авно  я  выплатил
уже все - миллион сто тысяч франков. Итак, я  счастлив,  что  исполнил  свой
долг, не причинив ни малейшего ущерба  сыновьям.  Таковы,  сударь,  причины,
побуждавшие меня выплачивать деньги госпоже Жанрено и ее сыну.
   - Итак, - спросил Попино, сдерживая волнение, вызванное этим рассказом, -
маркиза знает причину вашего отшельничества ?
   - Да, сударь.
   Попино достаточно красноречиво пожал плечами, порывисто  встал  и  открыл
дверь кабинета.
   - Ноэль, вы можете идти, - сказал он протоколисту. - Сударь, -  продолжал
следователь, - хотя после того, что вы рассказали, мне все ясно, я,  однако,
хотел бы услышать от вас кое-что и о других фактах, упоминаемых в  прошении.
Так, вы взялись за коммерческое предприятие -  занятие,  не  подходящее  для
человека благородного происхождения.
   - Неудобно говорить здесь об этом,  -  сказал  маркиз,  знаком  приглашая
судью последовать за собой. - Нувьон, - обратился он к старику, - я сойду  к
себе вниз, скоро вернутся дети, оставайся обедать с нами.
   - Значит, ваша квартира не здесь, маркиз? - спросил Попино на лестнице.
   - Нет, сударь. Я снимаю это помещение под контору типографии.  Взгляните,
- продолжал  он,  указывая  на  объявление,  -  официально  "История  Китая"
издается не мною, а одним из самых почтенных парижских книгопродавцев Маркиз
повел судью на первый этаж.
   - Вот моя квартира, - сказал он.
   Попино умилила та скорее непринужденная, чем изысканная  поэзия,  которой
дышал этот мирный приют. Погода была чудесная, в  широко  открытые  окна  из
сада доносился аромат цветов; солнечные блики  оживляли  слегка  потемневшую
деревянную обшивку и радовали глаз. Осмотрев все вокруг, Попино подумал, что
умалишенный вряд ли был  бы  способен  создать  пленительную  гармонию,  так
поразившую его в эту минуту, "Вот бы мне такую квартиру!" - подумал он.
   - Вы скоро собираетесь выехать отсюда? - спросил он маркиза.
   - Надеюсь, - ответил маркиз. - Но я подожду,  пока  младший  сын  окончит
школу и характер у моих детей вполне сложится, только тогда  введу  я  их  в
общество и допущу  близость  с  матерью;  кроме  того,  я  хотел  бы,  чтобы
полученное ими  солидное  образование  они  пополнили  путешествиями:  пусть
посетят столицы Европы, понаблюдают людей и нравы,  привыкнут  разговаривать
на языках, которые изучали. Сударь, -  сказал  он,  усаживая  следователя  в
гостиной, - мне неудобно было говорить с вами об издании "Истории Китая" при
старом друге нашей семьи, графе де Нувьоне,  вернувшемся  из  эмиграции  без
всякого состояния; с ним вместе я и затеял это дело, не столько  ради  себя,
сколько ради него. Не посвящая его в причины моего уединения, я сказал  ему,
что я тоже разорен, но все же у меня еще хватит денег на  то,  чтобы  начать
дело, в котором он будет мне полезен. Учителем моим был аббат  Грозье;  Карл
Десятый, в чье владение перешла библиотека Арсенала, когда он был еще только
братом короля, по моей просьбе назначил его туда библиотекарем. Аббат Грозье
прекрасно изучил Китай, его нравы, обычаи; он приобщил меня к своим  знаниям
в том возрасте, когда трудно не увлечься до самозабвения тем, что  изучаешь.
В двадцать пять лет я знал  китайский  язык  и,  должен  сказать,  всегда  с
невольным  восхищением  относился  к  этому   народу,   завоевавшему   своих
завоевателей; к народу, чьи летописи восходят ко временам значительно  более
древним, чем мифологические  или  библейские  времена;  к  народу,  который,
опираясь на незыблемые традиции, сохранил в неприкосновенности свою  страну,
где  памятники  достигают  гигантских  размеров,   управление   превосходно,
перевороты  невозможны,  где  идеал  прекрасного  принимается  как   принцип
бесполезного искусства, где изысканная роскошь достигла предела,  а  ремесла
доведены до совершенства, которого нам не превзойти, меж тем как этот  народ
не уступает нам даже в тех областях, где мы верим в свое превосходство.
   Но если иной раз я и готов  подшутить  над  нашими  порядками,  сравнивая
Европу с Китаем, я все же  французский  дворянин,  а  не  китаец.  Если  вас
смущает   финансовая    сторона    моего    предприятия,    я    могу    вам
засвидетельствовать, что мы насчитываем две с половиной  тысячи  подписчиков
на  это  литературное,  иконографическое,   статистическое   и   религиозное
монументальное  издание,  значение  которого  всеми  признано;  у  нас  есть
подписчики  во  всех  европейских  странах,  в  одной  только   Франции   мы
насчитываем их тысячу двести Подписная цена на наше издание составляет около
трехсот франков, и граф де Нувьон получит на свою  долю  от  шести  до  семи
тысяч ливров дохода, - ведь  забота  о  его  благосостоянии  и  была  тайной
причиной, побудившей меня взяться за это предприятие. Сам же  я  рассчитываю
доставить на эти доходы кое-какие удовольствия  детям.  Сто  тысяч  франков,
попутно приобретенные мною, пойдут на оплату уроков фехтования, на  лошадей,
наряды, развлечения, на обучение изящным искусствам, на уроки рисования,  на
книги, которые им захочется купить, - на все те прихоти, которые так приятно
удовлетворять отцу. Если бы пришлось отказывать в этих радостях  моим  милым
сыновьям,  вполне  заслужившим  их  своим  трудолюбием,  жертва,  которую  я
приношу, чтобы спасти честь нашего рода, была бы  для  меня  еще  тягостней.
Сказать правду, за те двенадцать лет, что я живу вдали от света,  воспитывая
сыновей, меня совершенно забыли  при  дворе.  Я  отказался  от  политической
карьеры, я утерял славу, освященную историей, не приобрел новой, которую мог
бы передать детям, но наш род ничего не потерял, -  я  вырастил  благородных
людей. Если я не получил пэрства, то они добьются его честно, посвятив  себя
служению родине и оказав ей услуги, которые  не  забываются.  Смыв  пятно  с
нашего рода, я обеспечил ему блестящее будущее: разве не выполнил я  высокий
долг, хотя он и не принес мне ни признания, ни славы? Желаете ли вы получить
от меня еще какие-нибудь разъяснения?
   В эту минуту во дворе раздался стук копыт.
   - Да вот и они, - сказал маркиз.
   В гостиную, весело пощелкивая хлыстиками, вошли два подростка,  просто  и
элегантно одетые, в ботфортах со шпорами, в перчатках. Их  оживленные  лица,
разрумянившиеся на свежем воздухе, дышали здоровьем. Оба пожали  руку  отцу,
обменялись с ним, как  с  другом,  нежным  взглядом  и  холодно  поклонились
следователю. Попино счел совершенно излишним  расспрашивать  маркиза  о  его
отношениях с сыновьями.
   - Хорошо провели время? - спросил их маркиз.
   - Да, отец. Для первого раза я сбил шесть кукол двенадцатью выстрелами! -
сказал Камилл.
   - Где вы были?
   - В Булонском лесу! Мы встретили там мать.
   - Она говорила с вами?
   - Мы в эту минуту так мчались, что она вряд  ли  видела  нас!  -  ответил
молодой граф.
   - Но почему же вы не подъехали к ней поздороваться?
   - Боюсь, отец, что она не любит, когда мы заговариваем с ней в  обществе,
- тихо сказал Клеман. - Мы уже слишком взрослые.
   У следователя был достаточно тонкий слух, он уловил эти слова,  несколько
омрачившие маркиза. Попино с удовлетворением наблюдал встречу отца с детьми.
Его глаза с какой-то особенной нежностью остановились на  маркизе  д'Эспаре,
лицо и манеры которого говорили о самой  высокой  честности,  осмысленной  и
рыцарской, о благородстве во всем его блеске.
   - Вы.., вы видите, сударь, -  обратился  к  нему  маркиз,  вновь  начиная
заикаться. - Вы видите,  представители  правосудия  могут..,  могут  явиться
сюда.., сюда в любую минуту; да, в любую минуту. Если здесь кто  и  безумен,
если кто и безумен, так это только дети, дети, которые немного  без  ума  от
своего отца, и отец, который совершенно без ума от  своих  сыновей;  но  это
безвредное безумие.
   В эту минуту в передней раздался голос г-жи Жанрено  и  она  ворвалась  в
гостиную, несмотря на протесты лакея - Некогда мне  церемонии  разводить!  -
кричала она. - Да, господин маркиз, - сказала она, раскланиваясь со всеми, -
мне надо немедленно с вами поговорить. Ах ты, господи  боже  мой,  опоздала,
упредил-таки меня уголовный судья.
   - Уголовный? - воскликнули мальчики.
   - Ну понятно, где же мне было вас дома застать, когда вы уж тут как  тут.
Ах, эти судейские кляузники! Только и думают, как бы напакостить  порядочным
людям. Знайте, господин  маркиз,  мы  с  сыном  все  вам  вернем,  ведь  тут
затронута ваша честь. Мы с сыном все, все вернем,  только  бы  не  знали  вы
никаких огорчений. Ей-богу, надо круглым дураком быть, чтобы взять  вас  под
опеку...
   - Отца под опеку? -  ужаснулись  мальчики,  бросаясь  к  маркизу.  -  Что
случилось?
   - Замолчите, сударыня! - прикрикнул на нее Попино - Дети, оставьте нас, -
сказал маркиз. Оба мальчика,  хоть  и  очень  взволнованные,  беспрекословно
вышли в сад.
   - Сударыня, - сказал Попино, - те деньги,  которые  маркиз  передал  вам,
принадлежат вам на законном основании, хотя господин д'Эспар излишне  строго
понимает честность. Если бы все люди, владеющие  землями,  захваченными  при
тех или иных обстоятельствах, подчас даже нечестным путем,  принуждены  были
через полтораста лет  возвратить  их  прежним  собственникам,  не  много  бы
осталось  во  Франции  законных  владений.  Двадцать   дворянских   семейств
разбогатели, получив состояние Жака Кера, многие  принцы  королевской  крови
весьма  приумножили  свои  владения  за  счет  противозаконных  конфискаций,
произведенных англичанами в пользу своих приверженцев в  те  времена,  когда
англичане владели частью Франции  Наше  законодательство  позволяет  маркизу
д'Эспару распоряжаться своими доходами по собственному усмотрению,  и  никто
не может обвинить  его  в  расточительстве  Опеке  подлежат  люди,  действия
которых лишены всякого разумного основания, но тут  передача  вам  состояния
вызвана самыми  достойными,  самыми  священными  побуждениями  Итак,  можете
сохранить  все  вами  полученное,  не  терзайтесь  угрызениями   совести   и
предоставьте свету злословить о прекрасном поступке графа В Париже  и  самую
чистую добродетель не  пощадит  самая  грязная  клевета  Прискорбно,  что  в
современном обществе нас поражает своим благородством поведение маркиза Ради
блага Франции хотел бы я, чтобы подобные  поступки  казались  у  нас  самыми
обычными; но нравы наши таковы, что господин д'Эспар выделяется на  их  фоне
как человек, которого следует венчать  лаврами,  а  никак  не  угрожать  ему
опекой. За всю мою долгую судебную практику никогда я не видел и  не  слышал
ничего, что тронуло бы меня так, как тронуло то, что я видел и слышал здесь.
Но ведь вполне естественно встретить высшую добродетель в человеке,  который
помнит, к чему его обязывает благородное происхождение. Надеюсь, после  моих
слов вы, маркиз, можете положиться на мою скромность и спокойно отнесетесь к
суду, если он состоится.
   - Ну, славу богу! - сказала г-жа Жанрено. -  Вот  это  судья  так  судья!
Знаете, уважаемый, расцеловала бы я вас, не будь я  такой  уродиной  Говорит
как по писаному!
   Маркиз протянул руку Попино, и тот сердечно  пожал  ее,  бросив  на  г-на
д'Эспара,  великого  в  частной  жизни,   взгляд,   полный   проникновенного
понимания, а маркиз ответил ему ласковой улыбкой. Эти  два  человека,  такие
одаренные,  такие  великодушные,  один  -  буржуа  чистой  жизни,  другой  -
аристократ, исполненный высоких чувств, сблизились друг с другом  тихо,  без
потрясений, без взрыва страстей, словно слились  два  ясных,  светлых  луча.
Отец всего квартала почувствовал себя достойным протянуть руку этому вдвойне
благородному человеку, а маркизу подсказало сердце,  что  рука  этого  судьи
никогда  не  устанет  творить  добрые  дела.  -  Маркиз,  -  сказал  Попино,
раскланиваясь, - к своему большому удовольствию,  могу  засвидетельствовать,
что с первых же ваших слов  я  счел  присутствие  протоколиста  излишним.  -
Затем, подойдя к маркизу, он отошел с ним к окну и прибавил:
   - Вам пора вернуться к прежней жизни: мне кажется,  маркиза  находится  в
этом деле под чьим-то влиянием, с которым вам  незамедлительно  надо  начать
борьбу.
   Попино вышел из дома, и на дворе, даже на улице, он все еще  оглядывался,
умиленный  воспоминаниями  об  этой  сцене.  Такие  впечатления  никогда  не
изглаживаются из памяти и воскресают, когда душа жаждет утешения.
   "Эта квартира мне бы очень  подошла,  -  раздумывал  Попино,  возвращаясь
домой. - Если господин д'Эспар съедет, я ее сниму..."
   На другой  день,  около  десяти  часов  утра,  Попино,  который  накануне
письменно изложил свое заключение по делу, направился во Дворец  правосудия,
собираясь совершить суд скорый и правый. Когда он вошел в гардеробную, чтобы
надеть мантию, служитель передал ему, что председатель суда ждет его у  себя
в кабинете. Попино тотчас к нему отправился.
   - Добрый день, дорогой Попино, - сказал ему председатель суда,  -  я  вас
ожидал.
   - Господин председатель, дело идет о чем-нибудь серьезном?
   - Пустяки, - ответил председатель. - Хранитель печати, с которым  я  имел
честь вчера обедать, поговорил со мной, с глазу на глаз. До него дошло,  что
вы пили чай у госпожи д'Эспар, дело которой вы должны были расследовать.  Он
дал мне понять, что лучше бы вам не принимать участия в этом процессе.
   - Ах, господин председатель, уверяю вас, что я ушел  от  госпожи  д'Эспар
как раз в тот момент, когда подали чай, к тому же моя совесть...
   - Да, да, - заторопился председатель, - весь суд, оба его отделения, весь
Дворец правосудия - все знают вас. Я не  буду  повторять  вам  того,  что  я
говорил о вас его светлости, но ведь вы знаете: жена цезаря должна быть  вне
подозрений. Так вот, мы и не подымаем из-за этих пустяков вопроса о судебной
дисциплине, а хотим уладить все без шума. Между нами  говоря,  это  касается
больше суда, чем вас.
   - Но, господин председатель, если бы вы знали, какого рода  это  дело,  -
сказал следователь, пытаясь вытащить свой доклад из кармана.
   - Я наперед скажу, что вы подошли  к  делу  с  полной  беспристрастностью
Случалось и мне самому, когда я был простым судьей в провинции, пить чай,  и
не только чай, у людей, которых мне предстояло судить, но что поделаешь, раз
хранитель печати обратил на это внимание, - могут  пойти  разговоры,  а  суд
обязан оградить себя от всяких сплетен Всякое  столкновение  с  общественным
мнением опасно для судейского сословия даже  тогда,  когда  право  на  нашей
стороне, ведь оружие-то неравное! Чего только не  выдумают  газетчики,  чего
только они нам не припишут,  а  нам,  по  нашему  положению,  неудобно  даже
отвечать Впрочем, я уже договорился с вашим  председателем,  и  вместо  вас,
согласно вашему прошению, будет назначен Камюзо. Все устроили  по-семейному.
Так вот подайте прошение о собственном отводе. Я прошу вас об  этом,  как  о
личной услуге; вы будете вознаграждены крестом Почетного легиона, который вы
давно заслужили; это уж я беру на себя.
   Тут, низко кланяясь, вошел г-н Камюзо, следователь, недавно  переведенный
из провинции. Увидя его, Попино не мог  удержаться  от  иронической  улыбки.
Этот  бледный  белокурый  молодой  человек,  снедаемый  тайным  честолюбием,
казалось, в угоду сильным мира сего готов  был  вздернуть  на  виселицу  или
снять с нее и правого и виноватого, следуя скорее примеру  Лобардемона,  чем
Моле.  Поклонившись  им  обоим,  Попино  удалился;  он  счел   ниже   своего
достоинства опровергать возведенное на него лживое обвинение.

   Париж, февраль 1836 г.



   Оноре ДЕ БАЛЬЗАК
   ОНОРИНА



   ONLINE БИБЛИОТЕКА  http://www.bestlibrary.ru


   Господину Ашилю Девериа на добрую память от автора.

   Замечено, что у французов отвращение к путешествиям настолько же  велико,
насколько велико пристрастие к путешествиям  у  англичан,  и  в  этом,  быть
может, по-своему правы и французы и  англичане.  Ведь  повсюду  можно  найти
страны лучше Англии, между тем  как  чрезвычайно  трудно  обрести  вдали  от
Франции ее очарование. Иные края славятся прекрасными пейзажами, часто жизнь
там гораздо "комфортабельнее", чем во Франции, весьма медленно преуспевающей
в этом отношении.  Порою  чужие  страны  поражают  великолепием,  пышностью,
ослепительной роскошью; нет там недостатка ни в любезности,  ни  в  светском
обхождении; но вы нигде не встретите той игры ума, живости мысли,  искусства
вести беседу и изысканности речи, столь обычных в Париже, того  понимания  с
полуслова всего, что думают и не высказывают, того дара полунамеков, которые
составляют добрую половину французского языка. А потому французы,  остроумие
которых  вообще  не  всем  понятно,  быстро  чахнут   на   чужбине,   словно
пересаженное  деревцо.  Эмиграция   для   французского   народа   -   прямая
бессмыслица. Многие французы, вроде тех, о которых идет речь, возвращаясь на
родину, радовались даже при  виде  чиновников  таможни,  хоть  это  и  может
показаться нелепым преувеличением.
   Цель  этого  маленького  предисловия  -  напомнить   французам,   которым
случалось  путешествовать,  о  том  редкостном   удовольствии,   какое   они
испытывали, когда порою в салоне какого-нибудь дипломата неожиданно обретали
родину - будто оазис в пустыне. Это  удовольствие  трудно  понять  тем,  кто
никогда не покидал тротуаров Итальянского  бульвара  и  для  кого  все,  что
находится за чертой набережных,  на  левом  берегу  Сены,  уже  не  является
Парижем Вновь обрести Париж! Знаете ли вы, парижане,  что  это  значит?  Это
значит - найти если не подлинную кухню "Роше  де  Канкаль",  которую  держит
Борель для гастрономов, способных ее оценить, ибо такая осталась  только  на
улице Монторгей,  зато  вкусный  стол,  ее  напоминающий!  Это  значит  пить
французские вина, а найти их за пределами Франции неимоверно трудно,  -  они
столь же редки, как женщина, о которой будет здесь рассказано. Это не значит
услышать модную болтовню, ибо она выдыхается по дороге от Парижа до границы,
зато вновь попасть в ту атмосферу остроумия, понимания с  полуслова,  меткой
критики, в какой живут все французы, от поэта до рабочего, от  герцогини  до
уличного мальчишки.

***

   В 1836 году, во время пребывания Сардинского двора в Генуе, двое парижан,
довольно известных, словно перенеслись в Париж,  сидя  в  гостях  на  вилле,
которую снимал французский генеральный консул  на  холме,  последнем  отроге
Апеннин, между воротами св. Фомьи той знаменитой башенкой,  что  украшает  в
английских кипсеках решительно все виды  Генуи.  Вилла  была  одним  из  тех
великолепных дворцов,  на  которые  тратили  миллионы  знатные  генуэзцы  во
времена процветания этой аристократической республики. Где  вечера  особенно
хороши - так это в Генуе, когда полдня перед этим лил проливной дождь; когда
прозрачность моря соперничает с прозрачностью небес; когда тишиной объяты  и
набережная, и парк виллы, и фонтаны с мраморными статуями,  из  полуоткрытых
ртов  которых  таинственно  струится  вода;  когда  сияют  звезды,  а  волны
Средиземного моря набегают одна за другой, точно любовные признания, которые
шепчет женщина, слово за  словом.  Такие  минуты,  когда  воздух,  напоенный
ароматами,  наполняет  благоуханием  и  ваши  легкие  и  ваши  грезы,  когда
сладостная нега, рея в  воздухе,  словно  дымка,  невольно  охватывает  вас;
когда, сидя в  кресле,  вы  потягиваете,  помешивая  ложечкой,  замороженные
напитки  или  шербет,  любуясь  пленительным  видом  на  город  и  красивыми
женщинами, - поистине, такие часы в духе Боккаччо возможны только в  Италии,
на берегах Средиземного моря.
   Представьте себе за столом маркиза ди Негро,  гостеприимного  покровителя
всех странствующих талантов, маркиза Дамазо Парето, двух  французов,  одетых
на генуэзский манер, генерального консула с прекрасной, как мадонна, женой и
двумя  детьми,  притихшими  потому,  что  их  клонит  ко  сну,  французского
посланника с женой, первого с