свою  очередь,  взяла  руку
сестры и плача поцеловала ее.
   - Как я могу помочь тебе? - шепотом сказала Эжени. - Если  бы  он  застал
нас тут, в нем проснулась бы подозрительность, он пожелал бы узнать,  о  чем
ты рассказывала мне целый час, мне пришлось бы лгать  ему,  а  трудно  лгать
такому хитрому и коварному человеку: и мигом поймал бы меня. Но оставим  мои
невзгоды и подумаем о тебе. Нужно достать сорок тысяч франков, моя  дорогая.
Это безделица для Фердинанда, ведь он ворочает миллионами  вместе  с  другим
крупным банкиром, бароном Нусингеном. Я иногда  сижу  с  ними  за  обеденным
столом, слушаю, что они говорят, и меня бросает в  дрожь.  Фердинанд  знает,
что я умею молчать, и они беседуют в моем присутствии, не стесняясь. И  вот,
уверяю тебя, убийства на большой дороге представляются мне добрыми делами по
сравнению с некоторыми финансовыми комбинациями. Нусингену и моему мужу  так
же безразлична судьба разоряемых ими людей, как мне вся эта  роскошь.  Часто
мне приходится принимать бедных простаков,  которым  накануне  при  мне  был
вынесен приговор; они бросаются в  аферы,  где  им  предстоит  потерять  все
состояние. Мне хочется, как Леонарде  в  пещере  разбойников,  крикнуть  им:
"Берегитесь!" Но что станется со мною? И я  молчу.  Этот  пышный  особняк  -
разбойничий  притон.  Между  тем  дю  Тийе  и   Нусинген   пачками   бросают
тысячефранковые билеты на свои прихоти. Фердинанд покупает в  Тийе  усадьбу,
где стоял старый замок, и собирается его восстановить,  присоединив  к  нему
лес и обширные земли. Он уверяет, что сын его будет графом и что  в  третьем
поколении это будет знатный  род.  Нусишену  надоел  его  особняк  на  улице
Сен-Лазар, и он  строит  дворец.  Его  жена  -  моя  приятельница...  Ax!  -
воскликнула вдруг Эжени. - она может нам быть полезна; со  своим  мужем  она
ведет себя смело, своим имуществом распоряжается сама - она спасет тебя.
   - Голубка, у меня осталось только несколько часов, едем к ней сегодня  же
вечером, едем немедленно, - сказала графиня, бросившись в объятия к сестре и
заливаясь слезами - Как же мне выйти из дому в двенадцатом часу ночи?
   - Меня ждет карета.
   - О чем вы  тут  сговариваетесь?  -  произнес  дю  Тийе,  открывая  дверь
будуара.
   Он появился перед обеими сестрами с самым безобидным  видом,  улыбаясь  с
напускной  любезностью.  Коары  заглушили  его  шаги,  а  сестры  были   так
озабочены, что не слышали, как подкатила  его  карета.  Графиня,  в  которой
светская  жизнь  и  предоставленная  ей  Феликсом  свобода  развили   ум   и
находчивость, все еще подавленные у ее сестры  деспотизмом  мужа,  сменившим
деспотизм матери, сообразила, что испуг Эжени  может  выдать  ее,  и  спасла
сестру откровенным ответом.
   - Я думала, что моя сестра богаче, чем оказалось, - сказала она, глядя на
своего зятя. - Женщины порою попадают в стесненное  положение  и  не  желают
сообщать о нем своим мужьям, как это случалось с  Жозефиною  Бонапарт,  и  я
приехала попросить сестру об услуге.
   - Ей легко оказать вам услугу, сестрица. Эжени очень богата, - сказал  дю
Тийе кисло-сладким тоном.
   - Только для вас богата, братец, - ответила с горькой усмешкой графиня.
   - Сколько вам нужно? - сказал дю  Тийе,  который  был  не  прочь  оплести
свояченицу.
   - Какой непонятливый! Сказала же я вам, что мы не  желаем  вести  дела  с
мужьями, - ответила благоразумно графиня  де  Ванденес,  поняв,  что  нельзя
отдаваться во власть человеку, чей портрет, по счастью, нарисовала ей только
что сестра. - Я завтра приеду за Эжени.
   - Завтра? - ответил холодно банкир. - Нет, она завтра  обедает  у  барона
Нусингепа, будущего пэра Франции, который уступает мне свое кресло в  палате
депутатов.
   - Не позволите ли вы ей поехать со мною в Оперу, в мою  ложу?  -  сказала
графиня, даже не обменявшись взглядом с сестрою, так боялась она, что  Эжени
выдаст их тайну, - У нее есть своя ложа, сестрица, - сказал задетый дю Тийе.
   - Ну что ж, тогда я приду к ней в ложу, - ответила графиня.
   - Эту честь вы окажете нам в первый раз, - сказал дю Тийе.
   Графиня поняла упрек и рассмеялась.
   - Будьте спокойны, на этот раз вам не придется раскошелиться,  -  сказала
она. - До свиданья, моя дорогая.
   - Нахалка! - крикнул дю Тийе, поднимая цветы, которые обронила графиня. -
Вам бы следовало поучиться у госпожи Ванденес, - обратился он к  жене,  -  я
хотел бы, чтобы вы держались в свете с той дерзостью, с какой она вела  себя
здесь. Вы производите впечатление такой мещанки и дурочки, что я  прихожу  в
отчаянье.
   Эжени ничего не ответила, только подняла глаза к небу.
   - Так что же вы тут делали вдвоем, сударыня?  -  продолжал  банкир  после
паузы, показывая ей цветы.  -  Видно,  произошло  нечто  чрезвычайное,  если
завтра сестра пожалует в вашу ложу.
   Несчастная раба сослалась на то, что ее клонит ко сну, и, боясь  допроса,
пошла было раздеваться. Но дю Тийе взял за руку жену, подвел ее к  золоченым
стенным канделябрам, где между двумя  дивными  гирляндами  горели  свечи,  и
погрузил свой зоркий взгляд в ее глаза.
   - Ваша сестра приезжала взять  у  вас  взаймы  сорок  тысяч  франков  для
человека, в котором она принимает участие и  которого  через  три  дня,  как
драгоценность, упрячут под замок на улице Клиши, - произнес он бесстрастно.
   Бедную женщину пробрала нервная дрожь, но она ее подавила.
   - Вы меня испугали, - ответила  она.  -  Но  моя  сестра  слишком  хорошо
воспитана, слишком любит своего мужа  и  не  может  в  такой  мере  увлечься
мужчиной.
   - Напротив, - сухо  возразил  он.  -  Женщины,  воспитанные,  как  вы,  в
строгости и благочестии, жаждут свободы, стремятся к счастью, а то  счастье,
которое досталось им в удел, никогда не представляется  им  столь  полным  и
прекрасным, каким было в мечтах. Из таких девиц выходят плохие жены.
   - Вы вольны думать обо мне что  угодно,  -  сказала  бедная  Эжени  тоном
горькой насмешки, - но не отказывайте в уважении  моей  сестре.  Графиня  де
Ванденес так счастлива, муж предоставляет ей такую свободу, что она не может
охладеть к нему. Да и будь даже ваше предположение  правильно,  она  бы  мне
этого не сказала.
   - Оно правильно, - ответил дю Тийе. - Я запрещаю вам принимать  какое  бы
то ни было участие в этом деле. Мне выгодно, чтобы этого человека посадили в
тюрьму. Так и знайте.
   Госпожа дю Тийе вышла "Она меня, конечно, не послушается  Надо  последить
за ними, и я узнаю, как они поступят, - подумал дю Тийе, когда остался  один
в будуаре. - Эти дурочки хотят бороться с нами!"
   Он  пожал  плечами  и  последовал  за  женою,  вернее  говоря,  за  своею
невольницей.
   То, в чем графиня де Ванденес призналась сестре, находится в столь тесной
связи с историей жизни этой женщины за  последние  шесть  лет,  что  в  виде
пояснения необходимо вкратце рассказать главнейшие ее события.
   Среди  выдающихся  людей,  которые   были   обязаны   своим   возвышением
Реставрации и  которых  она,  в  том  числе  и  Мартиньяка,  на  свою  беду,
отстранила от правительственных тайн, был и Феликс де Ванденес,  "сосланный"
вместе со многими другими в палату пэров в последние дни царствования  Карла
X. В связи с этой опалою, хотя и кратковременной, по мнению графа Ванденеса,
он стал подумывать о женитьбе, ибо, как и многие мужчины, получил отвращение
к любовным связям, этим  буйным  цветам  молодости.  Для  каждого  наступает
критическое время, когда общественная жизнь  предстает  перед  человеком  во
всем своем  значении.  Фелике  де  Ванденес  бывал  попеременно  счастлив  и
несчастлив, чаще несчастлив, подобно всем  тем,  кому  при  появлении  их  в
обществе любовь улыбнулась в самом своем прекрасном  облике.  Такие  баловни
судьбы становятся привередливы. Затем, изучив жизнь и понаблюдав людей,  они
начинают довольствоваться приблизительным счастьем и находят покой  душевный
в полнейшей снисходительности. Их нельзя обмануть, потому что они уже  ни  в
чем не обманываются, но они придают  изящество  своему  смирению  и,  будучи
готовы ко всему, меньше страдают. Однако Феликса еще можно было причислить к
самым красивым и приятным в Париже мужчинам. У женщин его  известность  была
создана  главным  образом  одним  из  благороднейших  созданий  этого  века,
умершим, по слухам, от горя и любви к нему;  но  свой  опыт  он  приобрел  в
гостиной красавицы леди Дэдлей. По мнению многих парижанок, Феликс Ванденес,
своего рода герой романа, многими победами был обязан  своей  дурной  славе.
Список его похождений закончился  недолгой  связью  с  г-жой  Манервиль.  Не
будучи донжуаном, он все же разуверился в мире любви не меньше, чем  в  мире
политическом. Он отчаялся в возможности вновь обрести когда-либо  тот  идеал
женщины и страсти, который, на его беду, озарил и покорил его молодость.
   К тридцати годам граф Феликс решил женитьбою положить  конец  наскучившим
ему любовным утехам. И тут уж он не колебался: он искал девушку, воспитанную
в самых строгих правилах  католицизма.  Узнав,  как  направляла  графиня  де
Гранвиль своих дочерей, он, не колеблясь, попросил  руки  старшей.  Он  тоже
изведал в  детстве  материнский  деспотизм;  печальная  молодость  была  еще
настолько жива в его  памяти,  что,  как  ни  скрытна  из  стыдливости  юная
девушка, ему легко было распознать, в какое состояние  было  приведено  этим
игом ее сердце: исполнилось ли оно горечи, уныния, возмущения  или  осталось
спокойным,  доброжелательным,  готовым  открыться  для  прекрасных   чувств.
Тирания приводит к двум противоположным следствиям, символами которых служат
два великих образа древнего рабства:
   Эпиктет и  Спартак,  ненависть  и  возмущение,  смирение  и  христианская
кротость. Граф де Ванденес узнал себя самого в  Мари-Анжелике  де  Гранвиль.
Вступая в брак с наивной девушкой, непорочною и чистой, этот молодой  старик
заранее решил соединить с чувствами супруга отцовские чувства. Он  сознавал,
что свет, политика иссушили его душу, и знал, что в обмен на юную жизнь дает
остатки жизни изношенной. Цветы весны - и  зимний  лед;  убеленный  сединами
опыт - и блещущая молодостью, беспечная неосмотрительность.  Здраво  обсудив
свое  положение,  он  заперся  в  супружеской  крепости  с  большим  запасом
провианта. Снисходительность и доверие были якорями, на которых он  встал  у
причала. Каждой матери семейства надлежало бы искать такого мужа  для  своей
дочери: ум - это ангел-хранитель, разочарованность проницательна, как  врач,
опыт предусмотрителен, как мать. Эти  качества  -  три  главные  супружеские
добродетели. Вкус к наслаждениям, изысканность, которыми наделили Феликса де
Ванденеса  привычки  покорителя  сердец  и  светского  льва,  школа  высокой
политики, наблюдения, обогатившие его жизнь, которая протекала то  в  труде,
то в размышлениях, то в литературных занятиях, - все его силы и ум  обращены
были на то, чтобы сделать молодую  жену  счастливой.  Из  горьких  испытаний
чистилища в доме матери Мари-Анжелика внезапно вознеслась в супружеский рай,
который для нее создал Феликс в особняке на улице Роше, где  все  вплоть  до
мелочей носило печать аристократизма, но где  требования  хорошего  тона  не
стесняли гармоничной простоты отношений, желанной для любящих  и  юных  душ.
Мари-Анжелика изведала все услады материальной жизни,  муж  был  для  нее  в
течение двух лет как бы управляющим делами. Феликс неторопливо и  с  большим
искусством учил жизни свою жену, постепенно посвящал  ее  в  тайны  большого
света, знакомил  с  генеалогией  всех  знатных  домов,  показывал  общество,
наставлял в искусстве одеваться и вести беседу, водил по театрам,  прошел  с
нею курс истории и литературы. Он завершил  ее  воспитание  с  заботливостью
любовника, отца, учителя и  мужа;  но  в  доставляемых  ей  удовольствиях  и
преподаваемых уроках  он  соблюдал  разумную  умеренность,  не  разрушая  ее
религиозных убеждений. Словом, он  мастерски  справился  со  своей  задачей.
Спустя четыре года он счастлив был убедиться, что сделал графиню де Ванденес
одною из самых приятных и замечательных женщин нашего времени.
   Мари-Анжелика питала к Феликсу как раз те чувства, которые  он  желал  ей
внушить:  искреннюю  приязнь,  глубокую  благодарность,  любовь   сестры   с
надлежащей примесью благородной и достойной нежности, какою  и  должна  быть
любовь между супругами. Графиня Ванденес стала матерью, и  матерью  хорошей.
Таким образом, Феликс привязал к себе жену всеми возможными  узами,  оставив
ей видимость свободы и полагаясь на силу привычки, как на залог безоблачного
счастья. Владеть этой наукой и так себя  вести  способны  только  искушенные
житейским  опытом  мужчины,   прошедшие   круг   политических   и   любовных
разочарований.  Феликсу,  впрочем,  его  произведение  доставляло  такое  же
удовольствие, какое находят в своих творениях живописцы,  писатели,  зодчие:
он вдвойне наслаждался,  любуясь  своим  произведением  и  видя  его  успех,
восхищаясь своею образованной и наивной, остроумной и естественной, любезной
и безгрешной женою, девушкой и матерью, совершенно свободной  и  покоренной.
История удачных супружеств, как и счастливых народов, требует не больше двух
строк и дает очень мало материала изящной словесности. И так как счастье  не
нуждается в комментариях, то эти четыре года не могут  нас  подарить  ничем,
что не было бы нежно, как голубовато-серый цвет вечной любви, безвкусно, как
манна небесная, и занимательно, как роман "Астрея".
   В 1833 году прочному счастью Феликса стало  угрожать  крушение.  Без  его
ведома оно подточено  было  в  самых  своих  основах.  У  двадцатипятилетней
женщины сердце уже не то, что у  восемнадцатилетней  девушки;  у  женщины  в
сорок лет оно не то, что в тридцать.  Существуют  четыре  возраста  в  жизни
женщины. Каждый возраст создает новую женщину.  Ванденес,  несомненно,  знал
законы этих превращений, обусловленных  современными  нравами;  но  в  своем
собственном супружестве он забыл о них, как самый лучший  знаток  грамматики
может забыть ее правила, когда пишет книгу, как  самый  великий  полководец,
обманутый случайными особенностями местности  на  поле  битвы,  среди  огня,
может забыть непреложные  правила  военного  искусства.  Человек,  способный
всегда наложить печать своей  мысли  на  события,  -  это  гений;  но  самый
гениальный человек не бывает гениален каждый миг, иначе он  был  бы  слишком
богоподобен. После четырех лет супружеской жизни,  протекавшей  без  единого
душевного потрясения, без единого слова, которое бы внесло малейший разлад в
эту сладостную гармонию  чувств,  сознавая  свой  полный  расцвет,  подобный
расцвету прекрасного растения  в  тучной  почве,  развившегося  под  ласками
ясного солнца, сияющего посреди немеркнущей лазури, - графиня  вдруг  словно
спохватилась. Перелом в ее жизни,  составляющий  содержание  описанной  нами
сцены, был бы непонятен без объяснений, которые, пожалуй, смягчат  в  глазах
женщин вину этой молодой графини, счастливой супруги и счастливой  матери  -
вину, непростительную на первый взгляд.
   Жизнь  -  это  результат  действия  двух  противоположных  начал:   когда
недостает одного из них, живое  существо  страдает.  Ванденес,  давая  всему
удовлетворение, подавил желание -  этот  двигатель  мироздания,  расходующий
огромную сумму духовных сил. Безмерный  пыл,  предельное  несчастье,  полное
счастье - все абсолютные начала царят над  бесплодными  пространствами:  они
желают быть одни, они душат все иное. Ванденес не  был  женщиной;  а  только
женщины владеют искусством разнообразить блаженство - отсюда  их  кокетство,
строптивость, их страхи, их ссоры и те изобретательные, остроумные глупости,
которыми они умеют сегодня сделать спорным то,  что  было  совершенно  ясным
вчера. Мужчины способны  утомить  своим  постоянством,  женщины  -  никогда.
Ванденес был по характеру таким добрым, что не мог умышленно мучить  любимую
женщину, он вознес ее в самое синее, самое безоблачное небо любви.  Проблема
вечного блаженства принадлежит к числу тех, решение которых известно  только
богу, в мире ином.  А  на  нашей  грешной  земле  возвышенные  поэты  всегда
наводили на читателей скуку, живописуя рай. Для Ванденеса  послужило  камнем
преткновения то же, что и для Данте. Честь и слава безуспешной  отваге!  Его
жена  в  конце  концов   стала   находить   несколько   однообразным   столь
благоустроенный Эдем; полное счастье, изведанное первою  женщиной  в  земном
раю, так же приелось ей, как приедаются сладости, и,  подобно  Риваролю  при
чтении Флориана, графиня почувствовала желание встретить какого-нибудь волка
в овчарне. Такой смысл влагали все века в символического  змия,  к  которому
Ева  обратилась,  вероятно,  от  скуки.  Эта  мораль,   пожалуй,   покажется
рискованной протестантам, которые смотрят на книгу Бытия еще серьезнее,  чем
сами евреи. Но положение графини де Ванденес можно объяснить  и  без  помощи
библейских образов: она ощущала в своей душе огромную силу, которой не  было
применения, счастье далось ей без страданий,  оно  не  требовало  забот,  не
внушало тревог, она не боялась его утратить, оно каждое утро вставало  перед
нею все в той же лазури, с теми же улыбками, с теми  же  ласковыми  словами.
Спокойное, чистое озеро не морщил ни один порыв ветра,  даже  зефира,  а  ей
хотелось увидеть волны на этой зеркальной глади. В  ее  желании  было  нечто
детское,  что  должно  бы  ее  извинить;  но  общество  так  же   не   знает
снисхождения,  как  ветхозаветный  бог.  Графиня  стала  умна,  она  отлично
понимала, как оскорбительно для мужа такое  чувство,  и  с  ужасом  отвергла
мысль о том, чтобы сознаться в нем своему "милому дружку". В простоте  своей
она не избрала для мужа иного ласкательного прозвища, ибо пленительный  язык
преувеличений,  которому  любовь  среди  пламени  учит   своих   рабов,   не
выковывается  холодным  способом.  Ванденеса  восхищала  эта  очаровательная
сдержанность, и, прибегая к тонко рассчитанным приемам, он не выпускал  жену
из умеренной зоны супружеской любви. К тому же этот образцовый  муж  находил
недостойными благородной души шарлатанские средства, которые  могли  бы  его
возвеличить в глазах Анжелики и заслужить ему награду; он хотел ей нравиться
без прикрас и ничем не быть обязанным ухищрениям богатства. Графиня Ванденес
усмехалась, когда видела в Булонском лесу экипаж с  изъянами  или  с  дурной
упряжью; она тогда  с  удовольствием  переводила  взгляд  на  свою  коляску,
которую мчали рысаки в свободной английской упряжи. Феликс не  снисходил  до
того, чтобы домогаться премии за свои старания; его роскошь и вкус  казались
естественными его жене; она нисколько не была ему благодарна за то,  что  ее
тщеславие ничем не уязвлялось. И так было во всем.
   Доброта  -  достоинство,  которое  считают  прирожденным,  в  ней   редко
соглашаются видеть скрытые усилия прекрасной души, между тем как злых  людей
восхваляют за воздержание от зла, которое они могли бы сделать. В  эту  пору
графиня де Ванденес настолько  овладела  наукою  светскости,  что  перестала
играть довольно незначительную роль робкой, наблюдающей, слушающей статистки
- роль, которую, как рассказывают, играла некоторое  время  Джулия  Гризи  в
хоре театра Скала. Молодая графиня почувствовала себя  в  силах  перейти  на
амплуа примадонны и  несколько  раз  решалась  в  нем  испробовать  себя.  К
большому удовлетворению Феликса, она  стала  принимать  участие  в  беседах.
Остроумные реплики и тонкие замечания,  семена  которых  заронило  в  ее  ум
общение с мужем, обратили  на  нее  внимание  света,  и  успех  окрылил  ее.
Ванденес, за женою которого признавали  красоту,  был  восхищен,  когда  она
вдобавок оказалась умницей. По возвращении с бала, концерта, раута, где  она
блистала, Мари, снимая с  себя  уборы,  спрашивала  у  Феликса  шаловливо  и
непринужденно: "Вы  были  довольны  мною  сегодня?"  У