,  просто  детской
игрой. За всю свою жизнь она не испытывала такого воодушевления.
   Но зато когда она узнала, что Хокхерст уже  отбыл  из  дворца,  чтобы
присоединиться к королевской свите,  она  почувствовала  себя  так,  как
птица, ударившаяся на лету грудью о стену. Она припомнила все  проклятия
и бранные слова, которые когда-либо  слышала,  и  мысленно  осыпала  ими
королеву. Да как она могла ревновать к деспотичной и сварливой старухе?
   Глупо конечно, - но  Сабби  ревновала  и  ничего  не  могла  с  собой
поделать.
   Лето не изобиловало событиями, и Сабби пришлось с этим примириться.
   Она старалась заводить и  укреплять  дружеские  отношения  с  дамами,
постигала очарование столицы и с холодной надменностью удерживала мужчин
на почтительном расстоянии.
   Когда Мэтт вернулся из Кале с грузом дорогих французских  шелков,  он
предложил ей взять любой отрез на платье, и она выбрала  муаровую  ткань
бледно-лимонного цвета, простроченную серебряной  нитью.  Он  сводил  ее
пообедать в модное заведение Гантера, но обедать вдвоем с мужчиной - это
почти граничило с безрассудством. Мэтью сказал ей, что собирается домой:
нужно было навестить мать. После смерти Себастьяна она осталась одна, и,
поскольку  Хок  не  мог  принять  на  себя  обязанности  главы  местного
отделения их компании, это должен был сделать Мэтью.
   К августу труды по обновлению гардероба королевы были завершены. Кейт
не могла нахвалиться племянницей и объявляла во  всеуслышание,  что  без
помощи Сабби не сумела бы справиться и с десятой  долей  того,  что  они
сделали вместе.
   У Сабби выдался тяжелый денек. Кейт собиралась в город  и  попросила,
чтобы Сабби ее сопровождала.  Под  охраной  вооруженного  стражника  они
доставили  драгоценности,  нуждавшиеся   в   починке,   к   ювелиру   на
Ломбард-стрит, а поломанные веера - в мастерскую на другом конце города.
Елизавета  редко   разрешала   что-либо   выбрасывать;   каждую   мелочь
приходилось вносить в длинные реестры с подробными описаниями,  и  копии
этих реестров надлежало  передавать  ремесленникам,  которые  занимались
починкой.
   Вечером Сабби еще выкроила время, чтобы прокатиться на  Субботе;  она
находила настоящее наслаждение в верховых прогулках вдоль реки.  Она  не
возражала против общества джентльменов, желающих присоединиться  к  ней,
но неукоснительно следовала правилу: сопровождающих должно быть не менее
двух.
   В ее маленькой комнатушке, казалось, совсем не было воздуха, поэтому,
прежде чем забраться в постель, она приоткрыла  оконную  раму:  надо  же
было оставить хоть щелочку, чтобы можно было дышать.  Завтра,  пообещала
она себе, она начнет придумывать фасон для нового шелкового платья.

***

   Чем дальше от Лондона удалялся кортеж королевы, тем более  настойчиво
устремлялись в Гринвич мысли Шейна Хокхерста.  Его  бесило  то,  что  он
попусту растрачивает драгоценное  время  на  бессмысленные  разъезды  по
Восточной Англии. Бесс все время держала его при  себе,  так  же  как  и
Робина Деверо, молодого графа Эссекса. С Эссексом они не были  друзьями,
хотя и врагами тоже не были.
   Точнее было бы  сказать,  что  они  были  соперниками:  предметом  их
соперничества были благоволение и покровительство королевы, и притом оба
они научились извлекать даже некоторую выгоду из подобных отношений.
   Действительно, когда она оказывала ту или иную милость одному из них,
то, справедливости ради, считала  необходимым  вознаградить  и  другого.
Бесс  назначила  Эссекса  своим  конюшим,  поскольку   его   отчим,   ее
возлюбленный Дадли, граф Лестер, находился в чужих краях, возглавляя  ее
войско в Голландии. Не желая подавать повод для зависти, она  пожаловала
лорду Девонпорту почетную должность в личной охране своей особы.

***

   Хокхерст лежал, положив руки под голову.
   Тело его в данный момент пребывало в состоянии некоторого пресыщения,
но в голове царил хаос. Его партнершу, наоборот, разбирала досада: всего
лишь пять минут назад он предавался с  ней  любовным  утехам,  а  теперь
снова казался чужим и далеким. Он даже не позаботился снять рубашку  или
штаны.
   - Вы так  и  не  поцеловали  меня,  лорд  Девонпорт,  -  проворковала
фрейлина королевы, очаровательно надув губки.
   Он лениво повернул к ней голову и был неприятно  поражен,  разглядев,
сколь потасканной она выглядит.
   "Что ж тут удивительного, -  подумал  он  с  отвращением.  -  Эссекс,
Саутгэмптон и я передаем этих дам из рук в руки с той же легкостью,  как
бутылку вина в дружеском застолье.
   И все для того, чтобы  разогнать  скуку  бесконечных  церемониалов  и
натужных развлечений... - и  это  тогда,  когда  царствованию  Елизаветы
грозят нешуточные опасности со всех сторон, а она этого не  замечает.  В
ее внешней политике нет никакой  последовательности:  она  просто  чует,
куда ветер дует, и при этом ей как-то удается не просто  выходить  сухой
из воды, но еще и процветать. С севера ей  угрожает  Шотландия.  Франция
собирается расторгнуть договор с Елизаветой и заключить сепаратный мир с
Испанией.  Испанский  король  Филипп  строит  свою  великую  Непобедимую
Армаду.., а Ирландия конечно только и ждет  подходящего  момента,  чтобы
взбунтоваться и сбросить английское ярмо. А они тут  коротают  вечера  и
ночи в развлечениях, заполняя часы своей жизни фейерверками и блудом!"
   Леди Мэри Говард соскользнула с кровати и вернулась с двумя шелковыми
шнурами в руках. Эти шнуры она предложила ему:
   - Не желаете ли сыграть в эту игру, лорд Девонпорт?
   С немалой долей цинизма он сообразил, что  это,  должно  быть,  новый
способ развлечения, которому ее обучил  Эссекс.  Он  заметил,  как  ярко
блестят ее глаза в предвкушении момента, когда он  свяжет  ее  и  начнет
вытворять  с  ее  телом  все,  что  ему  заблагорассудится.  Ах,   пекло
дьявольское, бабенка на все готова,  почему  же  его  это  нисколько  не
возбуждает?
   По  сравнению  со  всевозможными  чувственными  ухищрениями,  которые
открылись ему за годы плаваний в разные  экзотические  страны,  то,  что
предлагала она, было пресно и убого.
   Он подавил зевок и приготовился вступить в игру. Ей пришлось об  этом
пожалеть очень скоро, когда он позабыл развязать ее, забывшись  глубоким
сном.
   Следующий день начался для Хокхерста отвратительно: граф Саутгэмптон,
проигравший ему в кости огромную сумму денег, не нашел  ничего  лучшего,
как отвести душу в злобных колкостях и саркастических намеках, способных
бросить тень на честность выигравшего. Хок, при своем горячем нраве,  не
привык долго сдерживать раздражение.
   Саутгэмптон же  был  из  той  породы  молодых  людей,  которая  часто
встречается в жизни: если все шло, как ему  хотелось,  он  мог  казаться
очаровательным, как  игривый  щенок,  но  стоило  погладить  его  против
шерсти, как щенок превращался в бешеного пса.
   Хокхерст, который всегда был скор  на  расправу,  одним  ударом  сбил
молодого графа с ног, и тот растянулся на полу во весь  рост  -  на  все
свои шесть футов. Затем дела пошли  еще  хуже:  Бесс  завела  неприятный
разговор с ним и Эссексом насчет коней, на которых они имели обыкновение
ездить. Эссекс проглотил пилюлю и согласился кастрировать жеребца, но от
Хокхерста черта с два они этого дождутся.
   До вечера было еще далеко, когда он, в высоких  сапогах  со  шпорами,
уже мчался по пути длиною в сотню  миль,  отделяющих  его  от  Гринвича.
Сабби Уайлд.., прижаться  к  ее  бедрам,  дать  выход  всему  темному  и
гнетущему, что накопилось в нем, - ради этого стоило пришпоривать  коня.
После месяца, проведенного в обществе Бесс, ему нужно было  ощутить  под
собой крутые бока могучего жеребца, ему нужно было почувствовать ветер в
волосах.
   Когда Шейн взобрался на выступ третьего этажа и перекинул ноги  через
каменную балюстраду балкона, он засмеялся над самим собой - ну не  дурак
ли он? Что, если ее постель согревает другой? Он провел в седле чуть  ли
не всю ночь, пригнувшись к шее коня, - только затем,  чтобы  дрогнуть  в
последний момент! Он бесшумно проскользнул в комнату и направился  прямо
к кровати.
   В лунном свете, заливающем постель, все было видно не хуже, чем днем.
Сабби,  в  ночной  рубашке  из  чистейшего   белого   батиста,   лежала,
свернувшись клубочком; одеяло было откинуто  в  сторону.  Этого  зрелища
оказалось вполне достаточно,  чтобы  он  возбудился;  но  ее  невинность
придавала особую остроту и силу вспыхнувшему в нем желанию.
   Он обыскал комнату, пытаясь обнаружить хоть что-нибудь, что могло  бы
свидетельствовать о присутствии в ее жизни любовника.
   В шкафу находились только  три  платья;  он  быстро,  но  внимательно
пересмотрел  все  прочие  ее  пожитки...   Никаких   подарков,   никаких
драгоценностей, только  немного  золотых  монет.  Велик  был  соблазн  -
разбудить ее, увидеть, как широко раскроются зеленые глаза.
   Ему до боли  хотелось  дотронуться  до  нее,  отведать  ее  сладость,
наполнить ее своим рвущимся наружу жаром, но, обуздав собственный порыв,
он не позволил себе потревожить ее мирный сон.
   Двумя пальцами - большим и указательным - он коснулся пряди ее  волос
и снова подивился их шелковистой прелести. Каким же  дурнем  надо  быть,
чтобы проскакать сто миль.., ради одного взгляда. Он  вздохнул,  вытащил
из-под камзола какой-то маленький предмет и положил ей на подушку.
   Выйдя на балкон, он плотно прикрыл за собой дверь: Сабби должна  быть
в безопасности. Она заверил  себя,  что  впереди  ему  предстоит  череда
ночей, которой не будет конца, - ночей, когда он будет приходить к ней и
наслаждаться видом ее зеленых глаз, которые  будут  расширяться  от  его
дерзкого натиска.
   Стоило ему закрыть глаза, чтобы вызвать в памяти ее образ, - и  перед
его мысленным взором возникала одна и та же  картина.  Та  картина,  что
приковала его взгляд в первый момент, - Сабби, и  медно-рыжеватые  пряди
волос, окутывающие бедра, и завитки на их концах, неотличимые  от  таких
же завитков на заветном треугольнике у нее между ног.
   Он не стал попусту терять остаток ночи.
   Теперь, раз уж он все равно в  Лондоне,  а  все  считают,  что  он  в
Норидже, нельзя не согласиться, что сами небеса посылают ему возможность
провернуть небольшое дельце. Он знал, что должен вернуться в  Норидж  до
начала вечерних развлечений, поэтому рассвет застал  его  в  дороге.  Он
мчался на север, тогда как шестеро узников-ирландцев,  тайно  вывезенные
из башни Девлин-Тауэр  через  шлюз  защитного  рва,  к  этому  часу  уже
находились, надежно спрятанные, на одном из кораблей  Хокхерста,  полным
ходом удаляющегося от английских берегов.
   Когда комендант Тауэра, а позднее и Уолсингэм допрашивали стражников,
только один из бедняг признался, что видел что-то. Он  упорно  стоял  на
своем, утверждая, что  заметил  какую-то  "черную  тень",  и  не  прошло
недели, как весь Лондон уже полнился слухами:  "Черный  призрак"  был  у
всех на устах.
   Едва открыв глаза поутру,  Сабби  сразу  же  заметила  драгоценность,
лежащую у нее на подушке, - бриллиантовую  брошь  в  виде  дикой  кошки,
глазами которой служили два крупных изумруда.  У  Сабби  ни  на  миг  не
возникло сомнение насчет того, кто именно преподнес ей  такой  бесценный
подарок, но вот когда и каким образом он умудрился  это  сделать...  При
мысли об этом у Сабби по спине пробежал холодок. Мошенник был здесь, под
покровом ночи, он видел ее спящей.., но ведь он же сейчас  за  сто  миль
отсюда, разве не так?
   Она улыбнулась не без злорадства. Эта брошь  только  положила  н