вспомнив  имя,   несколько   раз
произнесенное маленькой Джиной, - я  не  сержусь,  не  браните  ее!  Счастье
говорить с вами стоит удара кинжалом. Только покажите мне дорогу,  мне  надо
вернуться в дом Штопферов. Будьте спокойны, я никому ничего не скажу.
   Франческа, придя в  себя  от  удивления,  помогла  Родольфу  подняться  и
сказала несколько слов Джине, глаза которой наполнились слезами. Обе женщины
усадили Родольфа на скамью, сняли с него  верхнее  платье,  жилет,  галстук.
Джина расстегнула его рубашку и высосала из раны кровь.  Франческа,  оставив
их на минуту вдвоем, вернулась  с  большим  куском  английского  пластыря  и
приложила его к ране.
   - Вы можете теперь дойти до дому, - сказала она. Они взяли его под  руку,
и Родольф был отведен  к  калитке,  ключ  от  которой  находился  в  кармане
передника Франчески.
   - Говорит ли Джина по-французски? - спросил он ее.
   - Нет. Но не волнуйтесь, - сказала Франческа с некоторым нетерпением.
   - Позвольте мне посмотреть на вас! - продолжал  с  нежностью  Родольф.  -
Ведь я, быть может, долго не смогу прийти.
   Он прислонился к одному из  столбов  калитки  и  взглянул  на  прекрасную
итальянку, позволившую любоваться ею целую минуту, среди дивной тишины,  при
свете луны, озарявшей красивейшее из швейцарских озер.
   Франческа, в самом деле, представляла собой классический  тип  итальянки,
именно такой, какой воображение представляет  себе.  Прежде  всего  Родольфу
бросились в глаза изящество и грациозность ее  фигуры,  крепкой  и  сильной,
несмотря на внешнюю хрупкость и гибкость.  Легкая  бледность,  покрывшая  ее
лицо, выдавала внезапное волнение, но не могла скрыть неги,  которою  дышали
ее влажные, бархатисто-черные глаза.  Руки,  столь  красивые,  что  вряд  ли
какой-либо греческий скульптор  мог  изваять  подобные,  покоились  на  руке
Родольфа; их белизна выделялась на черном  фоне  его  сюртука.  Неосторожный
француз лишь мельком успел заметить овальную, слегка удлиненную  форму  лица
Франчески, полуоткрытый, чуточку грустный рот  со  свежими,  яркими  губами,
позволявший видеть блестящие зубы. Очертания ее лица были так прекрасны, что
служили порукой долговечности ее  ослепительной  красоты;  но  больше  всего
поразили  Родольфа  восхитительная  непринужденность  и  чисто   итальянская
искренность, с какими эта женщина отдавалась чувству сострадания.
   Франческа сказала несколько слов Джине;  последняя  отвела  Родольфа  под
руку до самого дома Штопферов и, позвонив, скрылась, подобно ласточке.
   "Однако эти патриоты скоры  на  руку!  -  подумал  Родольф,  почувствовав
сильную боль, когда остался один, и лег в постель. - Nel lago! Джина бросила
бы меня в озеро с камнем на шее!"
   С рассветом он послал в Люцерн за лучшим  хирургом;  когда  тот  приехал,
Родольф попросил его соблюдать  строжайшую  тайну,  дав  понять,  что  этого
требует честь.
   Леопольд вернулся из своей поездки в тот  самый  день,  когда  влюбленный
юноша встал с постели. Родольф придумал предлог, объяснявший его нездоровье,
и поручил другу поехать в Люцерн  за  вещами  и  письмами.  Оттуда  Леопольд
привез ужасное, трагическое известие: мать Родольфа умерла. Роковое  письмо,
отправленное отцом Леопольда, пришло в Люцерн уже после их отъезда.
   Несмотря на принятые Леопольдом предосторожности, Родольф заболел нервной
горячкой. Лишь только будущий нотариус увидел, что его друг  вне  опасности,
он уехал во Францию с доверенностью от него. Таким образом, Родольф  остался
в Жерсо, единственном  месте,  где  его  скорбь  могла  утихнуть.  Положение
молодого француза, его отчаяние и обстоятельства, вследствие которых  потеря
матери была для него тяжелее, чем для кого-нибудь другого, стали известны  и
привлекли к нему внимание и  сочувствие  всех  жителей  Жерсо.  Каждое  утро
мнимая немая навещала француза, чтобы сообщить своей госпоже,  как  он  себя
чувствует.
   Лишь  только  Родольф  смог   выходить,   он   отправился   к   Бергманам
поблагодарить мисс Фанни Ловлес и ее отца за участие, с каким они  отнеслись
к нему. Старый итальянец впервые с  тех  пор,  как  поселился  у  Бергманов,
позволил иностранцу посетить его жилище;  Родольфа  приняли  очень  радушно,
сочувствуя постигшему его несчастью, а также потому, что он был французом, а
это отводило от него всякие подозрения.  Франческа  была  так  красива  этим
вечером, при свечах, что в подавленное горем сердце  Родольфа  снова  проник
луч света. От ее  улыбки  в  душе  молодого  человека,  несмотря  на  траур,
расцветали розы надежды. Она  пела,  но  не  веселые  арии,  а  серьезные  и
торжественные мелодии, отвечавшие настроению Родольфа, который  заметил  эту
трогательную предупредительность. В восемь часов вечера  старик  оставил  их
вдвоем, не проявляя никаких опасений, и удалился к себе. Когда пение утомило
Франческу, она  позвала  Родольфа  на  внешнюю  галерею,  откуда  открывался
чудесный вид на озеро, и знаком предложила сесть  рядом  с  ней  на  простой
деревянной скамье.
   - Не будет ли нескромностью спросить,  сколько  вам  лет,  саrа   Франческа? - спросил Родольф.
   - Двадцатый год, - ответила она.
   - Если что-нибудь может облегчить мою скорбь, - продолжал он,  -  то  это
надежда, что отец позволит вам выйти за меня замуж. Богаты вы или бедны,  вы
так красивы,  что  кажетесь  мне  лучше  дочери  любого  князя.  Я  трепещу,
признаваясь вам в том чувстве, которое вы мне  внушили,  но  оно  глубоко  и
вечно.
   - Zitto ! - сказала Франческа, приложив палец к  губам.  -
Не говорите об этом. Я не свободна, я замужем, вот уже три года...
   Несколько мгновений царило полное молчание. Когда  итальянка,  испуганная
странной позой Родольфа, придвинулась к нему, то увидела, что он в обмороке.
   "Povero  !  -  подумала  она.  -  А  я-то  считала  его
хладнокровным!"
   Она принесла нюхательную соль и с ее помощью привела Родольфа в чувство.
   - Замужем! - воскликнул молодой человек, глядя на  Франческу.  И  по  его
лицу обильно заструились слезы.
   - Дитя! - сказала она. - Есть все же надежда. Моему мужу...
   - Восемьдесят лет? - спросил Родольф.
   - Нет, - ответила она,  улыбаясь,  -  шестьдесят  пять.  Он  притворяется
дряхлым стариком, чтобы обмануть полицию.
   - Дорогая, - сказал Родольф, - еще несколько подобных открытий, и я  умру
от волнения. Только после двадцатилетнего знакомства  со  мной  вы  поймете,
сколько страстности  в  моем  сердце,  как  оно  жаждет  счастья.  Даже  это
растение,  -  продолжал  он,  указывая  на  виргинский  жасмин,   обвивавший
балюстраду, - не тянется так жадно к солнцу, чтобы расцвести под его лучами,
как я привязался к вам за один этот месяц. Я  люблю  только  вас  одну.  Это
чувство будет тайным смыслом всей моей жизни, и я умру от него, быть может!
   -  Ох,  уж  эти  мне  французы!  -  воскликнула  она,  сопровождая  слова
недоверчивой улыбкой.
   - Может быть, мне придется ждать и надеяться на  время,  -  продолжал  он
серьезно, - но знайте: если  слова,  только  что  вырвавшиеся  у  вас,  были
искренни, то я всегда буду верен вам и не позволю никакому  другому  чувству
проникнуть в мое сердце.
   Она исподтишка взглянула на него.
   -  Ни  одному,  -  продолжал  он,  -  даже  тени  его.  Мне  нужно  будет
разбогатеть: вам необходима роскошь, ведь вы рождены быть принцессой...
   При этих словах Франческа не могла удержаться от  легкой  усмешки,  и  ее
лицо приняло восхитительное выражение, подобное тому, какое великий Леонардо
так чудесно изобразил в Джоконде. Эта  усмешка  заставила  Родольфа  на  миг
умолкнуть.
   - Да, - продолжал  он.  -  Вы  должны  страдать  от  бедности,  вызванной
изгнанием. О, если вы хотите сделать меня счастливейшим из  людей,  освятить
мою любовь, обращайтесь со мною, как с другом. Разве я не должен быть  вашим
другом? Бедная матушка оставила мне свои сбережения, целых шестьдесят  тысяч
франков; возьмите половину!
   Франческа пристально взглянула на него.  Этот  быстрый  взгляд  проник  в
самую глубь души Родольфа.
   - Мы ни в чем не нуждаемся, - ответила она серьезно.  -  Моего  заработка
нам хватает.
   - Как я могу допустить, чтобы моя Франческа работала? - воскликнул он.  -
Когда-нибудь вы вернетесь на родину  и  вновь  обретете  все,  что  оставили
там...
   Молодая итальянка снова взглянула на Родольфа.
   - Тогда вы отдадите то, что заняли у меня.., оказав  мне  этим  честь,  -
прибавил он, бросив на нее взгляд, говоривший о его чуткости.
   - Оставим этот разговор, - сказала она. Ее движения,  поза,  взгляд  были
полны непередаваемого благородства. - Сделайте  блестящую  карьеру,  станьте
выдающимся человеком на родине, я так хочу. Слава - это мостик, по  которому
можно перейти через пропасть. Будьте честолюбивы, это  необходимо.  Я  верю,
что вы благородны, что у вас блестящие способности; но  пользуйтесь  ими  не
для того, чтобы заслужить мою любовь, а для блага человечества; от этого  вы
только выиграете в моих глазах.
   Во время дальнейшего разговора, продолжавшегося около двух часов, Родольф
обнаружил, что Франческа была восторженной сторонницей  либеральных  идей  и
свободы, совершившей тройную революцию в Неаполе, Пьемонте и Испании.  Когда
он уходил, Джина, мнимая немая, проводила его до дверей. В одиннадцать часов
вечера на улицах не было ни  души,  нечего  было  бояться  нескромных  ушей;
Родольф  отвел  Джину  в  сторону  и  обратился  к  ней  шепотом  на  плохом
итальянском языке:
   - Скажи, кто твои хозяева, дитя мое? Я дам  тебе  эту  новенькую  золотую
монетку.
   -  Мой  господин,  -  ответила  девушка,  взяв   золотой,   -   известный
книготорговец Лампорани из Милана, один  из  вождей  революции,  заговорщик,
которого австрийцам особенно хотелось бы заточить в Шпильбергский замок.
   "Жена книготорговца! - подумал Родольф. - Тем лучше! Мы с нею равны".
   - Из какой она семьи? - спросил он. - Ведь она выглядит как королева.
   - Все итальянки таковы, - с гордостью ответила Джина.  -  Ее  отца  зовут
Колонна.
   Скромное общественное положение Франчески придало Родольфу  смелости.  Он
велел натянуть над лодкой тент, а на корме положить подушки. Когда это  было
сделано, влюбленный  предложил  Франческе  покататься  по  озеру.  Итальянка
приняла приглашение, продолжая играть для жителей деревни роль молодой мисс,
но взяла с собой Джину. Все поступки Франчески Колонна говорили о  том,  что
она  получила  превосходное  воспитание  и  принадлежала  к  высшим   кругам
общества.  В  позе  итальянки,  усевшейся  на  корме,  Родольф  почувствовал
какое-то отчуждение. Он собирался обращаться с  ней  непринужденно,  но  эта
непринужденность сразу улетучилась при виде  гордого,  как  у  аристократки,
выражения  ее  лиц - воскликнула она  с  энтузиазмом,  -  Е
denaro!  - ответила, как эхо, Джина, обретя дар слова.
   - Да, - продолжала Франческа, - конец  невзгодам!  Я  работаю  уже  почти
целый год, и это уже начинает мне надоедать.  Право,  в  писательницы  я  не
гожусь.
   - Кто этот Тито? - спросил Родольф.
   - Секретарь финансового отдела бедной лавочки Колонна, иначе говоря,  сын
нашего ragionato . Бедняга! Сюда нельзя  было  приехать  ни
через Сен-Готард, ни через Мон-Сенис, ни через Симплон; он  добрался  морем,
через Марсель, а затем ему пришлось пересечь всю Францию. Через  три  недели
мы будем в Женеве. Конец нашим бедам! Ну, Родольф, - прибавила она, подметив
облачко  грусти  на  лице   парижанина,   -   чем   Женевское   озеро   хуже
Фирвальдштетского?
   - Мне все-таки трудно будет забыть прелестный домик Бергманов! - вздохнул
Родольф, указывая на мыс.
   - Приходите обедать к нам, чтобы у вас  осталось  побольше  воспоминаний,
povero mio, - ответила  Франческа.  -  Сегодня  для  нас  праздник,  мы  вне
опасности. Мать пишет, что через год, возможно, мы будем уже  амнистированы.
О сага patria !
   Эти слова вызвали слезы у Джины.
   - Еще одна зима, и я умерла бы здесь! - заметила она.
   - Бедная сицилийская козочка! - воскликнула Франческа, проведя  рукой  по
голове Джины так нежно, что Родольфу невольно захотелось этой ласки, хотя  в
ней и не было любви.
   Лодка причалила к берегу, Родольф  соскочил  на  песок,  подал  итальянке
руку, проводил ее до ворот дома  Бергманов  и  побежал  переодеваться,  горя
желанием вернуться как можно скорее.
   Найдя книготорговца и  его  супругу  на  наружной  галерее,  Родольф  еле
сдержал удивленное восклицание при виде  чудесной  перемены,  происшедшей  с
девяностолетним старцем благодаря хорошим  вестям.  Он  увидел  перед  собою
человека лет шестидесяти,  прекрасно  сохранившегося  сухопарого  итальянца,
прямого, как палка. Его волосы  оставались  черными,  хотя  уже  поредели  и
сквозь них просвечивал череп.  У  него  были  живые  глаза,  белые,  целиком
сохранившиеся  зубы,  лицо  Цезаря,  рот   дипломата,   улыбающийся   слегка
сардонической,  обманчивой  улыбкой,  которою  хорошо  воспитанный   человек
маскирует свои настоящие чувства.
   - Вот мой муж в его истинном облике, - сказала важно Франческа.
   - Но это совсем другой человек, - возразил озадаченный Родольф.
   - Совсем другой, - подтвердил книготорговец. - Я играл  комедию,  ведь  я
прекрасно умею гримироваться. Да, мне приходилось  играть  в  Париже  времен
Империи с Бурьеном, княгиней Мюрат, госпожой д'Абрантес е  tutti  quanti  . Все, чему даешь себе труд научиться в  молодости,
даже пустяки, впоследствии пригодится. Если бы моя жена  не  получила  почти
мужского воспитания, в противоположность  обычно  принятому  в  Италии,  мне
пришлось бы сделаться дровосеком, а  то  не  на  что  было  бы  здесь  жить.
Франческа! Кто бы мог подумать, что ей придется  когда-нибудь  добывать  для
меня средства к жизни?
   Слушая   этого   достойного   книготорговца,    столь    непринужденного,
приветливого  и  бодрого,  Родольф  вновь  почуял  какую-то  мистификацию  и
настороженно молчал, как человек, которого провели.
   - Che avete, signer?  - простодушно спросила
его Франческа. - Разве наше счастье огорчает вас?
   - Но ваш муж еще молодой человек! - шепнул он ей на ухо.
   Она залилась смехом, таким искренним и  заразительным,  что  Родольф  еще
более смутился.
   - Ему всего лишь шестьдесят пять лет, если хотите знать, - сказала она. -
но, уверяю вас, это еще довольно.., утешительно.
   - Мне не нравится, что  вы  подшучиваете  над  святостью  любви,  условия
которой поставили сами.
   - Zitto! - воскликнула итальянка, топнув ногой и оглянувшись, не  слушает
ли их муж. - Никогда не нарушайте спокойствия души этого славного  человека,
чистосердечного, как ребенок: я делаю с ним  все,  что  хочу.  Он  под  моим
покровительством, - прибавила она. - Если бы вы знали, как  великодушно  мой
муж рисковал и жизнью и богатством  из-за  моего  либерализма!  Ведь  он  не
разделяет моих политических взглядов. Разве это не любовь, господин француз?
Но такова уж вся их семья. Та, которую любил младший брат  Эмилио,  изменила
ему с красивым молодым человеком; мой деверь пронзил себе  сердце  кинжалом,
сказав своему камердинеру за  десять  минут  до  смерти:  "Я  мог  бы  убить
соперника,  но  это  слишком  опечалило  бы  mia  diva"  .
   В  эту  минуту  Франческа  казалась  необычайно  привлекательной:  в   ее
поведении  смешивались  и  благородство,  и  шутливость,  и  серьезность,  и
ребячливость. За обедом  и  в  течение  остального  вечера  царило  веселье,
объяснявшееся  возвращением  четы  эмигрантов  на  родину,   но   огорчавшее
Родольфа.
   "Неужели она легкомысленна?  -  спрашивал  он  себя,  возвращаясь  в  дом
Штопферов. - Но она приняла участие в  моей  скорби,  а  я  не  разделяю  ее
радости!"
   Родольф стал  укорять  себя,  оправдывая  эту  женщину,  сохранившую  всю
непосредственность девушки.
   "В ней нет ни малейшего притворства, она вся отдается настроению  минуты,
- сказал он себе. - Разве можно ожидать от нее, чтобы  она  вела  себя,  как
парижанка?"
   И другой день и следующие, целых три недели, Родольф  проводил  все  свое
время в доме Бергманов: он  невольно  наблюдал  за  Франческой,  хотя  и  не
собирался этого делать. Иногда любовь не может обойтись без анализа. Молодой
француз  увидел,  что  Франческа  неосторожна,  как   молодая   девушка,   и
непосредственна, как  женщина,  еще  никем  не  покоренная,  которая  иногда
борется с любовью, а по временам не противится ей. Старик обращался  с  нею,
как  отец  с  дочерью,  и  Франческа  явно  испытывала   к   нему   глубокую
признательность,  инстинктивно  пробуждавшую   в   ней   благородство.   Эти
отношения, эта  женщина  представляли  для  Родольфа  непостижимую  загадку,
которую ему все более и более хотелось разгадать.
   Последние дни были полны тайной радостью, смешанной с печалью, протестами
и маленькими ссорами, имевшими для Родольфа и Франчески еще больше прелести,
чем часы мирного согласия. Все больше и  больше  его  пленяло  чистосердечие
любви, лишенной рассудочности, верной себе во  всем,  любви,  уже  способной
вызывать ревность даже из-за пустяков!
   - Вы очень  любите  роскошь!  -  сказал  он  однажды  вечером  Франческе,
выражавшей желание поскорее уехать из Жерсо, где ей многого не хватало.
   - Роскошь? - возразила она. - Я люблю ее, как  люблю  искусство,  картины
Рафаэля, красивых лошадей, чудную погоду. Неаполитанский залив... Эмилио,  -
обратилась она к мужу, -  жаловалась  ли  я  хоть  на  что-нибудь,  пока  мы
нуждались?
   - Ты не была бы сама собой, если б стала жаловаться  -  серьезно  ответил
старый книготорговец.
   - В конце концов ведь стремление к роскоши вполне естественно для буржуа,
- продолжала Франческа, лукаво взглянув на Родольфа и мужа. - Разве мои ноги
(она протянула вперед прелестную ножку) созданы для  того,  чтобы  уставать?
Разве мои руки (она  подала  Родольфу  одну  из  них)  созданы  для  работы?
Оставьте нас вдвоем, - попросила она мужа, - я хочу с ним поговорить.
   Старик спокойно вернулся в гостиную; он вполне доверял жене.
   - Я не хочу, - сказала итальянка, - чтобы вы поехали с нами в Женеву. Это
город, где любят сплетничать. Хотя я выше подобных пустяков,  но  не  желаю,
чтобы мое имя порочили, это нужно не ради меня, а ради него. Моя гордость  в
том, чтобы этот старик, мой единственный покровитель к тому  же,  мог  также
гордиться мною. Мы уезжаем, а вы останьтесь здесь  еще  на  несколько  дней.
Когда приедете  в  Женеву,  повидайтесь  сначала  с  моим  мужем,  пусть  он
представит вас мне. Скроем от взоров света нашу глубокую, неизменную любовь.
Я люблю вас, вы знаете, и докажу  это:  в  моем  поведении  вы  не  заметите
ничего, что могло бы пробудить вашу ревность.
   Она увлекла Родольфа в угол галереи,  взяла  обеими  руками  его  голову,
поцеловала в лоб и скрылась, оставив молодого человека в оцепенении.
   На другой день Родольф  узнал,  что  рано  утром  жильцы  дома  Бергманов
уехали. С этой минуты пребывание в Жерсо показалось ему  невыносимым,  и  он
отправился в Веве самой длинной дорогой, но все же путешествуя быстрее,  чем
следовало бы. Плененный красотами озера, на  берегах  которого  его  ожидала
прекрасная итальянка, он приехал  в  Женеву  лишь  к  концу  октября.  Желая
избежать неудобств, связанных с жизнью в городе,  Родольф  нанял  комнату  в
доме, расположенном на 0-вив,  за  городской  чертой.  Поселившись  там,  он
первым делом спросил хозяина, бывшего ювелира, не  приезжали  ли  недавно  в
Женеву итальянские эмигранты, миланцы.
   - Нет, насколько мне известно,  -  ответил  хозяин.  -  Князь  и  княгиня
Колонна, из  Рима,  сняли  недавно  на  три  года  виллу  Жанрено,  одну  из
красивейших на озере.
   Она находится между виллой Диодати и  виллой  Лафендедье,  которая  сдана
виконтессе де Босеан.  Князь  Колонна  приехал  сюда,  чтобы  встретиться  с
дочерью и зятем, князем Гандольфини, неаполитанцем или, скорее,  сицилийцем,
бывшим сторонником короля Мюрата и жертвой