редставлений
для театра и шесть тысяч франков авторских, если я соглашусь  похвалить  эту
пьесу в своем фельетоне. Но продолжим:

ИЛИ РИМСКАЯ МЕСТЬ.

197

   Герцогиня Браччиано нашла наконец свою перчатку. Адольф,  который  привел
ее обратно в апельсиновую рощу, мог предположить, что  в  этой  забывчивости
таилось кокетство, ибо роща тогда была пустынна. Издали слабо доносился  шум
праздника. Объявленное  представление  fantoccini   всех привлекло в галерею. Никогда еще Олимпия не  казалась  своему
любовнику такой прекрасной. Их взоры, загоревшиеся одним огнем, встретились.
Наступил момент молчания, упоительного для их душ  и  невыразимого  словами.
Они сели на  ту  же  скамью,  где  сидели  я  обществе  кавалера  Палуцци  и
насмешников

   - Вот тебе на! Я не вижу больше нашего Ринальдо! -  воскликнул  Лусто.  -
Однако  благодаря  этой  странице  искушенный  в  литературе  человек  мигом
разберется в положении дел. Герцогиня Олимпия - женщина,  которая  умышленно
забывает свои перчатки в пустынной роще!
   - Если только не быть существом промежуточным между устрицей и помощником
письмоводителя, -  а  это  два  представителя  животного  царства,  наиболее
близкие к окаменелостям, - заметил Бьяншон, - то невозможно  не  признать  в
Олимпии...
   - Тридцатилетнюю женщину! - подхватила  г-жа  де  ла  Бодрэ,  опасавшаяся
чересчур грубого определения.
   - Значит,  Адольфу  двадцать  два,  -  продолжал  доктор,  -  потому  что
итальянка в тридцать лет все равно, что парижанка в сорок.
   - Исходя из этих двух предположений, можно  восстановить  весь  роман,  -
сказал Лусто. - И этот кавалер Палуцци! А? Каков мужчина!.. Стиль этих  двух
страниц слабоват, автор, должно быть, служил в отделе  косвенных  налогов  и
сочинил роман, чтобы заплатить своему портному...
   - В те времена, - сказал Бьяншон,  -  существовала  цензура,  и  человек,
который попадал под ножницы тысяча восемьсот пятого года, заслуживает такого
же снисхождения, как те, кто в  тысяча  семьсот  девяносто  третьем  шли  на
эшафот.
   - Вы что-нибудь понимаете? - робко спросила г-жа Горжю, супруга  мэра,  у
г-жи де Кланьи.
   Жена прокурора, которая, по словам г-на Гравье, могла обратить в  бегство
молодого казака в 1814 году, подтянулась,  как  кавалерист  в  стременах,  и
скроила своей  соседке  гримасу,  обозначавшую:  "На  нас  смотрят!  Давайте
улыбаться, словно мы все понимаем".
   - Очаровательно! - сказала супруга мэра Гатьену. -  Пожалуйста,  господин
Лусто, продолжайте.
   Лусто взглянул на обеих женщин, похожих на две индийские пагоды, и насилу
удержался от смеха. Он счел уместным воскликнуть: "Внимание!" и продолжал:

ИЛИ РИМСКАЯ МЕСТЬ.

209

   В тишине зашуршало  платье.  Вдруг  взорам  герцогини  предстал  кардинал
Борборигано. Лицо его было мрачно; надо лбом его, казалось, нависли тучи,  а
в его морщинах рисовалась горькая усмешка.
   - Сударыня, - сказал он, - вас подозревают. Если вы виновны - спасайтесь!
Если вы невинны - тем более спасайтесь, ибо, добродетельны вы или преступны,
издалека вам гораздо легче будет защищаться...
   - Благодарю вас,  ваше  высокопреосвященство,  за  вашу  заботливость,  -
сказала она, -  герцог  Браччиано  появится  вновь,  когда  я  найду  нужным
доказать, что он существует.

   - Кардинал Борборигано! - вскричал Бьяншон. - Клянусь ключами папы!  Если
вы не согласны со мной, что одно его имя - уже перл  создания;  если  вы  не
чувствуете в словах "в тишине зашуршало платье" всей поэзии образа  Скедони,
созданного госпожой Радклиф в "Исповедальне чернецов", вы недостойны  читать
романы...
   - По-моему, - сказала Дина, которой стало  жаль  восемнадцати  сансерцев,
уставившихся на Лусто, - действие развивается. Мне ясно все:  я  в  Риме,  я
вижу труп убитого мужа, я  вижу  его  дерзкую  и  развратную  жену,  которая
устроила свое ложе в кратере вулкана. Всякую ночь, при  каждом  объятии  она
говорит себе: "Все от кроется!.."
   - Видите вы ее, - вскричал Лусто, -  как  обнимает  она  этого  господина
Адольфа, как прижимает к себе, как хочет всю свою жизнь вложить в поцелуй?..
Адольф представляется мне великолепно сложенным  молодым  человеком,  но  не
умным, - из тех молодых людей, какие и нужны итальянкам. Ринальдо парит  над
интригой нам неизвестной, но которая, должно быть,  так  же  сложна,  как  в
какой-нибудь  мелодраме  Пиксерекура.  Впрочем,  мы  можем  вообразить,  что
Ринальдо проходит где-то в глубине сцены, как персонаж из драм Виктора Гюго.
   - А может быть, он-то и есть муж! - воскликнула г-жа де ла Бодрэ.
   - Понимаете вы во всем этом хоть что-нибудь? - спросила г-жа  Пьедефер  у
жены председателя суда.
   - Это прелесть! - сказала г-жа де ла Бодрэ матери. У всех сансерцев глаза
стали круглые, как пятифранковая монета.
   - Читайте же, прошу вас, - сказала г-жа де ла Бодрэ.
   Лусто продолжал:

216

ОЛИМПИЯ,

   - Ваш ключ!..
   - Вы потеряли его?
   - Он в роще...
   - Бежим...
   - Не захватил ли его кардинал?..
   - Нет... Вот он...
   - Какой опасности мы избегли!
   Олимпия взглянула на ключ, ей показалось, что это ее собственный ключ; но
Ринальдо его подменил; хитрость его удалась, - теперь  он  владел  настоящим
ключом.  Современный  Картуш,  он  столь  же  был  ловок,  сколь  храбр,  и,
подозревая, что только громадные сокровища могут заставить герцогиню  всегда
носить на поясе!
   - Ну-ка поищем!.. - вскричал Лусто. - Следующей нечетной  страницы  здесь
нет. - Рассеять наше недоумение может только страница двести двенадцатая.

212

ОЛИМПИЯ,

   - Что, если б ключ потерялся!
   - Он бы умер...
   - Умер! Вы должны были бы снизойти к  последней  просьбе,  с  которой  он
обратился к вам, и дать ему свободу при условии, что...
   - Вы его не знаете...
   - Однако...
   - Молчи. Я взяла себя в любовники, а не в духовники
   Адольф умолк.

   - Дальше изображен  амур  на  скачущей  козочке  -  виньетка,  рисованная
Норманом, гравированная Дюпла... О! Вот и имена, - сказал Лусто.
   - А что же дальше? - спросили те слушатели, которые понимали.
   - Да ведь глава кончена, - ответил Лусто. -  Наличие  виньетки  полностью
меняет мое мнение об авторе. Чтобы во времена Империи добиться гравированной
на дереве виньетки, автор должен был  быть  государственным  советником  или
госпожой Бартелем-Адо, покойным Дефоржем или Севреном.
   - "Адольф умолк"... Ага! - сказал Бьяншон.  -  Значит,  герцогине  меньше
тридцати лет.
   - Если это все, придумайте конец! - сказала г-жа де ла Бодра.
   - Увы, на этом листе оттиск сделан  только  с  одной  стороны,  -  сказал
Лусто. - На обороте "верстки", как говорят типографы, или,  чтобы  вам  было
понятнее,  на  обратной  стороне  листа,  где  должно  было  быть  оттиснуто
продолжение, оказалось несчетное множество разных отпечатков, поэтому  он  и
принадлежит к разряду так называемых "бракованных листов". Так как  было  бы
ужасно долго объяснять вам, в чем  заключается  непригодность  "бракованного
листа", проще будет, если я вам скажу, что он так же мало может сохранить на
себе след первоначальных двенадцати страниц, тиснутых на нем печатником, как
вы не могли бы сохранить и малейшего воспоминания о первом  палочном  ударе,
если бы какой-нибудь паша приговорил вас к ста пятидесяти  таких  ударов  по
пяткам.
   - У меня прямо в голове  мешается,  -  сказала  г-жа  Попино-Шандье  г-ну
Гравье. - Ума не приложу, какой-такой  государственный  советник,  кардинал,
ключ и эти отти...
   - У вас нет ключа к этой шутке, - сказал г-н Гравье, - но не огорчайтесь,
сударыня, у меня его тоже нет.
   - Да ведь вот еще лист, - сказал Бьяншон, взглянув на  стол,  где  лежали
корректуры.
   - Превосходно, - ответил Лусто, - к тому же он цел  и  исправен!  На  нем
пометка: "IV; 2-е издание". Милостивые государыни, римская цифра IV означает
четвертый том; j, десятая буква алфавита, -  десятый  лист.  Таким  образом,
если только это  не  хитрость  издателя,  я  считаю  доказанным,  что  роман
"Римская месть" в четырех томах, в двенадцатую долю листа, имел  успех,  раз
выдержал два издания. Почитаем же и разгадаем эту загадку:

ИЛИ РИМСКАЯ МЕСТЬ.

217

   Коридор; но, чувствуя, что его настигают люди герцогини, Ринальдо

   - Вот так раз!
   - О, - воскликнула г-жа  де  ла  Бодрэ,  -  между  тем  обрывком  и  этой
страницей произошли немаловажные события!
   - Сударыня, скажите лучше - этим драгоценным "чистым  листом".  Однако  к
четвертому ли тому относится  оттиск,  где  герцогиня  забыла  в  роще  свои
перчатки? Ну бог с ним! Продолжаем!

   Нашел самым надежным убежищем немедленно  спуститься  в  подземелье,  где
должны  были  находиться  сокровища  дома  Браччиано.  Легкий,  как  Камилла
латинского поэта, он бросился к таинственному  входу  бань  Веспасиана.  Уже
факелы  преследователей  освещали  за  ним  стены,  когда  ловкий   Ринальдо
благодаря зоркости, которой одарила его природа, обнаружил потайную дверь  и
быстро скрылся.  Ужасная  мысль,  как  молния,  когда  она  рассекает  тучи,
пронзила душу Ринальдо. Он сам заключил себя в темницу!.. С лихорадочной

   -  Ах!  Этот  чистый  лист  оказывается  продолжением  обрывка   оттиска!
Последняя страница  обрывка  была  двести  двенадцатая,  у  нас  тут  двести
семнадцатая! И, право,  если  тот  Ринальдо,  который  в  оттиске  крадет  у
герцогини Олимпии ключ от сокровищ, подменив его более или менее  схожим,  в
этом чистом листе уже попадает  во  дворец  герцогов  Браччиано,  то  роман,
по-моему, подходит к какой-то развязке. Я хотел бы, чтоб и вам все стало так
же ясно, как мне... На мой взгляд, праздник кончен, оба любовника  вернулись
во дворец Браччиано, ночь, первый час утра. Ринальдо славное готовит дельце!
   - А Адольф? - спросил председатель суда Буаруж, за которым водилась слава
любителя вольностей.
   - Стиль-то каков! - сказал Бьяншон. - Ринальдо,  который  нашел  убежищем
спуститься!..
   - Конечно, роман этот напечатан не у Марадана, не у Трейтеля и Вурца и не
у  Догеро,  -  сказал  Лусто,  -  у  них   на   жалованье   были   правщики,
просматривавшие корректурные листы, - роскошь, которую должны были  бы  себе
позволить нынешние издатели: нашим авторам это пошло бы на пользу...  Должно
быть, его написал какой-нибудь торгаш с набережной...
   - С какой набережной? - обратилась одна дама  к  своей  соседке.  -  Ведь
говорилось про бани...
   - Продолжайте, - сказала г-жа де ла Бодрэ.
   - Во всяком случае,  автор  -  не  государственный  советник,  -  заметил
Бьяншон.
   - А может быть, это написано госпожой Адо? - сказал Лусто.
   - При чем еще тут госпожа Адо, наша дама-благотворительница?  -  спросила
жена председателя суда у сына.
   - Эта госпожа Адо, любезный друг, - отвечала  ей  хозяйка  дома,  -  была
женщина-писательница, жившая во времена Консульства...
   -  Как?  Разве  женщины  писали   при   императоре?   -   спросила   г-жа
Попино-Шандье.
   - А госпожа де Жанлис, а госпожа де Сталь? - ответил прокурор, обидевшись
за Дину.
   - О!
   - Продолжайте, пожалуйста, - обратилась г-жа де ла Бодрэ к Лусто.
   Лусто вновь начал чтение, объявив: "Страница двести восемнадцатая!"

218

ОЛИМПИЯ,

   Поспешностью он ощупал стену  и  испустил  крик  отчаяния,  когда  поиски
следив секретной пружины оказались тщетны. Не признать ужасной  истины  было
невозможно. Дверь, искусно устроенная, чтобы  служить  мести  герцогини,  не
открывалась внутрь. Ринальдо к разным  местам  приникал  щекой  и  нигде  не
почувствовал тяги теплого воздуха из  галереи.  Он  надеялся  наткнуться  на
щель, которая указала бы, где кончается стена, но -  ничего,  ничего!  Стена
казалась высеченной из цельной глыбы мрамора... Тогда у него вырвался глухой
вой гиены...

   - Скажите, пожалуйста! А мы-то воображали, будто сами только что выдумали
крики гиены! - заметил Лусто. - Оказывается, при Империи  литература  о  них
уже знала  и  даже  выводила  на  сцену,  проявляя  некоторое  знакомство  с
естественной историей, что доказывается словом "глухой".
   - Не отвлекайтесь, сударь, - сказала г-жа де ла Бодрэ.
   - Ага, попались! - воскликнул Бьяншон. - Интерес, это исчадие романтизма,
и вас схватил за шиворот, как давеча меня.
   - Читайте же! - воскликнул прокурор. - Я понимаю!
   - Какой фат! - шепнул председатель суда на ухо своему соседу, супрефекту.
   - Он  хочет  подольститься  к  госпоже  де  ла  Бодрэ,  -  отвечал  новый
супрефект.
   - Итак, я продолжаю, - торжественно провозгласил Лусто.
   Все в глубоком молчании стали слушать журналиста.

ИЛИ РИМСКАЯ МЕСТЬ.

219

   Отдаленный стон ответил на вопль  Ринальдо;  но,  в  своем  смятении,  он
принял его за эхо, - так слаб и беззвучен был этот стон! Он не мог  исходить
из человеческой груди...
   - Santa Maria!  - проговорил неизвестный.
   "Если я двинусь с этого места, то больше мне  его  не  найти!  -  подумал
Ринальдо, когда к нему вернулось его обычное хладнокровие. -  Постучать?  Но
тогда узнают, что я здесь. Как быть?"
   - Кто тут? - спросил голос.
   - Эге! - сказал разбойник. - Уж не жабы ли здесь разговаривают?
   - Я - герцог Браччиано! Кто бы

220

ОЛИМПИЯ,

   Вы ни были, если только вы не из  людей  герцогини,  именем  всех  святых
умоляю, подойдите ко мне...
   - Для этого нужно знать, где ты находишься, светлейший герцог, -  ответил
Ринальдо с дерзостью человека, который понял, что в нем нуждаются.
   - Я вижу тебя, друг  мой,  потому  что  мои  глаза  привыкли  к  темноте.
Послушай, иди прямо... Так... Поверни налево... Иди...  Здесь!..  Вот  мы  и
встретились.
   Ринальдо, из  предосторожности  протянувший  руки  вперед,  наткнулся  на
железные прутья.
   - Меня обманывают! - вскричал разбойник.
   - Нет, ты дотронулся до моей клетки...

ИЛИ РИМСКАЯ МЕСТЬ.

221

   Садись вон там, на цоколь порфировой колонны.
   - Каким образом герцог  Браччиано  мог  очутиться  в  клетке?  -  спросил
разбойник.
   - Друг мой, я тридцать месяцев стою в ней стоймя, ни разу не присев... Но
ты-то кто такой?
   - Я - Ринальдо, принц Кампаньи, атаман  восьмидесяти  храбрецов,  которых
закон напрасно называет злодеями, тогда как все дамы от них без ума, а судьи
- те вешают их по застарелой привычке.
   - Хвала создателю!.. Я спасен... Всякий добрый человек испугался бы, а  я
так уверен, что пре

222

ОЛИМПИЯ,

   Красно  столкуюсь  с  тобой!  -  воскликнул  герцог.  -  О  мой   дорогой
освободитель, ты, должно быть, вооружен до зубов...
   - Е verissimol .
   - Есть у тебя?..
   - О да, напильники, клещи... Corpo di Baccol    Я
явился  сюда  позаимствовать  на  неопределенное  время  сокровища  герцогов
Браччиано.
   - Ты добрую их долю получишь законно,  мой  дорогой  Ринальдо,  и,  может
быть, я в твоем обществе отправлюсь на охоту за людьми...
   - Вы удивляете меня, ваша светлость!..
   - Послушай, Ринальдо! Не буду говорить тебе о жажде мести,  грызущей  мне
сердце: я здесь тридцать месяцев - ты ведь итальянец, ты

ИЛИ РИМСКАЯ МЕСТЬ.

223

   Меня поймешь! Ах, мой друг, моя усталость и этот неслыханный плен - ничто
по сравнению с болью, грызущей мое сердце. Герцогиня  Браччиано  по-прежнему
одна из прекраснейших женщин Рима,  я  любил  ее  достаточно  сильно,  чтобы
ревновать...
   - Вы, ее муж!..
   - Да, быть может, я был не прав!
   - Конечно, так не делается, - сказал Ринальдо.
   - Ревность моя была возбуждена поведением герцогини, - продолжал  герцог.
- Случай показал мне, что я не ошибся. Молодой? француз любил  Олимпию,  был
любим ею, я имел доказательства их взаимной склонности...

   - Тысяча извинений, милостивые государыни, - сказал Лусто, -  но,  видите
ли, я не могу не обратить ваше внимание на то, что литература эпохи  Империи
шла  прямо  к  фактам,  минуя  всякие  детали,  а  это  представляется   мне
особенностью времен первобытных. Литература той эпохи занимала среднее место
между  перечнем  глав  "Телемака"  и  обвинительными  актами   прокурорского
надзора. У нее были идеи, но эта гордячка не развивала их! Она наблюдала, но
эта скряга ни с кем  не  делилась  своими  наблюдениями!  Один  только  Фуше
делился иногда своими наблюдениями. "Литература тогда  довольствовалась,  по
выражению одного из  самых  глупых  критиков  "Ревю  де  Де  Монд",  простым
наброском с весьма точным, в подражание античности, изображением персонажей;
она не жонглировала длинными периодами!" Верю охотно, она не знала  периодов
и не знала, как заставить слово заиграть всеми красками; она  говорила  вам:
"Любен любил Туанету, Туанета не любила Любена; Любен убил Туанету, жандармы
схватили Любена; он был посажен в тюрьму, предстал перед судом  присяжных  и
был гильотинирован". Яркий  набросок,  четкая  обрисовка!  Какая  прекрасная
драма! А нынче - нынче всякий невежда играет словами.
   - Случается, и проигрывает, - буркнул г-н де Кланьи.
   - Ого! - ответил Лусто. - Вам, значит, приходилось оставаться при пиковом
интересе?
   - Что он хочет сказать? - спросила г-жа  де  Кланьи,  обеспокоенная  этим
каламбуром.
   - Я точно в темном лесу, - ответила супруга мэра.
   - Его шутка потеряла бы при объяснении, - заметил Гатьен.
   - Нынче, - продолжал  Лусто,  -  романисты  рисуют  характеры,  и  вместо
четкого контура они открывают вам человеческое сердце, они пробуждают в  вас
интерес к Туанете или Любеку.
   - А меня так просто ужасает литературная образованность публики, - сказал
Бьяншон. - Русские, разбитые Карлом Двенадцатым, кончили тем, что  научились
воевать; точно так же и читатель в конце концов постиг  искусство.  Когда-то
от романа требовали только интереса; до стиля  никому  не  было  дела,  даже
автору; отношение к идее равнялось нулю; к местному колориту было  полнейшее
равнодушие. Но  мало-помалу  читатель  пожелал  стиля,  интереса,  патетики,
положительных знаний; он потребовал "пяти  литературных  качеств":  выдумки,
стиля, мысли, знания, чувства; потом, вдобавок ко  всему,  явилась  критика.
Критик, неспособный придумать ничего, кроме  клеветы,  объявил,  что  всякое
произведение, не являющееся творением совершенного ума,  неизбежно  хромает.
Тогда  явилось  несколько  плутов,  вроде   Вальтера   Скотта,   оказавшихся
способными соединить г себе все пять литературных чувств; и те, у  кого  был
только  ум,  только  знание,  только  стиль  или  чувство,  -  эти   хромые,
безголовые, безрукие, кривые литераторы завопили, что все потеряно, и  стали
проповедовать крестовые походы против людей, якобы  снизивших  ремесло,  или
отрицали их произведения.
   - Да это история ваших последних литературных боев, - заметила Дина.
   - Бога ради, - взмолился г-н де Кланьи, - вернемся к герцогу Браччиано.
   И к  великому  отчаянию  собравшихся,  Лусто  продолжал  чтение  "чистого
листа".

224

ОЛИМПИЯ,

   Тогда я пожелал убедиться в  своем  несчастье,  чтобы  иметь  возможность
отомстить  под  покровом  Провидения  и  закона.  Герцогиня  разгадала   мои
намерения. Мы сражались мыслями, прежде чем сразиться с  ядом  в  руке.  Нам
хотелось внушить друг другу взаимное доверие, которого  мы  не  имели:  я  -
чтобы заставить ее выпить отраву, она  -  чтобы  завладеть  мною.  Она  была
женщина - она победила; ибо всегда у женщин одной  ловушкой  больше,  чем  у
нас, мужчин, и я в нее попался: я был счастлив;  но  на  следующее  же  утро
проснулся в этой железной клетке. Я весь день рычал во мраке

ИЛИ РИМСКАЯ МЕСТЬ.

225
   Этого  подземелья,  расположенного  под  спальней   герцогини.   Вечером,
поднятый  вверх,  сквозь  отверстие  в  полу  спальни   искусно   устроенным
противовесом, я увидел герцогиню в объятиях любовника; она бросила мне кусок
хлеба - мое  ежевечернее  пропитание.  Вот  моя  жизнь  в  течение  тридцати
месяцев! Из этой мраморной  тюрьмы  мои  крики  не  достигают  ничьих  ушей.
Счастливой случайности ждать было нечего. Я больше ни на  что  не  надеялся!
Посуди сам: комната герцогини - в от