Оноре ДЕ БАЛЬЗАК
    Романы

ОБЕДНЯ БЕЗБОЖНИКА
БРАЧНЫЙ КОНТРАКТ
ДОЧЬ ЕВЫ
ДЕЛО ОБ ОПЕКЕ
ОНОРИНА
АЛЬБЕР САВАРЮС
МНИМАЯ ЛЮБОВНИЦА
ПРОВИНЦИАЛЬНАЯ МУЗА


   Оноре ДЕ БАЛЬЗАК
   ОБЕДНЯ БЕЗБОЖНИКА



   ONLINE БИБЛИОТЕКА  http://www.bestlibrary.ru


   Огюсту Борже посвящает его друг,
   Де Бальзак.

   Доктор Бьяншон, обогативший науку ценной физиологической теорией и еще  в
молодости ставший знаменитостью Парижского медицинского факультета -  центра
просвещения, почитаемого европейскими медиками,  -  до  того  как  сделаться
терапевтом, долгое время был хирургом. В свои студенческие годы  он  работал
под руководством прославленного Деплена, одного  из  величайших  французских
хирургов, блеснувшего в науке, как метеор. Даже  враги  Деплена  признавали,
что он унес с собой в могилу свой метод, который  невозможно  было  передать
кому-либо другому.  Как  у  всех  гениальных  людей,  у  него  не  оказалось
наследников: он все принес и все унес с  собой.  Слава  хирургов  напоминает
славу актеров: они существуют, лишь пока живут, а  после  смерти  талант  их
трудно оценить.  Актеры  и  хирурги,  а  также,  впрочем,  великие  певцы  и
музыканты-виртуозы, удесятеряющие своим исполнением  силу  музыки,  все  они
герои одного мгновения. Судьба  Деплена  служит  доказательством  того,  как
много общего в участи этих мимолетных  гениев.  Его  имя,  еще  вчера  столь
знаменитое, нынче почти забытое, не выйдет за пределы медицинского мира. Но,
впрочем, разве не требуются чрезвычайные обстоятельства, чтобы  имя  ученого
перешло из области науки в общую историю человечества? Обладал ли Деплен той
универсальностью знаний, которая делает  человека  выразителем  или  фигурой
своего века? У Деплена было изумительное чутье: он постигал больного  и  его
болезнь путем не то природной, не то приобретенной интуиции, позволявшей ему
установить индивидуальные особенности данного случая и точно определить  тот
час  и  минуту,  когда  следовало  производить  операцию,  учтя   при   этом
атмосферические условия и особенности  темперамента  больного.  Чтобы  иметь
возможность идти таким образом в  ногу  с  природой,  не  изучил  ли  Деплен
непрестанное усвоение тех элементов, которые человек извлекает из воздуха  и
земли и перерабатывает на свой особый лад?  Пользовался  ли  он  той  мощной
силой дедукции и аналогии, которой был обязан своим гением Кювье? Как бы там
ни было, этот человек стал поверенным всех тайн плоти, он читал в ее прошлом
и в ее будущем, опираясь на настоящее. Но воплотил ли он в  своем  лице  всю
науку, как Гиппократ, Гален, Аристотель? Создал ли он школу,  открыл  ли  ей
пути к  новым  мирам?  Нет.  Правда,  нужно  признать,  что  этот  неусыпный
наблюдатель химии человеческого организма проник в древнюю науку  магов:  он
схватывал жизненные начала еще в их становлении, видел истоки  жизни,  видел
ту жизнь, которая не стала  еще  жизнью  и  которая  подготовительной  своей
работой обусловливает  существование  организма.  Но,  к  сожалению,  все  в
Деплене  носило  личный  характер:  эгоизм  был  при  жизни   причиной   его
одиночества, и этот же эгоизм убил его посмертную славу. Над его могилой  не
высится статуя, которая громко вещает грядущим поколениям  тайны,  раскрытые
самоотверженными  исканиями  гения.   Но,   быть   может,   талант   Деплена
соответствовал его убеждениям, а потому и был смертен.  Для  Деплена  земная
атмосфера была полостью, зарождающей в себе жизнь, земля была подобна яйцу в
скорлупе, и вот он, не будучи в  состоянии  ответить  на  вопрос,  что  было
вначале: яйцо или курица, отрицал  и  петуха  и  яйцо.  Он  не  верил  ни  в
сотворение первобытного животного мира, ни в бессмертие  человеческой  души.
Деплен не сомневался, он отрицал. То был откровенный, чистейшей воды атеизм,
который присущ многим ученым: это прекраснейшие люди, но они до мозга костей
атеисты - атеисты, исповедующие атеизм с такой  же  убежденностью,  с  какой
религиозно настроенные люди его отвергают. У Деплена и  не  могло  сложиться
иных убеждений: ведь он с молодых лет привык рассекать скальпелем человека -
венец всего живого - до его рождения,  при  жизни  и  после  смерти,  привык
копаться во всех его органах и нигде  не  находил  эту  единую  душу,  столь
необходимую для всех религиозных учений. Обнаружив в организме три центра  -
мозговой, нервный и дыхательно-кровеносный, - из которых первые два способны
так замечательно заменять друг друга, Деплен в конце своей жизни даже пришел
к убеждению, что слух и зрение не являются абсолютно необходимыми для  того,
чтобы слышать и видеть: их явно может заменить  солнечное  сплетение.  Найдя
таким образом в человеке две души, Деплен увидел в этом подтверждение  своих
атеистических взглядов, хотя вопрос о боге этим фактом отнюдь не  задевался.
Говорят, что знаменитый хирург умер, не раскаявшись  в  своих  заблуждениях,
как, к сожалению, умирают многие гениальные люди, да помилует бог их души.
   Этот крупный человек был во многом  мелочен  -  так  говорили  о  Деплене
враги,  желавшие  омрачить  его  славу.  Но  в  том,  что  они  считали  его
мелочностью,  правильнее  видеть  противоречия   чисто   внешнего   порядка.
Завистники и тупицы никогда не  могут  понять  тех  побуждений,  по  которым
действуют выдающиеся умы; поэтому, как только они подметят  несколько  таких
поверхностных противоречий, они тотчас хватаются за них,  составляют  на  их
основании обвинительный акт и добиваются немедленного осуждения обвиняемого.
Пусть  в  дальнейшем   успешное   достижение   цели   оправдывает   тактику,
подвергшуюся стольким нападкам, и обнаруживает соответствие между средствами
и целью, но авангардные стычки с клеветой не проходят бесследно. Так в  наши
дни осуждали Наполеона за то,  что  он  простирал  крылья  своего  орла  над
Англией: только 1822 год уяснил нам 1804 год и булонские десантные суда.
   Слава и познания Деплена были неуязвимы; поэтому его враги избрали  своей
мишенью всякие странности его нрава, его характер. Между тем Деплену  просто
была присуща та черта,  которую  англичане  зовут  эксцентричностью.  То  он
одевался  с  великолепием  трагика  Кребильона,  то   обнаруживал   странное
равнодушие к вопросам костюма, то ездил  в  коляске,  то  ходил  пешком.  То
резкий, то добрый, казавшийся  жадным  и  скупым  и,  однако  же,  способный
предоставить свое состояние  в  распоряжение  своих  изгнанных  повелителей,
которые удостоили его чести принять на несколько дней его  поддержку,  -  он
больше чем кто бы то ни было вызывал самые противоречивые суждения.  Правда,
чтобы добиться некоей черной орденской ленточки, гоняться за которой ему бы,
как врачу, не пристало, он оказался способен выронить при дворе  молитвенник
из кармана, - но будьте уверены, что втайне он над всем в жизни  насмехался.
Деплен имел возможность наблюдать людей и с показной стороны и без  прикрас,
он видел  их  такими,  какими  они  являются  в  действительности,  в  самых
торжественных и в самых обыденных жизненных обстоятельствах, - и он  глубоко
презирал людей. У великого человека качества его души  нередко  находятся  в
соответствии друг с другом. Если  у  кого-нибудь  из  этих  колоссов  больше
таланта, чем ума, он все-таки умнее того, о ком говорят просто:  "Это  умный
человек". Гениальность предполагает внутреннее зрение. Зрение это может быть
ограничено кругозором отдельной специальности; но кто видит цветок - видит и
солнце. Однажды,  услышав  из  уст  спасенного  им  дипломата  вопрос:  "Как
здоровье  императора?",  Деплен  заметил:  "Царедворец  ожил,  -  оживет   и
человек". Тот, кто способен бросить такое замечание, не  только  хирург,  не
только врач, - но еще и большая умница. Вот поэтому  наблюдатель,  привыкший
терпеливо  и  прилежно  всматриваться  во  все  человеческое,  извинит   его
самомнение и поверит, как верил в это он сам, что из великого хирурга мог бы
выйти не менее великий министр.
   Из целого ряда загадок, усматриваемых современниками в жизни Деплена,  мы
выбрали одну из самых интересных: в конце  нашего  рассказа  будет  дана  ее
разгадка, и  эта  разгадка  очистит  память  Деплена  от  некоторых  нелепых
обвинений.
   Орас Бьяншон был одним из любимых учеников Деплена. Прежде чем  поступить
ассистентом-практикантом  в  клинику   Отель-Дье,   Орас   Бьяншон,   будучи
студентом-медиком, проживал в  Латинском  квартале,  в  нищенском  пансионе,
известном под названием "Дом Воке". Бедный  молодой  человек  испытывал  там
муки жестокой нужды, но, как из горнила, мощные таланты должны  выходить  из
нее чистыми и неуязвимыми, подобно алмазам, которые  могут  выдержать  любой
удар, не разбившись. Закаляясь на огне своих яростно пылающих страстей,  они
проникаются неподкупной честностью и, замкнув свои  обманутые  вожделения  в
пределы непрестанного  труда,  заранее  приучаются  к  той  борьбе,  которая
составляет удел гениев. Орас был человек прямой, не способный  ни  на  какие
компромиссы в вопросах чести,  -  человек  не  фразы,  а  действия,  готовый
заложить для друга свой  единственный  плащ,  пожертвовать  для  него  своим
временем и сном. Словом, это был один из тех друзей, которые не задумываются
над тем, много ли они получат в обмен за то, что дают сами, так  как  бывают
уверены, что и  сами  они,  в  свою  очередь,  получат  больше,  чем  дадут.
Большинство друзей Ораса испытывало к нему то глубокое внутреннее  уважение,
какое внушает к себе добродетель, чуждая всякой позы; некоторые  же  из  них
боялись его осуждения.  Но  Орас  проявлял  свои  достоинства  без  малейшей
педантичности. В  нем  не  было  никакой  склонности  к  пуританизму  или  к
проповедничеству: давая совет, он охотно пересыпал его крепкими словечками и
при случае любил выпить и закусить на славу.
   Веселый собутыльник, столь же мало чопорный, как и любой кирасир,  прямой
и откровенный, не как моряк - ибо теперешние моряки - хитрые дипломаты, -  а
как славный молодой человек, которому нечего скрывать в своей жизни, он  шел
вперед с высоко поднятой головой и смеющимися глазами.  Чтобы  выразить  все
одним словом, скажем, что он был Пиладом многих Орестов:  ведь  в  наши  дни
наиболее  реальным  воплощением  античных  фурий  являются  кредиторы.  Орас
переносил свою бедность с той легкостью духа, которая является, быть  может,
одним из основных элементов мужества; и как все те, у кого нет ничего, почти
никогда не брал у других взаймы. Воздержанный, как верблюд,  проворный,  как
олень, он отличался твердостью  убеждений  и  строгостью.  Когда  знаменитый
хирург понял те достоинства и недостатки, которые в их  совокупности  делают
вдвойне драгоценным доктора Ораса Бьяншона для его  друзей,  тогда  началась
счастливая пора т в жизни Ораса. Если главный врач  клиники  берет  молодого
человека под свое покровительство, карьера  этого  молодого  человека  может
считаться обеспеченной. Деплен обычно  брал  с  собой  Бьяншона  в  качестве
ассистента  при  своих  врачебных  визитах   в   богатые   дома;   некоторое
вознаграждение обычно перепадало при этом и ассистенту, не считая того,  что
во время  этих  визитов  ему,  провинциалу,  постепенно  раскрывались  тайны
парижской жизни. Деплен прибегал к услугам Бьяншона в качестве ассистента  и
тогда, когда принимал  больных  у  себя  на  дому,  иногда  он  поручал  ему
сопровождать какого-нибудь богатого больного на минеральные воды  -  словом,
он подготовлял Бьяншону клиентуру. В результате  у  хирурга-тирана  появился
через некоторое время Сеид. Эти два человека, из которых один,  находившийся
на вершине почестей и знания, пользовался  огромным  богатством  и  огромной
славой, другой, не богатый и не знаменитый, мерцал незаметной звездочкой  на
парижском небосклоне, стали близки друг  другу.  Великий  Деплен  ничего  не
скрывал от своего ассистента.  Бьяншону  было  известно,  села  ли  такая-то
женщина на стул рядом с его учителем или на тот пресловутый  диван,  который
стоял в кабинете Деплена и на котором он спал;
   Бьяншон был посвящен в тайны  этого  темперамента,  соединившего  в  себе
пылкость льва и  силу  быка,  темперамента,  который  постепенно  раздвинул,
расширил сверх меры грудь великого человека и послужил причиной  его  смерти
(Деплен умер от расширения сердца). Ассистент  изучил  все  странности  этой
безмерно  занятой  жизни,  все  расчеты  скаредной  скупости,  все   надежды
политика, скрытого в этом человеке науки, и он предвидел  то  разочарование,
которое принесет Деплену единственное чувство,  доступное  его  сердцу:  ибо
все-таки это  было  сердце  не  из  бронзы,  а  только  снаружи  похожее  на
бронзовое.
   Однажды Бьяншон рассказал Деплену, что  один  бедный  водонос,  живший  в
квартале Сен-Жак, тяжко заболел от переутомления и нужды:  всю  долгую  зиму
1821 года этот бедный овериец питался одной картошкой.  Деплен  бросил  всех
своих больных. Чуть не загнав  свою  лошадь,  он  примчался  с  Бьяншоном  к
бедняку, которого и перевезли под  личным  присмотром  Деплена  в  больницу,
открытую знаменитым Дюбуа в предместье Сен-Дени. Деплен вылечил  овернца,  а
когда тот выздоровел, дал ему денег на покупку лошади и бочки. Этот  овернец
отличился впоследствии одним своеобразным поступком. Кто-то  из  его  друзей
заболел. Овернец тотчас же привел его к Деплену, говоря своему благодетелю:
   - Я не потерпел бы, чтобы он пошел к кому-нибудь другому.
   Как ни был груб Деплен, но тут он пожал овернцу руку и сказал ему:
   - Приводи их всех ко мне.
   Он поместил уроженца Канталя в клинику Отель-Дье и  проявил  в  отношении
его величайшую заботливость. Бьяншон уже  неоднократно  замечал  пристрастие
своего принципала к овернцам-водоносам; но так как для Деплена его работа  в
клинике Отель-Дье служила  предметом  своеобразной  гордости,  ассистент  не
усмотрел в его поведении ничего необычного.
   Однажды, проходя часов в девять утра по площади  св.  Сульпиция,  Бьяншон
увидел своего учителя: Деплен входил в ту церковь, от которой получила  свое
имя и площадь. Деплен,  всегда  пользовавшийся  кабриолетом,  на  этот  раз,
однако, пришел пешком и украдкой вошел в церковь через боковые двери с улицы
Пти-Лион, будто входил в какой-то  подозрительный  дом.  Ассистент,  знавший
убеждения своего учителя и к тому же  сам  кабанист,  диавольски  (именно  в
таком  начертании,  по-видимому,   означающем   у   Рабле   высшую   степень
дьявольщины) упорный, почувствовал понятное любопытство;  стараясь  остаться
незамеченным, он проник в церковь и увидел картину,  немало  его  удивившую:
великий Деплен, этот атеист,  так  безжалостно  издевавшийся  над  ангелами,
которые недоступны ланцету, не  знают  ни  фистулы,  ни  гастритов,  -  этот
неустрашимый насмешник смиренно стоял на коленях..,  и  где  же?  В  часовне
богоматери! Он отстоял там обедню, пожертвовал на церковь, на бедных - и все
это с той же серьезностью, как при какой-нибудь операции.
   "Уж верно, он зашел в церковь не затем, чтобы кое-что выяснить в  вопросе
о родах богоматери, - подумал изумленный Бьяншон. -  Если  б  я  увидел  его
поддерживающим одну из кистей балдахина на празднике Тела господня, это было
бы только смешно. Но застать его в церкви в этот час, одного, без свидетелей
- это поистине наводит на размышления!"
   Не желая, чтобы  кто-нибудь  мог  подумать,  будто  он  подсматривает  за
главным хирургом клиники Отель-Дье, Бьяншон удалился. Случайно Деплен в  тот
же день пригласил его отобедать с  ним  в  ресторане.  За  десертом  Бьяншон
искусно навел разговор на обедню, назвав ее лицемерной комедией.
   - Комедия, которая стоила христианскому миру больше крови, чем все  войны
Наполеона и  все  пиявки  Бруссе,  -  сказал  Деплен.  -  Обедня  -  папское
изобретение, не старше шестого века; в основе его лежат слова:
   "Сие  есть  тело  мое".  Какие  потоки  крови  пришлось  пролить,   чтобы
установить  праздник  Тела   господня,   которым   папский   престол   хотел
ознаменовать свою победу, в споре  о  реальном  пресуществлении  даров,  над
еретиками, которые триста лет вносили смуту в церковь. Папское  нововведение
привело к войнам с графом Тулузским и альбигойцами: вальденсы  и  альбигойцы
не хотели признавать его.
   Тут Деплен дал волю своему остроумию атеиста, и из уст его полился  поток
вольтерьянских  острот;  выражаясь  точнее,  это  было  скверное  подражание
"Цитатору".
   "Что за  чудеса?  -  думал  Бьяншон.  -  Куда  же  девался  мой  утренний
богомолец?"
   Он ничего не сказал Деплену и усомнился в том, действительно ли видел его
в церкви св. Сульпиция. Деплен не стал бы лгать Бьяншону: они слишком хорошо
знали друг друга и уже не раз  обменивались  мыслями  по  другим,  не  менее
важным вопросам, не раз обсуждали различные системы,  трактующие  de  reruni
natura , зондировали  или  рассекали  их  ножами  и
скальпелем неверия. Прошло три месяца. Бьяншон не возвращался более к  этому
эпизоду, хотя он и запечатлелся в его памяти. В том же году однажды один  из
врачей клиники Отель-Дье в присутствии Бьяншона взял Деплена за руку, как бы
желая задать ему вопрос.
   - Зачем вы заходили в церковь святого  Сульпиция,  уважаемый  учитель?  -
спросил он.
   - Я шел к больному священнику - у него гнойное воспаление коленной чашки,
- ответил Деплен. - Герцогиня Ангулемская оказала мне честь, обратясь ко мне
с просьбой, чтобы я взял на себя его лечение.
   Атака  была  отбита.  Врач  удовлетворился  полученным  объяснением,   но
Бьяншона оно не убедило.
   "Вот как! Он ходит в церковь осматривать больные колени!  -  сказал  себе
ассистент. - Он был у обедни".
   Бьяншон решил выследить Деплена; он припомнил, в какой именно день и  час
входил Деплен в церковь св. Сульпиция, решил через год быть в это же время у
церкви, чтобы проверить, явится ли он снова. Если  бы  Деплен  действительно
явился, такая периодичность посещений церкви могла бы  послужить  основанием
для научного исследования данного случая,  ибо  прямого  противоречия  между
мыслью и действием у такого человека существовать  не  могло.  На  следующий
год, в тот же день и час, Бьяншон, который уже не был  ассистентом  Деплена,
увидел, как кабриолет хирурга остановился  на  углу  улицы  Турнон  и  улицы
Пти-Лион, как его друг вышел из кабриолета  и,  с  иезуитской  осторожностью
пробираясь вдоль стен домов, направился  к  церкви,  вошел  в  нее  и  снова
отстоял  обедню  перед  алтарем  богоматери.  Это  был  Деплен,  собственной
персоной! Главный хирург, в душе атеист, игрой случая - богомолец. Положение
осложнялось. Упорство знаменитого ученого путало все карты. По уходе Деплена
Бьяншон подошел к ризничему, прибиравшему  церковную  утварь,  и  спросил  у
него, был ли только что ушедший господин постоянным посетителем церкви.
   - Вот уже двадцать лет, как я здесь служу, - ответил ризничий,  -  и  все
время господин Деплен приходит четыре раза  в  год  к  этой  обедне;  она  и
служится по его заказу.
   "Обедня, заказанная Депленом! - подумал, уходя, Бьяншон. - Это,  на  свой
лад, стоит тайны непорочного зачатия, а  ведь  одной  этой  тайны  довольно,
чтобы сделать любого врача неверующим".
   Время шло. Хоть доктор  Бьяншон  и  был  другом  Деплена,  ему  никак  не
удавалось найти удобный случай заговорить с  ним  об  этой  особенности  его
жизни. Обычно они встречались во врачебной или светской обстановке; но в ней
невозможны те откровенные беседы наедине, когда друзья, грея ноги у камина и
откинувшись головой на  спинку  кресла,  поверяют  друг  другу  свои  тайны.
Наконец через семь лет, после  революции  1830  года,  когда  толпа  громила
архиепископскую резиденцию, когда под влиянием агитации  республиканцев  она
уничтожала золоченые кресты,  сверкавшие  подобно  молниям  над  необозримым
океаном домов, когда  улицей  владели  Неверие  и  Мятеж,  -  Бьяншон  вновь
подглядел, как Деплен входит в церковь св. Сульпиция. Он последо