предела. Все  хвалили  его
бескорыстие, он не торговался с клиентами из-за вознаграждения. Но  за  этим
бескорыстием скрывалась своего рода корысть: он ожидал награды,  бывшей  для
него ценнее всякого золота. В октябре 1834 года, будто бы  для  того,  чтобы
оказать услугу  запутавшемуся  в  делах  коммерсанту,  он  купил  на  деньги
Леопольда Анкена дом, давший ему избирательный ценз. Выгодная операция  была
произведена так, словно о пей ранее не думали и ее не домогались.
   - Вы поистине выдающийся человек, - сказал  Саварюсу  аббат  де  Грансей,
который, естественно, приглядывался к поверенному и  угадывал  его  замыслы.
Главный викарий пришел представить Альберу каноника, нуждавшегося в  советах
адвоката.
   - Вы служитель церкви, идущий не по своему пути! - прибавил он.
   Эти слова поразили Саварюса.
   Со своей стороны, Розали, эта твердая характером, хоть и хрупкая  на  вид
девушка, решила устроить так, чтобы Саварюса  пригласили  в  их  гостиную  и
ввели в общество,  собиравшееся  в  особняке  де  Рюптов.  До  сих  пор  она
ограничивалась желанием видеть Альбера и слышать его. Розали,  так  сказать,
пошла на мировую сделку с самой собою, а такие сделки недолговечны.
   Руксей, родовое поместье Ватвилей, приносило в год десять тысяч  франков;
но в других руках оно давало бы гораздо больше.  Ежегодный  доход  баронессы
равнялся сорока тысячам; поэтому беззаботный барон поручил управлять имением
Руксей старому слуге Ватвилей, по имени Модинье, бывшему у них в доме чем-то
вроде мэтра Жака. Тем не менее, когда барону и баронессе  приходило  желание
поехать в деревню, они отправлялись именно в Руксей, местоположение которого
было очень живописно. К тому же и  замок,  и  парк,  и  все  остальное  было
создано знаменитым Ватвилем; на склоне лет, будучи все так же  деятелен,  он
воспылал любовью к этим красивым местам. Между двумя остроконечными горами с
обнаженными вершинами, похожими на Альпы в миниатюре (они назывались большим
и малым Руксей и оканчивались зубцом Вилар),  поперек  ущелья,  по  которому
низвергаются горные потоки, впадая в спокойное верховье Ду, покойный Ватвиль
вздумал  построить  большую  плотину  с  двумя  водоспусками.  Выше  плотины
образовалось красивое озеро, а ниже - два водопада; соединившись вместе, они
текли дальше прелестной речкой, которую  Ватвиль  использовал  для  орошения
сухой и невозделанной долины, опустошавшейся до тех  пор  потоками  с  обоих
пиков Руксей. Озеро, долину и обе горы Ватвиль окружил  оградой  и  построил
небольшой дом на плотине, ширина которой равнялась трем арпанам, так как  он
приказал свозить туда всю землю, выкопанную при прокладке русла для  реки  и
оросительных каналов. Когда барон де Ватвиль обзавелся озером над  плотиной,
он был собственником обеих гор Руксей, но  затопленная  им  верхняя  долина,
служившая для проезда и  имевшая  у  подножия  зубца  Вилар  подковообразную
форму, ему не принадлежала. Однако нелюдимый старик наводил  на  всех  такой
страх, что при его жизни обитатели Рисей, деревушки, расположенной по другую
сторону зубца Вилар, не предъявляли никаких претензий. Перед  смертью  барон
соединил склоны обеих гор у подножия зубца Вилар прочной  стеной,  чтобы  не
затоплять двух долин, выходивших в ущелье Руксей справа и  слева  от  зубца.
Итак, он умер, завладевши зубцом Вилар. Его наследники взяли  на  себя  роль
покровителей деревни Рисей, но не вернули присвоенной земли. Старый  убийца,
старый ренегат, старый аббат Ватвиль закончил свой жизненный  путь,  посадив
деревья и устроив прекрасную дорогу, которая начиналась на склоне  одной  из
гор Руксей и соединялась с большим трактом. К парку и дому  прилегали  плохо
обрабатываемые земли и запущенные леса; по склонам гор лепились хижины.  Все
это было дико, заброшено, растительность была предоставлена заботам природы,
но в этой глуши было много живописных мест. Теперь вы имеете представление о
Руксей.
   Не  стоит  затягивать  эту  повесть,  описывая  замысловатые  старания  и
гениальные хитрости, посредством которых Розали добилась цели,  не  возбудив
ни  в  ком  подозрений.  Достаточно  сказать,  что  она  ничем  не  нарушала
материнской воли, покидая Безансон в мае 1835 года и отправляясь с  отцом  в
Руксей в старой дорожной карете, запряженной парой добрых наемных лошадей.
   Любовь открывает девушкам глаза. У Розали вырвался крик восторга,  когда,
встав на другое утро после приезда в  Руксей,  она  увидела  из  окна  своей
комнаты широкий водный простор; над ним  поднималась  легкая  дымка  тумана,
который, задевая верхушки елей и лиственниц, всползал по склонам обеих гор к
их вершинам.
   "Они любили друг друга на озерах! Она живет на берегу озера!  Решительно,
озера имеют что-то общее с любовью", - подумала Розали.
   У озера, питаемого снегами, вода опалового цвета, и  оно  так  прозрачно,
что походит на огромный алмаз; когда же оно, подобно озеру Руксей,  стиснуто
двумя гранитными массивами, поросшими елями, когда вокруг  царит  безмолвие,
как в саваннах или в степях, у кого не вырвалось  бы  при  взгляде  на  него
восторженное восклицание, как у Розали?
   - Все это устроил знаменитый Ватвиль, - сказал ей отец.
   - Право же, - заметила молодая девушка, -  он  хотел  получить  отпущение
грехов. Сядем в лодку и поедем  на  тот  конец  озера,  нагуляем  аппетит  к
завтраку.
   Барон послал за двумя молодыми садовниками, умевшими  грести,  и  взял  с
собою своего премьер-министра, Модинье. Озеро имело в ширину шесть  арпанов,
в некоторых местах десять - двенадцать и в длину четыреста  арпанов.  Вскоре
они достигли конца  озера,  где  возвышается  зубец  Вилар  -  Юнгфрау  этой
миниатюрной Швейцарии.
   - Вот мы и приехали, господин барон, - сказал Модинье,  делая  садовникам
знак привязать лодку. - Не угодно ли вам пойти посмотреть...
   - На что посмотреть? - спросила Розали.
   - Ничего особенного, - ответил барон. - Ты девушка не из болтливых, у нас
с тобой есть общие секреты, и я хочу рассказать тебе, что меня беспокоит.  С
тридцатого года между общиной Рисей и мною возник спор из-за зубца Вилар,  и
мне хотелось бы уладить это дело  без  ведома  твоей  матери,  так  как  она
слишком непокладиста и будет метать  громы  и  молнии,  в  особенности  если
узнает, что мэр  общины  Рисей,  республиканец,  начал  эту  тяжбу  в  угоду
избирателям.
   Розали благоразумно скрыла свою  радость,  чтобы  не  пробуждать  у  отца
подозрений.
   - Какую тяжбу? - спросила она.
   - Видите ли, мадемуазель, - начал  Модинье,  -  жители  Рисей  давно  уже
пользуются правом выпаса и рубки леса на противоположном склоне зубца Вилар.
Но господин Шантони, их мэр  с  тридцатого  года,  утверждает,  будто  зубец
принадлежит общине целиком, и уверяет, что сотню с чем-то лет назад по нашей
земле все проезжали свободно. Вы понимаете: если признать это, мы уже  здесь
не хозяева. Ведь потом дойдут до утверждения, что вся территория, занимаемая
озером, была захвачена аббатом де Ватвилем. Так говорят старожилы Рисей. Это
был бы конец для Руксей.
   - Увы, дитя мое, - сказал простодушно барон, -  между  нами  говоря,  это
правда. Захват этой  земли  освящен  только  временем.  Поэтому,  чтобы  раз
навсегда избавиться от хлопот, я собираюсь предложить с полюбовного согласия
установить границы моего имения на этом склоне зубца Вилар и построить здесь
стену.
   - Если вы будете уступать республиканцам,  они  вас  проглотят.  Вы  сами
должны пригрозить судом жителям Рисей, - сказала Розали.
   - То же самое  я  говорил  вчера  вечером  господину  барону,  -  заметил
Модинье. - Чтобы доказать правильность моего мнения, я и  предложил  поехать
посмотреть, не сохранилось ли по ту или другую сторону зубца следов ограды.
   Зубцом Вилар, который представляет собою нечто вроде стены между  общиной
Рисей и имением Руксей, обе стороны пользовались уже сотню лет, не доходя до
серьезных столкновений, тем более, что он не приносил почти никакого дохода.
Будучи в течение полугода покрыт снегом, предмет спора сам по себе  охлаждал
страсти. Поэтому понадобилось жаркое  дыхание  революции  1830  года,  чтобы
защитники народа вспомнили о старой тяжбе. Этим путем Шантони,  мэр  деревни
Рисей, хотел сделать более драматичной мирную жизнь на границе с  Швейцарией
и увековечить эру своего управления. Шантони, как видно по  его  имени,  был
родом из Невшателя.
   - Дорогой папенька, - сказала Розали на обратном пути, сидя в лодке, -  я
согласна с Модинье. Если вы хотите закрепить  за  собой  право  на  общность
владения зубцом Вилар, то нужно действовать энергично  и  добиться  от  суда
постановления, ограждающего вас от происков этого Шантони. Чего вам бояться?
Пригласите поскорее поверенным знаменитого Саварона, пока Шантони не поручил
ему защищать интересы общины.  Тот,  кто  выиграл  процесс  капитула  против
городского управления, выиграет, конечно, и процесс Ватвилей против  жителей
Рисей. К тому же, - добавила она, -  Руксей  когда-нибудь  перейдет  ко  мне
(надеюсь, еще очень не скоро); не оставляйте же мне в наследство тяжбу.  Мне
очень нравится  это  поместье,  я  буду  часто  сюда  приезжать  и  по  мере
возможности заботиться о его благосостоянии. На этих берегах, - сказала она,
показывая на подножия  обеих  гор,  -  я  разобью  клумбы  и  устрою  чудные
английские сады. Поедем в Безансон и вернемся сюда  с  аббатом  де  Грансей,
господином Савароном  и  маменькой,  если  она  захочет.  Тогда  вы  примете
окончательное решение; но на вашем месте я уже  давно  сделала  бы  это.  Вы
носите имя Ватвилей, не вам бояться борьбы! Если процесс будет  проигран,  -
ладно, я не скажу вам тогда ни слова в упрек.
   - Ну, если ты так на это  смотришь,  -  сказал  барон,  -  я  согласен  и
повидаюсь с адвокатом.
   - К тому же  процесс  -  очень  занимательная  штука,  он  придает  жизни
интерес, приходится ездить  то  туда,  то  сюда,  хлопотать.  Разве  вам  не
придется пускаться на всякие уловки, пока дело дойдет  до  суда?  Вспомните,
ведь мы не видели аббата де Грансей больше  трех  недель,  до  того  он  был
занят.
   - Но ведь дело шло о  самом  существовании  капитула,  -  сказал  г-н  де
Ватвиль. - Притом здесь было замешано и самолюбие и достоинство архиепископа
- словом, все, что имеет для духовенства жизненное  значение.  Этот  Саварон
даже не знает, что им сделано для капитула; он его прямо-таки спас!
   - Послушайте, - шепнула Розали отцу, - если  господин  Саварон  будет  за
нас, мы выиграем дело, не правда ли? Так вот, позвольте дать вам  совет:  вы
можете привлечь господина Саварона на свою сторону только при помощи  аббата
де Грансей. Если вы  согласны  со  мной,  то  поговорим  с  нашим  добрейшим
викарием, не приглашая пока маменьку участвовать в этом совещании;  я  знаю,
как убедить его привести к нам Саварона.
   - Будет довольно трудно не рассказывать об этом твоей матери.
   - Аббат де Грансей впоследствии сам ей сообщит. Пообещайте только  подать
голос на ближайших выборах за Саварона, и вы увидите результат!
   - Участвовать в выборах! Приносить присягу! - воскликнул барон.
   - Что ж тут такого?
   - А что скажет твоя мать?
   - Она сама, может быть, велит вам принять участие в выборах,  -  ответила
Розали, знавшая из письма Алвбера к Леопольду об обещании главного викария.
   Через четыре дня аббат де Грансей в очень ранний  час  явился  к  Альберу
Саварюсу, предупрежденному накануне  об  этом  посещении.  Старый  священник
собирался попросить известного адвоката заняться тяжбой Ватвилей.  По  этому
шагу уже можно судить, сколько такта и хитрости проявила Розали.
   - Чем могу служить, господин главный викарий? - спросил Саварюс.
   Аббат с обычным добродушием выложил, в чем дело, но Альбер  выслушал  его
весьма холодно.
   - Господин аббат, - ответил  он,  -  я  не  могу  взять  на  себя  защиту
интересов Ватвилей, вы сейчас поймете, почему. Моя роль  требует  сохранения
строжайшего нейтралитета. Мне нельзя  становиться  на  чью-либо  сторону;  я
должен оставаться для всех загадкой  до  самого  дня  выборов.  Выступать  в
пользу Ватвилей в Париже - это еще куда ни шло; но здесь.., здесь,  где  все
истолковывается по-своему, стали бы думать что я - защитник аристократов  из
Сен-Жерменского предместья.
   -  Неужели  вы  полагаете,  -  возразил  аббат,  -   что   останетесь   в
неизвестности, когда  накануне  выборов  начнется  борьба  кандидатов  между
собой? Ведь тогда все узнают, что ваше имя - Саварон де Саварюс, что вы были
докладчиком Государственного совета, что вы деятель Реставрации!
   - В день выборов, - сказал Саварюс, - я буду  тем,  кем  мне  понадобится
быть. Я намерен выступать на предвыборных собраниях.
   - Если де Ватвиль и его партия  поддержат  вас,  то  у  вас  будет  сотня
голосов, сплоченных и более надежных, чем те, на которые  вы  рассчитываете.
Всегда можно посеять несогласия на  почве  различных  интересов,  но  нельзя
рассорить людей, питающих одинаковые убеждения.
   - Ну, черт побери, - ответил Саварюс,  -  я  вас  люблю  и  готов  многое
сделать для вас, мой отец. И с дьяволом можно войти в соглашение. В  чем  бы
ни заключался процесс де Ватвиля, можно  затянуть  дело  до  самых  выборов,
пригласив Жирарде и руководя им. Но я согласен выступать лишь на другой день
после избрания.
   - Сделайте еще одно, - сказал аббат, - посетите особняк  де  Рюптов;  там
есть молодая особа лет восемнадцати, у которой со временем будет  сто  тысяч
ливров ежегодного дохода; поухаживайте за нею.
   - Ах, это та девушка, которую я часто вижу в беседке?
   - Да, это мадемуазель Розали, - продолжал де Грансей. -  Вы  честолюбивы.
Если вы ей понравитесь, вам удастся осуществить все  свои  дерзкие  мечты  и
даже стать министром. Всегда можно занять министерский пост, имея сто  тысяч
ливров годового дохода, да еще при ваших необыкновенных способностях.
   - Господин аббат, - ответил Альбер с живостью, - даже если бы мадемуазель
де Ватвиль была втрое богаче и любила меня, я все равно не мог бы предложить
ей руку.
   - Вы женаты? - спросил де Грансей.
   - Мой брак еще не освящен  церковью  и  не  записан  в  мэрии,  но  я  не
свободен.
   -  Тем  хуже,  особенно  если  придавать  этому  большое  значение,  как,
по-видимому, делаете вы, - заметил аббат. - Все,  что  еще  не  совершилось,
можно расторгнуть. Не допускайте, чтобы удача ваших планов зависела от  воли
женщины; умный человек, отправляясь  в  дорогу,  не  рассчитывает  на  чужие
башмаки.
   - Оставим в покое мадемуазель де Ватвиль, - сказал серьезно Альбер,  -  и
вернемся к делу. Я вас люблю и уважаю и ради вас  готов  выступить  по  делу
барона, но лишь после выборов. До тех пор тяжбу будет вести Жирарде по  моим
указаниям; вот все, что я могу сделать.
   - Но ведь есть  вопросы,  которые  можно  разрешить  лишь  после  осмотра
местности, - сказал главный викарий.
   - Вместо меня поедет Жирарде, - ответил Саварюс. - В этом городе  -  а  я
его отлично знаю - нельзя позволить себе пойти на шаг,  могущий  подвергнуть
опасности важные интересы, связанные с моим избранием.
   Аббат де Грансей ушел от Саварюса,  бросив  на  него  лукавый  взгляд,  в
котором, казалось, сквозила и насмешка над твердой политикой молодого  борца
и восхищение перед его решительностью.
   "Вот как! Я вовлекла  папеньку  в  тяжбу,  я  так  добивалась,  чтобы  он
появился у нас, - думала Розали, глядя из беседки на кабинет адвоката  через
несколько дней после разговора последнего с аббатом де Грансей, о результате
которого ей сообщил отец, - я совершила из-за тебя ряд смертных грехов, и ты
все-таки не придешь в гостиную  де  Рюптов,  и  я  не  услышу  твой  звучный
голос... Ты еще ставишь условия,  вместо  того,  чтобы  оказать  содействие,
когда Ватвили и  Рюпты  просят  тебя  об  этом!  Хорошо  же!  Видит  бог,  я
удовольствовалась бы скромным счастьем:  видеть  тебя,  слышать,  поехать  с
тобой в Руксей, чтобы твое присутствие освятило эти места... Большего я и не
хотела. Но теперь я стану  твоей  женой!  Да,  да,  любуйся  ее  портретами,
разглядывай изображения ее гостиных, ее комнаты, ее виллы  со  всех  четырех
сторон, виды, открывающиеся из ее сада! Ты ожидаешь, чтобы тебе прислали  ее
бюст! Я превращу в мрамор се самое! В сущности, эта женщина тебя  не  любит.
Искусства, науки, литература, пение, музыка поглотили половину ее  чувств  и
способностей. Вдобавок она стара, ей за тридцать лет, и мой  Альбер  был  бы
несчастен с нею!"
   - Что вы делаете здесь, Розали? - осведомилась вдруг  ее  мать,  прерывая
своим приходом размышления  дочери.  -  Господин  де  Сула  в  гостиной,  он
заметил, что у вас в голове бродит больше мыслей, чем должно  быть  в  вашем
возрасте.
   - Разве господин де Сула - враг размышлений? - возразила Розали.
   - Вы, значит, размышляли? - спросила баронесса.
   - Ну да, маменька.
   - Нет, вы не размышляли! Вы заглядывали в окна этого адвоката  -  занятие
неуместное и нескромное; в особенности не должен был его подметить  господин
де Сула.
   - Почему же? - спросила Розали.
   - Пора вам уже узнать наши намерения, - ответила  мать.  -  Вы  нравитесь
Амедею и, надеюсь, будете счастливы, став графинею де Сула.
   Побледнев,   как   мел,   Розали   ничего   не   ответила,    потрясенная
противоположными чувствами, ее  обуревавшими.  Но  в  присутствии  де  Сула,
которого она с этой минуты глубоко  возненавидела,  на  ее  губах  появилась
улыбка, подобная той, с какой танцовщицы  улыбаются  публике.  Розали  стала
смеяться и нашла в себе силы скрыть досаду, стихшую, как только  она  решила
использовать  этого  толстого  и  глуповатого  молодого  человека  в   своих
интересах.
   - Господин де Сула, - сказала она ему в то время, как баронесса прошла  в
сад, притворившись, будто оставляет молодых людей вдвоем, - известно ли вам,
что Альбер Саварон де Саварюс - легитимист?
   - Легитимист?
   - До  тридцатого  года  он  был  докладчиком  Государственного  совета  и
секретарем председателя совета министров; ему  покровительствовали  дофин  и
его супруга. С вашей стороны очень мило, что вы не отзывались о  нем  дурно;
но было бы еще лучше принять участие в предстоящих выборах, подать  за  него
голос и помешать господину де Шавонкуру сделаться представителем Безансона.
   - Почему вы внезапно стали проявлять такой интерес к этому Саварону?
   - Господин Альбер де Саварюс -  внебрачный  сын  графа  де  Саварюса,  но
сохраните это в тайне, я говорю вам по секрету. Если его выберут  депутатом,
он будет нашим поверенным в тяжбе  с  Рисей.  Руксей,  по  словам  папеньки,
перейдет в мою собственность; мне хотелось бы там жить, это чудесный уголок;
я буду в отчаянии, если замечательное  создание  великого  Ватвиля  на  моих
глазах придет в упадок.
   "Черт возьми, - подумал Амедей, выходя из дома де Рюптов, -  эта  девушка
неглупа!"
   Г-н де Шавонкур был  роялистом,  он  принадлежал  к  пресловутой  группе,
состоявшей из двухсот двадцати одного депутата.  На  другой  же  день  после
Июльской революции он стал сторонником тех, кто благоразумно  решил  принять
присягу и в дальнейшем бороться с установившимся  режимом  на  манер  борьбы
тори против вигов в Англии. Это решение не  было  поддержано  легитимистами,
которые,  потерпев  фиаско,  разделились  на  враждующие  группы  и  всецело
положились на силу косности и  на  волю  провидения.  Г-н  де  Шавонкур,  не
снискавший доверия собственной партии, показался прекрасной находкой  членам
партии  центра;  торжество  его  умеренных  взглядов  они  предпочли  победе
республиканца, поддерживаемого крайне левыми "патриотами". Г-н де  Шавонкур,
весьма уважаемый в Безансоне человек, был  представителем  старинного  рода,
всегда посылавшего своих членов в парламент; его состояние,  дававшее  около
пятнадцати тысяч франков ежегодного дохода,  никому  не  резало  глаза,  тем
более, что у него были сын и три дочери. При наличии такой обу