малейшем  препятствии,
ставящем под угрозу его счастье? Поль и так уже причинил себе немалый  вред,
расточая пылкие речи, обычные для влюбленных, но имевшие  особый  смысл  для
г-жи  Эванхелиста,  которая  ждала,  чтобы  он  связал   себя   каким-нибудь
неосторожным словом.
   В двух нотариусах, этих  кондотьерах  брака,  от  которых  зависел  исход
решительной схватки, готовых во  имя  интересов  своих  клиентов  помериться
силами, олицетворялись старые и новые нравы, старый и новый тип законника.
   Мэтр Матиас был добродушный старичок шестидесяти девяти лет; он  гордился
своим двадцатилетним пребыванием на посту нотариуса. Его ноги с  выпирающими
коленками  и  огромными  подагрическими  ступнями,  обутыми  в   башмаки   с
серебряными пряжками, были так тонки, что, когда он клал их друг  на  друга,
они смахивали на две  скрещенные  кости  с  какого-нибудь  надгробия.  Худые
ляжки, болтавшиеся в широких черных штанах с застежками у  колен,  казалось,
вот-вот  подломятся  под  тяжестью  объемистого  живота  и  всего  туловища,
чрезмерно  грузного,  как  у  всех,  кто  ведет  комнатный  образ  жизни,  и
втиснутого всегда в один и тот же зеленый сюртук  с  прямоугольными  полами,
облекавший  эти  шарообразные  формы  с  незапамятных  времен.  Его  волосы,
тщательно прилизанные и напудренные, были  собраны  на  затылке  в  крысиный
хвостик, всегда запрятанный между воротником сюртука и воротником  белого  с
цветочками жилета. Когда этот человечек появлялся где-нибудь в  первый  раз,
его  круглая  голова,  его  лицо,  испещренное   красными   жилками,   точно
виноградный листок, голубые глаза, вздернутый  нос,  толстые  губы,  двойной
подбородок возбуждали веселый смех, каким французы обычно  встречают  всякие
забавные создания,  игру  природы;  это  любимая  пожива  художников  -  что
называется, ходячая карикатура. Но дух мэтра Матиаса торжествовал над  своей
оболочкой,  а  его  внутренние  достоинства  -   над   нелепой   внешностью.
Большинство жителей Бордо относилось к нему с  дружеской  почтительностью  и
симпатией,  полной  уважения.  Выразительный  голос  нотариуса,  в  котором,
казалось, звучала сама  честность,  подкупал  слушателей.  Мэтр  Матиас  шел
всегда прямо к делу, без обиняков, парируя коварные замыслы  своими  точными
вопросами.  Острый  взгляд  и  большой  житейский  опыт  выработали  в   нем
проницательность, позволявшую ему заглядывать в тайники души и читать  самые
сокровенные мысли. Всегда  серьезный  и  важный  при  обсуждении  дел,  этот
патриарх, однако, не чуждался веселости  наших  предков.  Он,  вероятно,  не
прочь был подхватить застольную песню, признавал  и  чтил  семейные  обычаи,
праздновал  годовщины,  именины  бабушек  и  внуков,  принимал   участие   в
погребении рождественского полена; он, должно быть, любил делать  новогодние
подарки,  сюрпризы,  дарить  пасхальные  яйца,  добросовестно  выполнял  все
обязанности крестного отца и не чурался тех обычаев, которые в  старину  так
скрашивали жизнь. Мэтр Матиас был  благородным  и  почтенным  представителем
исчезающего поколения нотариусов, незаметных, но честнейших  людей,  которые
не давали расписок, принимая на хранение миллионы, но  возвращали  деньги  в
тех же  самых  мешках,  перевязанных  той  же  самой  бечевкой;  в  точности
выполняли поручения завещателей, добросовестно составляли описи, по-отечески
заботились об интересах клиентов, порой даже позволяли себе  противиться  их
расточительности, были хранителями семейных тайн. Словом, он  был  одним  из
тех нотариусов, которые сознают свою ответственность за  малейшую  ошибку  в
документах и подолгу обдумывают содержание бумаг. Никогда за всю его  долгую
деятельность никто из клиентов не мог пожаловаться на  потерю  отданных  под
проценты денег, на невыгодность закладной для кредитора  или  для  должника.
Его богатство, росшее  медленно,  но  вполне  законным  путем,  было  плодом
тридцатилетнего труда и тридцатилетних сбережений. Четырнадцать своих писцов
он определил на хорошие места. Отличаясь набожностью  и  щедростью,  Матиас,
сохраняя инкогнито, был одним из первых всюду, где нужна  была  бескорыстная
помощь. Деятельный член благотворительных обществ и комитетов призрения,  он
подписывался  на  самую  крупную  сумму,   когда   собирались   добровольные
пожертвования для помощи  человеку,  внезапно  попавшему  в  беду,  или  для
основания какого-нибудь учреждения в пользу бедных. Ни у него самого,  ни  у
его жены не было собственной кареты, зато его слово было свято, зато  в  его
подвалах хранилось не меньше доверенных ему ценностей, чем  в  любом  банке;
зато его звали "наш добрый господин Матиас"; и когда он умер, за его  гробом
шло три тысячи человек.
   Солона был одним из тех молодых нотариусов, которые входят в дом  клиента
напевая, стараются сохранить непринужденный вид и утверждают, что дела можно
так же хорошо вести с веселой улыбкой, как и с  серьезной  миной.  У  такого
нотариуса обычно есть звание капитана национальной гвардии; ему досадно, что
все считают его только нотариусом; он усердно  добивается  ордена  Почетного
легиона; у него своя карета; документы за него проверяют письмоводители.  Он
посещает балы, спектакли, покупает картины, играет в экарте; отданные ему на
хранение бумаги он кладет в кассу, но сумму, полученную золотом,  возвращает
банковыми билетами. Такой  нотариус  идет  в  ногу  с  эпохой,  пускается  в
рискованные денежные операции, играет на бирже и надеется после десятилетней
работы уйти на покой, имея тридцать тысяч  дохода.  Он  не  столько  опытен,
сколько хитер, и многие боятся его - как сообщника, владеющего  их  тайнами.
Словом, такой  нотариус  рассчитывает,  что,  по  роду  своей  деятельности,
дождется в конце концов счастливого случая жениться на какой-нибудь  богатой
наследнице, пускай хоть на синем чулке.
   Когда стройный белокурый Солонэ вошел в  гостиную,  завитой,  надушенный,
щегольски обутый, точно актер из Водевиля в роли первого любовника,  одетый,
как денди, для которого самое важное на свете - дуэль, а за ним появился его
старый коллега,  шедший  много  медленнее  из-за  приступа  подагры,  -  оба
нотариуса казались живым воплощением одной из тех  карикатур  под  названием
"Прежде и теперь", что имели  такой  успех  во  времена  Империи.  При  виде
вошедших Натали и ее мать, незнакомые  с  "добрым  господином  Матиасом",  с
трудом удержали улыбку, но их подкупила учтивость, с какой он поздоровался с
ними. В  словах  старичка  чувствовалось  добродушие,  присущее  приветливым
старым людям и  сквозящее  в  их  мыслях  и  выражениях.  Молодой  нотариус,
несмотря на свою развязность, терял по сравнению с ним. Насколько лучше умел
себя держать Матиас, видно было уж по тому, как он  сдержанно  приветствовал
Поля, не унижая своих седин; он давал понять, что  почтительно  относится  к
знатности молодого человека, но что старость также имеет право на  почет,  и
разное общественное положение не мешает уважать друг друга. Наоборот, поклон
и приветствие Солонэ показывали, что он  считает  себя  на  равной  ноге  со
всеми; это задевало  самолюбие  светских  людей,  а  настоящим  аристократам
казалось  просто  смешным.  Молодой  нотариус  довольно  фамильярным  жестом
отозвал  г-жу  Эванхелиста  в  сторону,  желая  поговорить  с  ней  наедине.
Некоторое время они шептались в оконной нише,  обмениваясь  улыбками,  чтобы
ввести остальных в заблуждение насчет характера их  разговора.  Мэтр  Солонэ
посвятил владычицу своего сердца в выработанный им план действий.
   - Скажите, - спросил он под конец, - у  вас  в  самом  деле  хватит  духу
продать свой особняк?
   - Разумеется, - ответила она.
   Госпожа Эванхелиста не стала сообщать причин героического решения,  столь
поразившего нотариуса; усердие Солонэ могло бы остыть, если бы он узнал, что
его клиентка собирается уехать из Бордо. Тем более  она  ничего  не  сказала
Полю, чтобы не испугать его  обширностью  тех  фортификационных  сооружений,
какие пришлось воздвигнуть при начале военных действий.
   После обеда оба полномочных представителя оставили влюбленную  парочку  в
обществе матери и перешли в соседнюю гостиную, где и должны были  состояться
переговоры. Итак, действие происходило одновременно в двух местах: у  камина
в  большой  гостиной  разыгрывалась  любовная  сценка,  там  жизнь  казалась
радостной и веселой; в смежной комнате протекала серьезная и мрачная  сцена,
на  первый  план  там  выступали   голые   материальные   интересы,   обычно
прикрываемые обманчивой беззаботностью.
   - Дорогой мэтр, - сказал Солонэ Матиасу, -  контракт  будет  храниться  в
ваших делах, это право принадлежит вам по старшинству.
   Матиас с важностью поклонился.
   - Но, - продолжал Солонэ, разворачивая набросок  контракта,  составленный
для него письмоводителем, - так  как  я  защищаю  интересы  слабой  стороны,
интересы невесты, то я взял на себя труд  самолично  изложить  условия.  Они
таковы: представляемая  мною  особа  выходит  замуж  с  приданым  на  основе
общности владения имуществом;  в  случае  смерти  одного  из  супругов,  при
отсутствии  наследников,  все  имущество  полностью  переходит  к   супругу,
оставшемуся в живых; при наличии же наследников - четвертая часть остается в
пожизненном пользовании, а четвертая часть переходит в номинальное владение.
В общей собственности будет находиться  четвертая  часть  личного  имущества
каждого из супругов.  Тот  из  них,  кто  переживет  другого,  получает  всю
движимость, не будучи обязан делать ей опись. Словом, все  ясно,  как  божий
день.
   - Та-та-та-та, - сказал Матиас, -  так  дела  не  делаются,  это  вам  не
песенку спеть. Что дают за невестой?
   - А что имеется у жениха? - спросил, в свою очередь, Солонэ.
   - Наше состояние, - сказал Матиас, - это, во-первых,  поместье  Ланстрак,
приносящее  двадцать  три  тысячи  ливров  дохода  чистоганом,   не   считая
поступлений натурой; засим - фермы Грассоль и Гюадэ, дающие  каждая  по  три
тысячи шестьсот  ливров;  засим  -  имение  Бельроз,  приносящее  в  среднем
шестнадцать тысяч ливров; итого сорок шесть  тысяч  двести  франков  дохода.
Засим - родовой особняк в Бордо, за  который  взимается  налог  в  девятьсот
франков. Засим - прекрасный дом с садом и двором, находящийся в  Париже,  на
улице Пепиньер, налог - полторы тысячи франков. Документы  на  перечисленную
недвижимость находятся у меня; все это  перешло  к  графу  де  Манервилю  по
наследству от родителей, за  исключением  дома  в  Париже,  являющегося  его
личным приобретением. Наконец обстановка двух особняков и замка в Ланстраке,
оцененная в четыреста пятьдесят тысяч франков.  Вот  вам  стол,  скатерть  и
первое блюдо. Что вы нам дадите на второе и на десерт?
   - Приданое, - сказал Солонэ.
   - Перечислите его, дорогой мэтр, - возразил Матиас. - Что вы  можете  мне
предъявить?  Где  опись  имущества,  составленная  после  кончины  господина
Эванхелиста? Покажите мне, как была проведена ликвидация его дел, куда  были
помещены наличные деньги? Где ваши капиталы, если  таковые  существуют?  Где
ваша недвижимость, если таковая имеется? Короче, покажите мне  все  дела  по
опеке и разъясните, что получит от матери невеста сейчас  и  что  унаследует
после нее.
   - Любит ли граф де Манервиль мадемуазель Эванхелиста?
   - Он готов жениться на ней,  если  условия  брачного  контракта  окажутся
подходящими, - сказал старый нотариус. - Я не ребенок: мы говорим  сейчас  о
делах, а не о чувствах.
   - Однако дело не выгорит, если вы не  проявите  великодушия,  -  возразил
Солонэ. - И вот почему. Мать невесты после смерти мужа  не  составила  описи
имущества; она испанка,  креолка  и  не  знакома  с  французскими  законами.
Потрясенная скорбью, она и не думала о пустых формальностях; их выполняют  с
легким сердцем лишь люди черствые. Общеизвестно, что покойный муж обожал  ее
и  что  она  горько  оплакивала  его  смерть.   Если   все   же   ликвидация
сопровождалась составлением краткой описи, на основании простого опроса,  то
лишь благодаря второму опекуну: он настоял  на  том,  чтобы  положение  было
приведено  в  ясность  и  за  дочерью  было  закреплено  право  на  капитал,
образовавшийся к тому времени, когда пришлось изъять  из  Лондонского  банка
английские ценные бумаги на огромную сумму, каковую решено было  отдать  под
проценты в Париже, удвоив таким образом доходы...
   - Не говорите вздора. Существуют способы все проверить. Какова была сумма
наследственных пошлин, уплаченная казне? Назовите ее, и мы установим размеры
наследства. Держитесь ближе к делу. Скажите прямо, что было получено  и  что
осталось. Если мой клиент очень влюблен, он будет снисходителен.
   - Ну, если вы хотите жениться на  деньгах,  ничего  не  выйдет.  Невеста,
собственно говоря, должна получить в приданое свыше миллиона.  Но  у  матери
остались только этот особняк, движимое имущество и четыреста с лишним  тысяч
франков, помещенные в тысяча восемьсот семнадцатом году из пяти процентов  и
приносящие ныне сорок тысяч дохода.
   - Как же можно при этом вести образ жизни, требующий ста тысяч в  год?  -
воскликнул пораженный Матиас.
   - Что же делать, содержание дочери обходилось безумно дорого! К  тому  же
госпожа Эванхелиста в самом деле не знает счета деньгам. Впрочем,  все  ваши
сетования не вернут ей ни гроша.
   - С  пятьюдесятью  тысячами  дохода,  принадлежавшими  лично  мадемуазель
Натали, ее можно было без всякого разорения вырастить в  обстановке  полного
достатка. Но если в девушках у нее такие аппетиты, то до чего же  дойдет  ее
расточительность, когда она выйдет замуж?
   - Что ж, в таком случае не женитесь, - ответил  он,  -  красивая  женщина
всегда проживает больше, чем у нее есть.
   - Мне нужно поговорить с моим клиентом, - сказал старик.
   "Иди, иди, старый папаша Кассандр, доложи ему, что у нее нет ни гроша", -
подумал мэтр Солонэ  в  тиши  кабинета,  расположив  свои  доводы,  по  всем
правилам  стратегии,   сомкнутыми   колоннами,   построив   эшелонами   свои
предложения, воздвигнув баррикады из спорных вопросов и подготовив почву для
того,  чтобы  в  тот  момент,  когда  дело   будет   казаться   окончательно
расстроенным,  стороны  могли  благополучно  начать  мирные  переговоры,   в
которых, разумеется, одержит верх его клиентка.
   Белое платье с розовыми бантами, локоны, завитые а ля  Севинье,  стройная
ножка   Натали,   кокетливые   взгляды,   хорошенькая   ручка,   беспрерывно
поправляющая прическу, хотя в этом не было ни малейшей  надобности  (обычная
уловка девушек, когда они, как павлин, выставляют напоказ свою  красоту),  -
все это привело Поля именно в такое состояние, в  каком  его  хотела  видеть
будущая теща: он был опьянен желанием, невеста возбуждала в нем  не  меньшее
вожделение, чем в лицеисте - куртизанка; по его взглядам, верному термометру
души, можно было заметить, что влюбленность его дошла до того предела, когда
мужчина способен натворить глупостей.
   - Натали так красива, - шепнул Поль вдове, - что мне  теперь  понятно  то
исступление любви, когда бывают готовы заплатить за счастье своею жизнью.
   - Обычные  слова  влюбленного,  -  возразила  г-жа  Эванхелиста,  пожимая
плечами. - А во г я никогда не  слыхала  от  мужа  таких  речей;  однако  он
женился на мне, не взяв приданого, и в течение тринадцати  лет  ни  разу  не
огорчил меня.
   - Это намек? - спросил Поль смеясь.
   - Вы знаете, как я вас люблю, мой мальчик! - ответила она,  взяв  его  за
руку. - Разве я могла бы отдать вам свою Натали, если бы не  любила  вас?  -
Отдать меня, меня? -  воскликнула  молодая  девушка,  смеясь  и  обмахиваясь
веером из перьев тропических птиц. - О чем вы там шепчетесь?
   - Я говорил о том, как я вас люблю, - ответил Поль. -  Ведь  общепринятые
условности не позволяют мне прямо высказать это вам.
   - Почему?
   - Я боюсь!
   - О, вы достаточно умны и хорошо умеете вставлять  в  оправу  драгоценные
камни комплиментов. Хотите, я скажу, что думаю о вас? По-моему,  вы  слишком
умны  для  влюбленного.  Быть  "душистым  горошком"  и  вдобавок  остроумным
человеком - не слишком ли это много? - добавила она, потупив глаза. -  Нужно
выбрать что-нибудь одно. Я тоже боюсь...
   - Чего?
   - Не будем об этом говорить. Не кажется ли вам,  маменька,  что  подобная
беседа опасна, раз брачный контракт еще не подписан?
   - Но мы скоро подпишем его, - возразил Поль.
   - Мне хотелось бы знать, о чем совещаются  Ахилл  и  Нестор,  -  заметила
Натали,  указывая  на  дверь  гостиной;  в  ее  взгляде  светилось   детское
любопытство.
   - Они говорят о наших будущих детях,  о  нашей  смерти  и  тому  подобных
пустяках; они считают экю, чтобы решить,  хватит  ли  у  нас  с  вами  денег
держать в конюшне пятерку лошадей, и обсуждают также, что должен дать каждый
из нас... Но я их опередил.
   - Как? - спросила Натали.
   - Разве я не отдал уже вам всего себя? - ответил он, взглянув на девушку,
а та стала еще красивее, вспыхнув румянцем при этом ответе, который доставил
ей видимое удовольствие.
   - Маменька, чем я могу отблагодарить за такую щедрость?
   - Дитя мое, в твоем распоряжении - вся жизнь. Повседневно приносить  мужу
счастье - разве это не значит одаривать его  неисчерпаемыми  сокровищами?  В
моем приданом не было других богатств.
   - Нравится ли вам Ланстрак? - спросил Поль у Натали.
   - Как мне может не нравиться что-нибудь, принадлежащее  вам?  -  ответила
она. - Мне очень хотелось бы посмотреть ваш дом.
   - Наш дом, - поправил ее Поль. - Вам хочется знать, угадал ли я ваш вкус,
будет ли там уютно. Матушка растила вас так,  что  мужу  нелегко  будет  вам
угождать: ведь вы привыкли ни в чем не встречать  отказа.  Но  когда  любовь
безгранична - для нее нет ничего невозможного.
   - Дети, - сказала г-жа Эванхелиста, - зачем вам оставаться в Бордо, когда
вы поженитесь? Хватит ли у вас духа жить на глазах у всех, в  обществе,  где
вас обоих знают, где будут следить за вами и стеснять  вас?  Целомудренность
вашего чувства не позволит ему изливаться при всех, - так не лучше ли уехать
в Париж, где жизнь молодой четы незаметна в общем бурном потоке? Только  там
вы сможете любить друг друга, не боясь прослыть смешными.
   - Вы  правы,  матушка,  я  не  подумал  об  этом.  Но  еще  можно  успеть
приготовить мой дом к нашему приезду. Сегодня же вечером я напишу де  Марсе,
моему другу, на которого можно вполне положиться; и работа закипит.
   В то время как Поль, подобно всем молодым людям, привыкшим  удовлетворять
все свои прихоти, неосмотрительно давал  обещание  переехать  в  Париж,  что
требовало немалых расходов, мэтр Матиас вошел в  гостиную  и  сделал  своему
клиенту знак, что хочет с ним поговорить.
   - В чем дело, мой друг? - спросил Поль, отойдя с ним в сторону.
   - Граф, - сказал старик, - за ней не дают  ни  гроша.  По-моему,  следует
отложить переговоры, пока вы не примете надлежащего решения.
   - Граф, - промолвила Натали, - я также хочу  сказать  вам  кое-что,  Хотя
г-жа Эванхелиста оставалась с виду спокойной, но даже  средневековый  еврей,
брошенный в котел с кипящим маслом, не испытывал таких мук, какие терзали ее
грудь под лиловым бархатом платья. Солонэ заверял ее, что  брачный  контракт
будет подписан, но она не знала, каким образом, на каких  условиях  нотариус
добьется успеха, и томилась неизвестностью, переходя от надежды к страху.  И
вот, быть может, именно непослушание дочери  обеспечило  ей  победу.  Натали
по-своему истолковала слова  матери;  тревога,  которую  та  испытывала,  не
ускользнула от нее. Когда она увидела  успех  своего  кокетства,  в  ее  уме
зародились тысячи противоречивых мыслей. Хотя она не порицала  мать,  но  ей
было немного стыдно за эти уловки, имевшие целью кое-что выиграть. Затем  ее
охватило вполне понятное ревнивое любопытство: ей хотелось знать,  настолько
ли ее любит Поль, чтобы преодолеть