скупал во время революции национальное имущество, разрушал, подобно
своим предкам, аббатства  и  церкви  и,  как  это  ни  странно,  женился  на
католичке, единственной дочери члена Конвента, погибшего  на  эшафоте.  Этот
честолюбивый Пьедефер умер  в  1819  году,  оставив  своей  жене  состояние,
расстроенное   земельными   спекуляциями,   и    двенадцатилетнюю    девочку
поразительной красоты. Воспитанная  в  кальвинизме,  эта  девочка,  согласно
обычаю некатоликов брать имена из библии, чтобы ничего не  иметь  общего  со
святыми римской церкви, получила имя Дины.
   Мадемуазель Дина Пьедефер, помещенная матерью в пансион  девиц  Шамароль,
один из лучших пансионов Буржа, приобрела там известность  как  своим  умом,
так и своей красотой;  однако  над  ней  первенствовали  знатные  и  богатые
девушки, которые и впоследствии должны были играть в обществе гораздо  более
видную  роль,  чем  какая-то  мещаночка,  мать  которой  ждала   результатов
ликвидации дел Пьедеферов. Быстро сумев обогнать  своих  подруг  в  школьных
успехах. Дина пожелала также и в жизни быть с ними на равной ноге. И вот она
задумала   отречься   от   кальвинизма,   надеясь,   что   кардинал    будет
покровительствовать своей  новообращенной  духовной  дочери  и  займется  ее
будущим.  Уже  по  этому  поступку  вполне  можно  судить  о   преимуществах
мадемуазель Дины, которая  в  возрасте  семнадцати  лет  переменила  религию
единственно  из  честолюбия.  Архиепископ,  проникнутый  мыслью,  что   Дина
Пьедефер должна стать украшением общества, попытался выдать  ее  замуж.  Все
семейства, куда обращался прелат, испугались барышни  с  осанкой  принцессы,
которая прослыла самой одаренной из числа юных  особ,  воспитанных  у  девиц
Шамароль, и во время торжественных, несколько театральных церемоний  раздачи
наград играла всегда первую роль. Несомненно, тысяча экю ренты, какие  могло
приносить имение Ла-Отуа, не  разделенное  между  матерью  и  дочерью,  были
пустяком по сравнению с теми расходами, в которые должны были  вовлечь  мужа
личные достоинства такого одаренного создания.
   Как только г-н Полидор де ла Бодрэ прослышал об этих подробностях, - а  о
них толковали во всех гостиных департамента Шер, - он явился в Бурж как  раз
в тот момент, когда г-жа Пьедефер, отъявленная ханжа, и ее  дочь  почти  уже
решились подцепить, как говорят в Берри, первого попавшегося  молодца,  лишь
бы он был при шляпе. Если кардинал был очень счастлив встретиться с г-ном де
ла Бодра, то еще более счастлив был г-н де ла Бодрэ заполучить жену  из  рук
кардинала.  Этот  человечек  потребовал,  чтобы   его   преосвященство   дал
формальное обещание ходатайствовать  о  нем  перед  председателем  совета  о
реализации векселей герцогов Наварренов  и  прочих  и  наложении  ареста  на
получаемые  ими  суммы  за  конфискованные  поместья.  Мера  эта  показалась
несколько  смелой  ловкому  прислужнику  павильона  Марсан;  он  дал   знать
виноделу, что им займутся в надлежащее время и  в  надлежащем  месте.  Можно
себе представить, какой шум поднялся среди сансерцев по поводу  безрассудной
женитьбы г-на де ла Бодрэ.
   - Разумеется, - сказал председатель суда Буаруж, - наш  карлик,  как  мне
передавали, очень был задет, услыхав на гулянье, что красавец Мило,  товарищ
прокурора в Невере, показывая на  башенки  Ла-Бодрэ,  говорил  господину  де
Кланьи: "Все это достанется мне!" - "Но, - возразил наш прокурор, - ведь  он
может  жениться  и  иметь  детей".  -  "Это  ему  недоступно!"  Можете  себе
представить, какую ненависть затаил заморыш де ла Бодрэ к великану де Мило.
   В Невере существовала мещанская ветвь рода  Мило,  сильно  нажившаяся  на
торговле скобяным товаром, вследствие чего представителю ее удалось  сделать
себе карьеру  по  судебному  ведомству,  где  оказывал  ему  покровительство
покойный Маршанжи.
   Быть может, приличнее было бы теперь же устранить из  этой  истории,  где
мораль играет  столь  важную  роль,  все  низменные  материальные  интересы,
которым целиком был предан г-н де ла Бодрэ, рассказав вкратце о  результатах
его домогательств в Париже. Кроме того, это разъяснит кое-какие таинственные
стороны современной  истории  и  те  скрытые  затруднения,  какие  встречали
министры на политической арене во время Реставрации.  Министерские  обещания
были так малонадежны, что г-н ла Бодрэ нашел нужным отправиться в Париж в то
самое время, как кардинал был призван туда на сессию палаты депутатов.
   Вот каким образом выпутался  из  положения  герцог  Наваррен,  первый  из
должников, подвергшийся угрозе со стороны г-на де ла  Бодрэ.  Однажды  утром
наш сансерец увидел, что к "Отелю  Майнц",  где  он  остановился,  на  улице
Сент-Оноре, возле  Вандомской  площади,  подъехал  министерский  поверенный,
большой дока по делам ликвидации.  Этот  элегантный  господин,  вышедший  из
элегантного кабриолета и одетый  как  нельзя  более  элегантно,  должен  был
подняться в номер 37, то есть на третий этаж, в комнатку, где застал  нашего
провинциала в то время, как тот варил себе на печурке кофе.
   - Не с господином ли Мило де ла Бодрэ имею честь...
   - Да, - ответил человечек, запахивая халат. Оглядев в лорнет этот халат -
плод нечестивого союза древнего узорчатого  плаща  г-жи  Пьедефер  и  платья
покойной г-жи де ла Бодрэ, - посредник нашел, что человек, халат и  глиняная
печурка, где в жестяной кастрюльке кипело молоко, достаточно красноречивы  и
что все тонкости тут излишни.
   - Держу пари, сударь, - начал он развязно, - что вы обедаете за сорок  су
у Юрбена, в Пале-Рояле.
   - Почему же?..
   - О! Мне помнится, я  вас  там  видел,  -  не  сморгнув  глазом,  ответил
парижанин. - Все кредиторы владетельных особ там обедают.  Вы  ведь  знаете,
что с первейших вельмож насилу получишь десять процентов долгу... Я  не  дал
бы и пяти за векселя покойного герцога Орлеанского.., и даже... (он  понизил
голос) его высочества...
   - Вы пришли купить мои  документы?  -  спросил  винодел,  воображая  себя
проницательным.
   - Купить?.. - усмехнулся посредник. - За кого  вы  меня  принимаете?..  Я
господин  де  Люпо,  чиновник  по  принятию   прошений,   первый   секретарь
министерства, и я пришел предложить вам полюбовную сделку, - Какую?
   - Вам, сударь, небезызвестна точка зрения вашего должника...
   - Моих должников...
   - Пусть должников, сударь, но вы знакомы также и с положением их дел: они
в  большой  милости  у  короля,  денег  же  у  них   нет,   а   расходы   по
представительству   громадные...   Вам   небезызвестны   также   затруднения
политические: нужно восстановить аристократию перед лицом грозного  третьего
сословия. Мысль короля, которую Франция не умеет ценить, заключается в  том,
чтобы создать из палаты пэров национальное учреждение, подобное английскому.
Для осуществления этой великой мысли  нужны  годы  и  миллионы...  Положение
обязывает, и герцог Наваррен, который является,  как  вам  известно,  первым
камергером двора его величества, не отрицает своего долга, но он не может...
(Будьте рассудительны! Учтите политическую сторону! Мы  едва  выбираемся  из
пропасти революций! Ведь вы тоже принадлежите к аристократии!) Итак,  он  не
может уплатить вам...
   - Милостивый государь...
   - Не спешите, - сказал де Люпо, - послушайте... Он не может уплатить  вам
деньгами. Что ж, как  умный  человек,  примите  уплату  в  виде  милостей..,
королевских или министерских.
   - Как! Мой отец в тысяча семьсот девяносто третьем году дал сто тысяч...
   - Дорогой мой, не  отвечайте  упреком!  Послушайте,  вот  вам  задача  из
политической арифметики: должность податного инспектора в Сансере  свободна;
г-н Гравье, бывший главный казначей армии, имеет на нее право, но  не  имеет
шансов; у вас есть шансы, но нет никакого права; вы получите эту  должность.
Прослужив три месяца, вы подаете в отставку, и господин Гравье  вручает  вам
двадцать тысяч франков. Мало того, вас представляют  к  королевскому  ордену
Почетного легиона.
   - Это уже кое-что, - промолвил винодел, прельщенный гораздо более суммой,
нежели орденской лентой.
   -  Но,  -  продолжал  де  Люпо,  -  вы  убедитесь  в   расположении   его
превосходительства, лишь когда возвратите его светлости герцогу де Наваррену
все ваши документы...
   Винодел вернулся в Сансер в качестве податного инспектора. Шесть  месяцев
спустя он был замещен г-ном Гравье, который во время Империи  прослыл  одним
из  любезнейших  чиновников  министерства  финансов   и,   разумеется,   был
представлен г-ном де ла Бодрэ его супруге.
   Едва освободившись от должности инспектора, г-н  де  ла  Бодрэ  явился  в
Париж для объяснений с прочими должниками. На  этот  раз  он  получил  место
референдария  по  министерству  юстиции,  титул  барона  и  орден  Почетного
легиона. Продав должность референдария по министерству юстиции, барон де  ла
Бодрэ нанес несколько визитов последним своим должникам и снова  появился  в
Сансере, уже в качестве чиновника по принятию прошений, а также королевского
комиссара при одной анонимной компании, учрежденной в Нивернэ, с  жалованьем
в шесть тысяч франков, - это было уже настоящей  синекурой.  Таким  образом,
простак ла Бодрэ, казалось, сделавший  с  финансовой  точки  зрения  ужасную
глупость, в  действительности  совершил  блестящую  операцию,  женившись  на
мадемуазель Пьедефер.
   Благодаря   мелочной   расчетливости   и    денежному    возмещению    за
национализированные в 1793 году  имения  отца,  этот  человек  в  1827  году
осуществил мечту всей своей жизни! Уплатив четыреста тысяч франков наличными
и приняв на себя обязательства, которые, как он выражался,  обрекали  его  в
течение шести лет питаться одним воздухом, он мог купить  на  берегу  Луары,
двумя милями выше Сансера, поместье Анзи, с великолепным замком, построенным
Филибером Делормом и составляющим предмет справедливого восхищения знатоков.
Наконец-то он попал в число крупных землевладельцев края! Но вряд ли радость
по  случаю  учреждения  майората,  состоявшего  из  поместья  Анзи,  ленного
владения Ла-Бодрэ и имения Ла-Отуа,  на  основании  королевской  грамоты  от
декабря 1829 года, вознаградила  гордость  Дины,  понявшей,  что  теперь  ей
придется терпеть тайную нужду вплоть до 1835 года. Благоразумный де ла Бодрэ
не позволил жене поселиться в Анзи или производить  там  малейшие  перемены,
пока не будет уплачен последний взнос за имение.
   В этом беглом обзоре деловых приемов первого барона  де  ла  Бодрэ  виден
весь человек целиком. Люди, знакомые с причудами провинциалов, узнают  здесь
страсть к  земле,  страсть  всепоглощающую,  страсть  слепую,  особого  рода
алчность, выставленную  напоказ  и  часто  ведущую  к  разорению  вследствие
недостатка равновесия между процентами по закладным и доходом с земель. Все,
кто с 1802 по 1827 год насмехался над маленьким де ла Бодрэ,  наблюдая,  как
он пешечком плетется в Сен-Тибо и занимается там делами с жадностью  буржуа,
живущего своими виноградниками, - все, кто не понимал  его  пренебрежения  к
милостям, доставлявшим ему должности,  которые  он  бросал,  едва  успев  их
получить,  разгадали  наконец  его  тайну,  увидав,  как  этот  formica  leo
 ринулся на свою добычу,  дождавшись  минуты,  когда
мотовство герцогини Мофриньез привело к продаже ее великолепного поместья.
   Госпожа Пьедефер переселилась к дочери. Объединенные состояния г-на де ла
Бодрэ и его тещи, которая удовольствовалась пожизненной рентой в  двенадцать
тысяч франков, предоставив  зятю  имение  Ла-Отуа,  давали  вместе  солидный
доход, приблизительно в пятнадцать тысяч франков.
   В первые дни замужества Дина добилась перемен,  сделавших  дом  ла  Бодрэ
очень приятным. Велев снести погреба, давильни  и  безобразные  службы,  она
превратила громадный двор в английский сад. Позади дома - небольшой,  но  не
лишенной своеобразия постройки  с  башенками  и  островерхой  крышей  -  она
разбила второй сад с густым кустарником, цветами и газонами, отделив его  от
виноградников стеной, скрытой под вьющимися растениями. Наконец  в  домашний
быт она внесла весь тот комфорт,  который  позволила  ей  скудость  средств.
Чтобы не дать себя разорить юной особе, хотя бы и  столь  выдающейся,  какой
казалась Дина,  ловкий  г-н  де  ла  Бодрэ  догадался  умолчать  о  деньгах,
получаемых с парижских должников.  Глубокая  скрытность,  проявляемая  им  в
отношении дел, придавала его характеру какую-то таинственность  и  возвышала
его в глазах жены в первые годы  брака,  -  столько  величия  заключается  в
молчании!
   Перемены, производившиеся в Ла-Бодрэ, внушили  сансерцам  пылкое  желание
увидеть новобрачную, тем более что Дина не хотела показываться в обществе  и
принимать гостей, пока не почувствует себя во всеоружии, не  изучит  местных
нравов и в особенности самого молчаливого г-на  ла  Бодрэ.  Когда  же  одним
весенним утром 1825 года сансерцы увидели  на  гулянье  прекрасную  г-жу  ла
Бодрэ в синем бархатном платье, а мать  ее  в  бархатном  черном,  в  городе
поднялся великий шум. Этот наряд  утвердил  превосходство  молодой  женщины,
воспитанной в столице Берри. Принимая  у  себя  этого  беррийского  феникса,
сансерцы  опасались  сказать  что-нибудь  недостаточно  умное  и  тонкое  и,
конечно, держали себя натянуто в  присутствии  г-жи  де  ла  Бодрэ,  которая
навела нечто вроде паники на всех местных дам. А когда в  гостиной  Ла-Бодрэ
их восхищенным взорам предстал ковер, выделанный под  кашмирский,  золоченая
мебель в стиле Помпадур, штофные занавеси на окнах, а на круглом столе среди
нескольких новых книг полная цветов японская  ваза  в  виде  рога  изобилия;
когда красавица Дина без всяких церемоний уселась за рояль и начала играть с
листа,  то  сложившееся  представление  о  ее  превосходстве   усилилось   в
необычайной степени. Чтобы ни в коем случае не  опуститься  и  не  поддаться
дурному вкусу. Дина решила следить за модами и малейшими новинками в области
предметов роскоши,  поддерживая  для  этого  деятельную  переписку  с  Анной
Гростет, своей закадычной подругой по пансиону Шамароль.  Единственная  дочь
генерального откупщика в Бурже, Анна благодаря своему состоянию вышла  замуж
за третьего сына графа де Фонтэн. И вот женщины, бывая  в  Ла-Бодрэ,  всегда
чувствовали себя уязвленными первенством, которое Дина  завоевала  по  части
мод; сколько они ни старались, а всегда оказывались позади, или, как говорят
любители скачек, теряли дистанцию. Если все  эти  мелочи  давали  сансерским
дамам повод к злобной зависти, то умение Дины вести беседу  и  ее  остроумие
породили настоящую ненависть. Стремясь держаться на  уровне  духовной  жизни
Парижа, г-жа де  ла  Бодрэ  ни  в  ком  не  терпела  пустословия,  устарелых
учтивостей и бессодержательных фраз; она наотрез  отказалась  от  участия  в
пересудах  и  мелких  сплетнях,  в  том  низкопробном   злословии,   которое
составляет  основу  провинциальных  разговоров.  Она  любила  рассуждать  об
открытиях  в  науках  и  искусствах,  о  новых  произведениях,  только   что
появившихся на театральной сцене или в поэзии, и в речах  ее  всем  чудилась
игра мысли, тогда как она всего лишь играла модными словами.
   Аббат  Дюре,  старый  сансерский  священник,  принадлежавший  к  прежнему
духовенству Франции, человек светский, который не прочь  был  и  поиграть  в
карты, не решаясь, однако, дать волю своей склонности в таком  "либеральном"
городке, как Сансер, был очень счастлив, когда появилась г-жа де ла Бодрэ, и
сдружился с нею как нельзя лучше. Супрефект, некий виконт де Шаржбеф, был  в
восторге, что нашел в  салоне  г-жи  де  ла  Бодрэ  оазис,  где  можно  было
передохнуть от провинциальной жизни.  Что  же  касается  прокурора  г-на  де
Кланьи, то восхищение красавицей Диной накрепко  приковало  его  к  Сансеру.
Обуреваемый страстью судейский чиновник отказался от всякого продвижения  по
службе и весь  отдался  благоговейной  любви  к  этому  ангелу  изящества  и
красоты. Это был  рослый,  сухощавый  мужчина  с  разбойничьей  физиономией,
украшенной парой свирепых глаз  в  темных  орбитах  и  громадными  нависшими
бровями; красноречие г-на де Кланьи, вполне отличное от его любви, не лишено
было остроты.
   Господин Гравье был низенький человечек, плотный  и  жирный,  во  времена
Империи  восхитительно  певший  романсы  и  обязанный  этому  таланту  своим
назначением на высокий пост главного  казначея  армии.  Принимая  участие  в
крупных предприятиях в  Испании  вместе  с  некоторыми  видными  генералами,
принадлежавшими  тогда  к  оппозиции,  он  сумел  извлечь   выгоду   из   их
парламентских связей с министром, который, во внимание к потере г-ном Гравье
должности, пообещал ему место податного  инспектора  в  Сансере  и  в  конце
концов предоставил ему купить это место. Легковесный ум - черта людей  эпохи
Империи - со временем отяжелел у г-на Гравье; он не  понял  или  не  пожелал
понять огромной разницы между нравами Реставрации и нравами Империи;  но  он
считал себя много выше г-на де Кланьи, одевался с большим вкусом, следил  за
модой, появлялся в желтом жилете, серых панталонах и обтянутом сюртуке,  шею
повязывал модным шелковым галстуком, продетым в брильянтовое  кольцо,  тогда
как прокурор  не  вылезал  из  фрака,  черных  панталон  и  жилета,  нередко
потертых.
   Эти четыре особы первые пришли в восторг от  образованности,  прекрасного
вкуса и остроумия Дины и объявили ее женщиной высочайшего  ума.  Тогда  дамы
решили между собой: "Госпожа де ла Бодрэ, должно быть, вволю потешается  над
нами..." Такое мнение, более или менее справедливое,  привело  к  тому,  что
дамы  стали  избегать  визитов  в  Ла-Бодрэ.  Заподозренная  и  уличенная  в
педантизме на том  основании,  что  она  говорила  правильным  языком.  Дина
получила прозвище "Сафо  из  Сен-Сатюра".  Кончили  тем,  что  стали  дерзко
издеваться над так называемыми "великими достоинствами" Дины. Тогда она сама
сделалась врагом сансерских дам.  Дошли  даже  до  того,  что  вообще  стали
отрицать ее превосходство, впрочем  весьма  относительное,  ибо  оно  только
подчеркивало чужое невежество  и  не  прощало  его.  Когда  все  горбаты,  -
стройная фигура кажется уродством; поэтому на Дину  стали  смотреть  как  на
урода и существо опасное, и вокруг нее образовалась пустота. Удивленная тем,
что, несмотря на ее предупредительность, дамы заезжают к ней очень  редко  и
лишь на несколько минут, Дина  спросила  г-на  де  Кланьи  о  причине  этого
явления.
   - Вы слишком выдающаяся женщина, и другие женщины любить вас не могут,  -
ответил прокурор.
   Господин Гравье, к которому бедная покинутая Дина  обратилась  с  тем  же
вопросом, заставил бесконечно себя просить и наконец сказал:
   - Но, моя красавица, вы не довольствуетесь тем, что очаровательны,  вы  -
умница, образованная, вы много читали, вы любите поэзию, вы  музыкантша,  вы
восхитительно   владеете   разговором.   Женщины   не    прощают    стольких
преимуществ!..
   Мужчины говорили г-ну де ла Бодрэ:
   - Ваша жена выдающаяся женщина, вы должны быть очень счастливы.
   И в конце концов ла Бодрэ сам стал говорить:
   - Моя жена выдающаяся женщина, я очень счастлив, - и т, д.
   Госпожа Пьедефер, возгордившись  успехами  дочери,  тоже  позволяла  себе
изрекать фразы вроде следующей:
   - Моя дочь выдающаяся женщина! Она написала вчера госпоже де Фонтан то-то
и то-то.
   Кто знает свет,  Францию,  Париж,  разве  не  согласится,  что  множество
знаменитых репутаций создалось подобным образом?
   По прошествии двух лет, к концу 1825 года. Дину де ла  Бодрэ  обвинили  в
том, что она оказывает гостеприимство только одним мужчинам, и вменили ей  в
преступление ее отчужденность от женщин.  Всякий  ее  поступок,  даже  самый
невинный,  подвергался  обсуждению  и  кривотолкам.   Пожертвовав   чувством
собственного достоинства, насколько это возможно для воспитанной женщины,  и
пойдя им навстречу, г-жа де л