ет, так и устраивается со своим Олимпийским цирком.
   - Он нам очень полезен, я уверен, что за  год  он  сэкономил  нам  больше
сорока тысяч франков. Он, мой ангел, внес на наше имя сто  тысяч  франков  в
банкирскую контору Ротшильда, а другой управляющий украл бы их...
   Клемантина смягчилась, но  с  Тадеушем  она  была  все  так  же  холодна.
Несколько дней спустя она пригласила Паза к себе в будуар, в тот самый,  где
год тому назад невольно сравнила его с Адамом; на этот раз  она  осталась  с
ним наедине, не видя в этом ни малейшей опасности.
   - Дорогой капитан,  -  сказала  она  с  той  ни  к  чему  не  обязывающей
фамильярностью, с которой обращаются к подчиненным, - ежели  ваша  любовь  к
Адаму такова, как вы говорите, вы сделаете то,  о  чем  он  вас  никогда  не
попроси г, но чего я, его жена, требую...
   - Вы имеете в виду Малагу? - спросил Тадеуш с глубокой иронией.
   - Да, - подтвердила она. - Если вы хотите до конца ваших дней  прожить  с
нами, если вы хотите, чтобы мы остались друзьями, расстаньтесь  с  ней.  Как
можете вы, старый солдат...
   - Мне всего тридцать пять лет, и у меня нет ни одного седого волоса.
   - Но вид у вас такой, словно они есть, а это то  же  самое,  -  возразила
она. - Как может столь расчетливый, столь благовоспитанный человек...
   Ужаснее всего было то, что эти слова  были  сказаны  с  явным  намерением
пробудить в его душе благородные чувства, которые она считала угасшими.
   - Столь благовоспитанный человек и  вдруг  попасться,  как  мальчишка!  -
продолжала  она  после  чуть  заметной  паузы,  вызванной  невольным  жестом
Тадеуша. - Вы создали Малаге известность... Ну так вот, мой дядя захотел  ее
повидать и повидал. Мой дядя не единственный, Малага очень любезно принимает
всех этих господ... Я верила в благородство вашей души... Как вам не стыдно!
Неужели эту потерю нельзя будет заменить?
   - Сударыня, я не побоялся бы никакой жертвы, только бы  вновь  приобрести
ваше уважение; но расстаться с Малагой - это не жертва...
   - Будь я мужчиной, я на вашем месте так бы и сказала. Ну, а если я  сочту
это большой жертвой, вам придется смириться.
   Паз ушел, боясь, что наделает глупостей, он  чувствовал  себя  во  власти
безумных мыслей. Он вышел на улицу легко одетый, несмотря на дурную  погоду,
но даже воздух не мог  охладить  его  пылающих  щек  и  чела:  "Я  верила  в
благородство вашей души!" Эти слова звучали в его ушах. "А  всего  год  тому
назад в глазах Клемантины  я  один  выиграл  бой  с  русскими",  -  мысленно
повторял он. Он хотел уехать от Лагинских, поступить в спаги, найти смерть в
Африке; но его остановило ужасное опасение: "Что станется с ними  без  меня?
Они разорятся. Бедная графиня! Быть  вынужденной  существовать  на  тридцать
тысяч ренты, не для такой жизни она создана! Что делать, - решил он,  -  раз
она потеряна для меня, надо взять себя в руки и завершить свое дело".
   Всем известно, что с 1830 года в Париже вошел в большую моду карнавал; он
стал европейским; оживление и шутовство, царящие на нем, носят  совсем  иной
характер, чем  на  блаженной  памяти  венецианском  карнавале.  Может  быть,
парижане, ввиду того, что состояния чрезвычайно уменьшились,  придумали  эти
общественные увеселения, ведь создали же они себе из клубов дешевые гостиные
без хозяйки дома и без светской учтивости. Так или иначе,  в  ту  пору  март
месяц был богат балами, на которых танцы, смешные выходки,  грубое  веселье,
безумие, причудливые маски и шутки, сдобренные парижским остроумием, приняли
чудовищные размеры. Это увлечение нашло свой Пандемоний на улице Сент-Оноре,
а своего Наполеона в Мюзаре, человечке, специально созданном для того, чтобы
управлять оркестром, столь же могучим, как беспорядочная толпа, и для  того,
чтобы дирижировать галопом, этим бесовским хороводом,  прославившимся  после
общего галопа в опере "Густав", где он обрел и свою форму и поэзию. Не может
ли этот мощный финал  служить  символом  эпохи,  где  вот  уже  полвека  все
сменяется с той же быстротой, как в сновидении? И вот  -  серьезный  капитан
Паз, хранивший в сердце своем божественный и чистый образ, пригласил Малагу,
царицу карнавальных балов, в залу Мюзар, ибо узнал, что графиня и две другие
молодые дамы, любопытствуя взглянуть на занятное зрелище таких феноменальных
маскарадов, приедут туда, тщательно замаскированные и в сопровождении мужей.
Итак, в четверг на масленице 1838 года в четыре часа утра графиня  в  черном
домино сидела на скамье амфитеатра  в  этом  вавилонском  зале,  где  теперь
Валентине дает концерты; и тут она увидела, как мимо нее промчались в галопе
Тадеуш,  одетый  Робер-Макером,  в  паре  с  подскакивающей   выше   других,
мелькающей, словно  блуждающий  огонек,  наездницей  в  костюме  дикарки,  с
перьями на голове, как лошадь во время коронации.
   - Ах, вы, поляки, люди  бесхарактерные,  -  сказала  Клемантина  мужу.  -
Казалось, Тадеушу можно верить. Он дал мне слово, не зная, что я приеду сюда
и увижу все, не будучи узнанной.
   Несколько дней спустя Паз обедал у  нее.  После  обеда  Адам  оставил  их
одних, и Клемантина стала строго выговаривать Тадеушу, чтобы дать ему понять
всю нежелательность его пребывания в их доме.
   - Да, сударыня, вы правы,  я  ничтожный  человек,  -  скромно  согласился
Тадеуш, - я не сдержал слова. Но что поделаешь? Я решил расстаться с Малагой
по окончании карнавала... Впрочем, я буду откровенен: эта женщина имеет надо
мной такую власть, что...
   - Женщина, которую полиция выставляет из зала Мюзар.., и за какие танцы!
   - Согласен, я достоин осуждения, я покину ваш дом; но  вы  знаете  Адама,
если я передам вам бразды правления, вам придется проявить большую  энергию.
Пусть я опорочил себя страстью к Малаге, но  я  предан  вашим  интересам,  я
слежу за прислугой и вхожу во все мелочи.  Разрешите  же  мне  покинуть  вас
только после того, как я увижу, что вы можете заменить меня и вести дом.  Вы
уже три года замужем, и вам нечего бояться тех глупостей, которые делают  во
время медового месяца. Теперь даже самые  знатные  парижанки  отлично  умеют
управлять имуществом и вести дела.. Ну так вот, как только я буду уверен  не
столько в вашем умении, сколько в вашей твердости, я покину Париж.
   - Вот теперь я слышу варшавского  Тадеуша,  а  не  Тадеуша  циркового,  -
сказала она. - Возвратитесь к нам излечившимся.
   - Излечившимся?.. Нет, -  сказал  капитан,  опустив  глаза  и  смотря  на
очаровательные Клемантинины ножки. - Вы не знаете,  графиня,  какой  у  этой
женщины пикантный и оригинальный ум. - И  чувствуя,  что  мужество  покидает
его, он прибавил:
   -   Светским   жеманницам   далеко   до   Малаги,   очаровывающей   своей
непосредственностью молодого животного...
   - Видите ли, я не хотела бы, чтобы во мне было  что-то  от  животного,  -
сказала графиня, метнув на него взгляд разъяренной гадюки.
   Начиная с этого дня граф Паз ввел Клемантину во  все  дела,  сделался  ее
учителем, посвятил в трудности  управления  имуществом,  разъяснил  истинную
цену вещей и дал совет, какие  меры  принять,  дабы  прислуга  не  очень  ее
обворовывала.  Графиня  может  положиться  на  Константена  и  сделать   его
мажордомом: Константен был выучеником Тадеуша. В мае месяце  Паз  счел,  что
теперь графиня вполне подготовлена и может сама управлять своим  имуществом,
ибо Клемантина была женщиной  способной,  с  правильным  взглядом  на  вещи,
прирожденной хозяйкой дома.
   Но в этом новом положении, которое Тадеуш подготовил  столь  естественным
путем, произошла роковая для него перемена, и его страданиям не суждено было
стать столь сладостными, как он предполагал. Несчастный влюбленный не принял
в расчет случай, по воле которого опасно занемог Адам, и Тадеуш не уехал,  а
остался сиделкой при своем друге.  Преданность  капитана  не  знала  границ.
Женщина,  которая  захотела  бы  проявить  проницательность,  увидела  бы  в
героизме  капитана  своего  рода  епитимью,  налагаемую   на   себя   людьми
благородной души, чтобы подавить дурные мысли, в которых они не  вольны;  но
женщины видят все или  не  видят  ничего,  смотря  по  настроению:  для  них
единственный источник познания - любовь.
   Полтора месяца Паз не спал ночей, ухаживая за Адамом, и  не  вспоминал  о
Малаге по той простой причине, что он и вообще-то не вспоминал о ней.  Видя,
что Адам при смерти, Клемантина созвала на консилиум лучших врачей.
   - Он может выкарабкаться, только если справится сам  организм,  -  сказал
один из наиболее знающих врачей. - Его поправка зависит от тех, кто ходит за
ним, надо не упустить минуты и помочь  природе.  Жизнь  графа  в  руках  его
сиделок.
   Тадеуш сообщил приговор врачей Клемантине,  которая  сидела  в  китайской
беседке как для того, чтобы отдохнуть, так и для  того,  чтобы  не  стеснять
врачей и освободить им поле  действия.  Идя  по  усыпанной  песком  дорожке,
ведшей  от  будуара  к  пригорку,  на  котором  стояла  китайская   беседка,
влюбленный капитан чувствовал себя  на  дне  одной  из  тех  бездн,  которые
описаны Данте Алигьери. Несчастный  не  предвидел,  что  может  стать  мужем
Клемантины, и добровольно вывалялся в грязи.  Он  предстал  перед  графиней,
подавленный горем, с отчаянием во взоре.
   - Он умер?.. - вымолвила Клемантина.
   - Они приговорили его к смерти; во всяком случае, по их словам,  остается
положиться  на  организм.  Не  ходите,  они  еще  там.  Бьяншон  хочет   сам
перебинтовать его.
   - Бедный Адам! Я боюсь, не огорчала ли я его, - сказала она.
   - На этот счет можете не волноваться, вы дали ему большое счастье и  были
к нему снисходительны, - успокоил ее Тадеуш.
   - Это непоправимая утрата.
   - Но, дорогая, предположим, что граф умрет, ведь вы  не  заблуждались  на
его счет?
   - Я не была ослеплена любовью, но я любила его, как жене надлежит  любить
мужа.
   - Значит, вы должны не так сожалеть о нем, как если  бы  потеряли  такого
мужа, которым вы, женщины, гордитесь, которого боготворите,  в  котором  вся
ваша жизнь! Вы можете быть откровенны с таким другом, как я...  Я  буду  его
оплакивать!.. Задолго до вашего брака я уже  любил  Адама,  как  собственное
дитя, я посвятил ему свою жизнь. Мир потеряет для меня  всякий  интерес.  Но
для двадцатичетырехлетней вдовы жизнь еще полна очарования.
   - Ах, вы отлично знаете, что  я  никого  не  люблю,  -  возразила  она  с
резкостью, объясняемой горем.
   - Вы не понимаете еще, что значит любить, - сказал Тадеуш.
   -  Ну,  если  говорить  о  замужестве,  я  достаточно   рассудительна   и
предпочитаю такого ветреника, как мой бедный Адам, человеку  более  высокого
ума. Вот скоро уже месяц, как мы задаем себе  вопрос:  выживет  ли  он?  Эти
мысли подготовили меня, так же как и вас, к возможной утрате. С вами я  могу
быть откровенна. Ну, так я охотно отдала бы несколько лет жизни,  только  бы
сохранить жизнь Адаму. В Париже независимой женщине так легко  обмануться  и
поверить в  любовь  разорившегося  или  расточительного  мужчины.  Я  молила
господа  бога  сохранить  мне   моего   мужа,   такого   ласкового,   такого
добродушного, ненадоедливого и начинавшего меня побаиваться.
   - Вы искренни, и за это я люблю вас еще больше, -  сказал  Тадеуш,  целуя
руку Клемантине, которая не отняла своей. - В такую минуту особенно отрадно,
если женщина не лицемерит. С вами можно рассуждать. Давайте взглянем в  лицо
будущему. Предположим, что бог не внемлет нашим молитвам,  я  ведь  тоже  от
всей души взываю к нему: "Сохрани мне моего друга!" Да,  бессонные  ночи  не
ослабили моих глаз, и если понадобится еще месяц ходить  за  Адамом  днем  и
ночью, вы, сударыня, будете спать, а я дежурить у его постели. Я вырву его у
смерти, если, как они говорят, его может спасти уход.  Но  предположим,  что
вопреки нашим с вами заботам граф умрет.  Если  бы  вас  любил,  мало  того,
обожал человек благородной души, достойный вас...
   - Возможно, что я и мечтала быть любимой, но я не встретила...
   - Если вас обманули...
   Решив, что им руководит  не  любовь,  а  корысть,  Клемантина  пристально
посмотрела на Тадеуша, смерила его презрительным взглядом с головы до пят  и
уничтожила  двумя  словами:  "Бедная  Малага!"  -   произнесенными   с   той
интонацией,  которую  умеют  найти  светские  дамы,  желая   выразить   свое
пренебрежение. Она встала и, гордо подняв голову, пошла к себе в  будуар,  а
оттуда в спальню к  Адаму,  даже  не  оглянувшись  на  поверженного  в  прах
Тадеуша.
   Час спустя Паз вернулся к больному и продолжал ухаживать за ним, хотя ему
и был нанесен смертельный удар. После этой роковой минуты он стал  молчалив;
он вступил в упорное, вызывающее восхищение врачей единоборство с  болезнью.
В любой час дня и ночи глаза его горели, как две лампы. Он  не  проявлял  ни
малейшей обиды на Клемантину и выслушивал от нее слова благодарности,  никак
не отзываясь на них; казалось, он оглох. В душе он решил: "Она будет обязана
мне жизнью Адама!" - и эти слова начертал  огненными  письменами  в  спальне
больного. После двухнедельных неусыпных забот о  муже  Клемантина  вынуждена
была отдохнуть, она падала от усталости. Паз был неутомим. Наконец  в  конце
августа Бьяншон, домашний врач Лагинских,  обещал  Клемантине,  что  ее  муж
выживет.
   - Я, сударыня, тут ни при чем. Не будь у него такого друга, нам бы его не
спасти, - сказал он.
   На следующий день после ужасной сцены, разыгравшейся в китайской беседке,
маркиз де Ронкероль пришел навестить племянника, так как уезжал с  секретным
поручением в Россию, и Паз, потрясенный тем, что произошло накануне,  шепнул
несколько слов дипломату. И вот, в тот день, когда граф Адам  в  первый  раз
после  выздоровления  поехал  прокатиться  с  супругой  и  коляска  как  раз
отъезжала от крыльца, во двор вошел жандарм и спросил  графа  Паза.  Тадеуш,
сидевший на передней скамейке, обернулся, взял письмо с печатью министерства
иностранных дел и положил его в карман  своего  сюртука  так  поспешно,  что
Клемантина и Адам воздержались от вопросов. Людям светским нельзя отказать в
понимании бессловесного языка. Однако, когда они были у заставы Майо,  Адам,
воспользовавшись  привилегией  выздоравливающего,   все   прихоти   которого
удовлетворяются, сказал Тадеушу:
   - Когда два брата любят друг друга так, как мы с тобой, не может  быть  и
речи о назойливости; ты знаешь содержание депеши, скажи  мне,  я  сгораю  от
любопытства.
   Клемантина бросила на Тадеуша сердитый взгляд и сказала мужу:
   - Вот уже два месяца" как он на меня дуется, я ни  за  что  де  стала  бы
настаивать.
   - Господи боже мой, я открою вам эту тайну, все равно вы  узнаете  ее  из
газет, - ответил  Тадеуш.  -  Император  Николай  соизволил  назначить  меня
капитаном в полк, который отправляется в поход на Хиву.
   - И ты поедешь? - воскликнул Адам.
   - Поеду, голубчик. Эмигрировал капитаном, капитаном  и  вернусь...  Из-за
Малаги я мог бы наделать  глупостей.  Завтра  мы  в  последний  раз  обедаем
вместе. Если я не уеду в Санкт-Петербург в сентябре, туда уже  нельзя  будет
ехать морем, а я  не  богат,  я  должен  обеспечить  Малагу.  Нельзя  же  не
позаботиться о будущем единственной женщины,  которая  сумела  меня  понять!
Малага считает  меня  храбрецом.  Малага  считает  меня  красавцем!  Малага,
возможно, изменяет мне, но за меня она бросится...
   - В обруч и преспокойно снова опустится на спину лошади, -  перебила  его
Клемантина.
   - О, вы не знаете Малаги, - с горечью сказал капитан, кинув на Клемантину
полный иронии взгляд, который обеспокоил ее и заставил призадуматься.
   - Я скажу "прости" деревцам этого  прекрасного  леса,  где  любят  гулять
парижанки, где любят  гулять  изгнанники,  нашедшие  здесь  себе  родину.  Я
уверен, что глаза мои больше не увидят  зеленую  листву  деревьев,  которыми
обсажены аллея Принцессы и аллея Придворных дам, не увидят акаций и кедра на
полянках... Как знать, может быть, когда я буду в Азии,  послушный  велениям
могущественного императора, под знамена которого я встал, когда, явив чудеса
храбрости, рискуя собственной жизнью, я, возможно, дослужусь до командования
войском, как знать, может быть, тогда я с сожалением  вспомню  о  Елисейских
полях, куда однажды был приглашен вами покататься. Так или иначе, я всегда с
сожалением буду вспоминать суровость Малаги, той Малаги, о которой я  сейчас
говорю.
   Это было сказано таким тоном, что Клемантина невольно вздрогнула.
   - Так вы очень любите Малагу? - спросила она.
   - Я пожертвовал ради нее той честью, которой мы никогда не жертвуем...
   - Какой честью?
   - Честью, которую мы любой ценой хотим сохранить в глазах нашего кумира.
   После этих слов Тадеуш замкнулся в неприступное молчание и  нарушил  его,
только когда они проезжали Елисейскими полями. Показав на  дощатый  балаган,
он сказал: "Вот цирк!"
   Незадолго до обеда он пошел в русское посольство, оттуда  в  министерство
иностранных дел, а утром, до того как встали графиня и Адам, уехал в Гавр.
   - Я потерял друга, - узнав об отъезде графа Паза, сказал Адам, на  глазах
которого выступили слезы, - друга в подлинном смысле слова, и я не знаю, что
заставляет его бежать от нас, как от чумы. Мы слишком большие друзья,  чтобы
рассориться из-за женщины, - сказал он, пристально глядя на жену, - а  между
тем все, что он говорил вчера о  Малаге...  Но  ведь  он  ни  разу  даже  не
прикоснулся к этой девице...
   - А вы откуда знаете? - поинтересовалась Клемантина.
   - Видите ли, мне, конечно, было  любопытно  повидать  мадемуазель  Тюрке;
она, бедняжка, так и не может объяснить себе абсолютную холодность Тад...
   - Довольно, сударь, - прервала его графиня. "Уж не  стала  ли  я  жертвой
возвышенной лжи?" - подумала она, уходя на свою половину.
   Не успела она додумать этой мысли,  как  Константен  подал  ей  следующее
письмо, которое Тадеуш написал ночью.

   "Графиня, искать смерти на Кавказе, унося в сердце ваше  презрение,  выше
моих сил: надо исчезнуть полностью. Я полюбил вас с первого же взгляда  так,
как любят женщину, которая навсегда останется нам дорогой, даже если она нам
неверна; я обязан Адаму, избранницей которого вы стали и за  которого  вышли
замуж; я беден, я добровольный и преданный управитель вашего  дома.  Но  моя
несчастная доля  представлялась  мне  сладчайшим  благом.  Чувствовать  себя
необходимым, полезным, обеспечивать вам роскошь  и  благосостояние  -  какой
неиссякаемый источник наслаждения! Радость  переполняла  мне  сердце,  когда
дело касалось Адама, судите, что я испытывал, когда причиной  и  целью  этой
радости была обожаемая женщина! В любви  я  познал  радости  материнства.  Я
примирился с такой жизнью. Подобно бездомному нищему, я построил себе убогую
хижину на задворках вашего роскошного владения, не протянув к  вам  руки  за
подаянием. Дающим был я - бедный и неимущий, ослепленный счастьем Адама. Да,
я окружил вас любовью, столь  же  чистой,  как  любовь  ангела-хранителя,  я
бодрствовал, когда вы спали, я следил за вами ласковым  взглядом,  когда  вы
проходили мимо, я был счастлив, - короче говоря, вы были солнцем родины  для
бедного изгнанника, пишущего сейчас эти строки и  льющего  слезы,  вспоминая
счастье первых дней. В восемнадцать лет, не будучи  никем  любим,  я  избрал
себе идеальную любовницу - очаровательную варшавянку;  ей  принадлежали  все
мои помыслы, все желания, она была царицей моих дней и ночей! Она  этого  не
знала; но к чему было говорить ей об этом?.. Я любил свою  любовь.  По  этой
любви моей молодости вы можете судить, как я был счастлив тем,  что  живу  в
вашей сфере, что чищу вашу лошадь, подбираю  новенькие  золотые  для  вашего
кошелька, радею о роскоши вашего стола и ваших приемов, вижу, как  благодаря
моим стараниям и умению вы затмеваете людей, куда более богатых, чем  вы.  С
какой радостью устремлялся я в город, когда Адам говорил мне:  "Тадеуш,  она
хочет  приоб