видела его таким взволнованным, таким  расстроенным,  она
не понимала, почему отказывает ему; и только  уже  после  она  находила  в
глубине своей здоровой девичьей натуры то чувство гордости и благоразумия,
которое  помогало  ей  сопротивляться.  Она   упорствовала   инстинктивно,
стремясь к счастью, подчиняясь потребности в спокойной жизни; а не  только
повинуясь голосу добродетели. Она готова была броситься  в  объятия  этого
человека, ее существо стремилось к нему, сердце было покорено им,  на  она
возмущалась, испытывая чуть ли  не  отвращение  при  мысли,  что  придется
отдать себя всю и пойти навстречу неведомому будущему. Мысль сделаться его
любовницей внушала ей ужас, тот безумный ужас, который охватывает  женщину
при приближении самца.
   У Муре вырвался жест отчаяния и безнадежности. Он  ничего  не  понимал.
Вернувшись к письменному столу, он начал  было  перелистывать  бумаги,  но
тотчас же положил их на место и сказал:
   - Вы свободны, мадемуазель, я не  имею  права  задерживать  вас  против
воли.
   - Но я не хотела бы уходить, - ответила она, улыбаясь. - Если вы верите
в мою порядочность, я останусь... Надо верить честным  женщинам,  господин
Муре. Их на свете не так мало, уверяю вас.
   Глаза Денизы невольно обратились к портрету г-жи Эдуэн, той красивой  и
умной дамы, кровь которой, как говорили, принесла счастье  фирме.  Муре  с
трепетом следил за взглядом  девушки:  ему  почудилось,  будто  эту  фразу
произнесла его покойная жена; она часто говорила так, он узнавал ее слова.
Это было словно воскресение из мертвых: он находил в Денизе здравый  смысл
и душевное равновесие той, которую  утратил,  и  сходство  было  во  всем,
вплоть до кроткого голоса, никогда  не  произносившего  пустых  слов.  Это
поразило его и еще больше опечалило.
   - Вы знаете, что я весь в вашей власти, - прошептал он в заключение.  -
Делайте со мной что хотите.
   Она весело возразила:
   - Вот это хорошо. Всегда полезно выслушать  мнение  женщины,  какое  бы
скромное место она ни занимала,  если  у  нее  есть  хоть  чуточку  ума...
Поверьте, я сделаю из вас хорошего человека, если вы отдадите себя  в  мои
руки.
   Ее простодушная шутливость была полна очарования. Он слабо улыбнулся  и
проводил ее до двери, точно это была какая-то знатная посетительница.
   Не другой день Денизу назначили заведующей. Дирекция  решила  разделить
отдел готового платья: специально для  Денизы  был  создан  отдел  детских
костюмов. Со времени увольнения сына г-жа Орели пребывала в вечном страхе:
она чувствовала, что начальство охладело к ней, и видела, как  со  дня  на
день упрочивается влияние Денизы.  Не  принесут  ли  ее  под  каким-нибудь
предлогом в жертву этой девушке? Величественное, заплывшее жиром лицо г-жи
Орели осунулось от сознания  позора,  которым  отныне  запятнана  династия
Ломмов; она умышленно уходила  теперь  каждый  вечер  под  руку  с  мужем:
несчастье сблизило их, и они поняли, что  всему  причиной  царивший  в  их
семье разлад; бедняга  муж,  еще  более  удрученный,  чем  она,  и  полный
болезненного страха, как бы его самого не заподозрили в воровстве, по  два
раза вслух  пересчитывал  выручку,  совершая  при  этом  настоящие  чудеса
обрубком руки. Поэтому, когда г-жа Орели узнала,  что  Дениза  назначается
заведующей отделом детских костюмов, она так обрадовалась,  что  принялась
всячески выражать ей свои самые сердечные чувства. Как благородно, что она
не отняла у нее места! Г-жа  Орели  осыпала  Денизу  проявлениями  дружбы,
стала обращаться с нею, как с равной, часто  заходила  в  соседний  отдел,
чтобы поболтать с нею, и вносила в это такую торжественность, словно  была
королева-мать, навещающая молодую королеву.
   Дениза, впрочем, находилась теперь на  вершине  власти:  назначение  на
должность заведующей сразило последних ее противников. Если кое-кто еще  и
продолжал злословить, то только потому, что люди не  могут  удержаться  от
пересудов; зато кланялись ей очень низко, чуть  не  до  земли.  Маргарита,
ставшая помощницей в отделе готового платья, рассыпалась в похвалах по  ее
адресу. Даже Клара смирилась, преисполнившись тайного уважения  к  успеху,
добиться  которого  сама  не  была  способна.  Торжество  Денизы  особенно
сказывалось на отношении к ней мужчин: Жув теперь разговаривал  с  ней  не
иначе, как согнувшись вдвое, Гютен трепетал,  понимая  непрочность  своего
положения, а Бурдонкль окончательно убедился в собственном бессилии. Когда
он увидел, как Дениза вышла из кабинета Муре,  спокойная,  улыбающаяся,  и
когда на следующий день патрон потребовал от дирекции открыть новый отдел,
Бурдонкль склонился, побежденный, полный священного ужаса перед  Женщиной.
Он  всегда  преклонялся  перед  обаянием  Муре  и  признавал   его   своим
господином, несмотря на его сумасбродство и глупейшие сердечные увлечения.
На этот раз сила оказалась на стороне женщины, и Бурдонкль ждал, что и его
самого того и гляди унесет надвигающаяся катастрофа.
   Дениза встретила свою победу с очаровательным  спокойствием.  Она  была
тронута всеми этими знаками уважения, желая  видеть  в  них  сочувствие  к
своим невзгодам на первых порах, - невзгодам, увенчавшимся наконец успехом
в награду за ее мужество. Она с  улыбкой  и  радостью  принимала  малейшие
свидетельства дружбы, и многие действительно полюбили ее, до того она была
кротка, приветлива и сердечна с каждым. К одной  только  Кларе  выказывала
она непреодолимое отвращение: она узнала, что эта девица осуществила  свое
намерение, о котором шутя говорила когда-то.  Клара  действительно  забавы
ради однажды вечером пригласила к  себе  Коломбана,  и  теперь  приказчик,
упоенный Долгожданным счастьем, перестал ночевать дома,  в  то  время  как
несчастная Женевьева медленно  умирала.  Об  этом  судачили  в  "Счастье",
находя историю уморительной.
   Но это единственное горе Денизы  не  нарушало  ее  ровного  настроения.
Особенно  хороша  она  была  в  своем  отделе  среди  оравы  малышей  всех
возрастов. Она обожала детей, и нельзя было выбрать ей лучшей службы. Иной
раз там собиралось до сотни девочек и  мальчиков,  целый  шумный  пансион,
весело предававшийся удовольствиям зарождающегося кокетства. Матери теряли
голову. Дениза давала советы, улыбалась, рассаживала малышей  по  стульям.
Иной  раз  среди  толпы   Денизу   привлекала   какая-нибудь   хорошенькая
розовенькая девочка, и она  сама  принималась  обслуживать  ее,  приносила
платье,   примеряла   его   на   пухлых   плечиках   ребенка   с   нежными
предосторожностями  старшей  сестры.  Раздавался  звонкий  смех,  на  фоне
ворчливых материнских  голосов  слышались  восторженные  возгласы.  Иногда
девочка  лет  девяти-десяти,  надев  драповое  пальто,  уже  как  взрослая
сосредоточенно рассматривала его в зеркале, поворачиваясь во все  стороны,
и глаза ее  загорались  желанием  нравиться.  Прилавки  были  загромождены
товарами: тут были розовые и голубые платьица из легкого шелка  для  детей
от одного до пяти лет; матросские костюмчики из зефира  с  плиссированными
юбочками и блузкой со вставками из перкаля; костюмы в стиле  Людовика  XV,
пальто, кофточки, груды узеньких платьиц с присущей им  угловатой  детской
грацией - нечто вроде гардероба целой ватаги больших  кукол,  извлеченного
из шкафов и предоставленного на расхищение. У  Денизы  в  карманах  всегда
были лакомства, которыми она унимала какого-нибудь расплакавшегося малыша,
огорченного тем,  что  ему  не  позволили  унести  с  собой  пару  красных
штанишек; она жила  среди  этой  детворы,  как  в  родной  семье,  и  сама
становилась девочкой в обществе бесхитростных и свежих созданий, постоянно
сменявшихся вокруг нее.
   Теперь она нередко вела с Муре долгие дружеские беседы. Когда ей  нужно
было зайти к нему за распоряжением или  для  доклада,  он  задерживал  ее,
чтобы поболтать, - ему нравилось ее слушать. Это было как раз то, что  она
в  шутку  называла  "делать  из  него  хорошего  человека".  В   ее   уме,
рассудительном и находчивом, как у всякой нормандки,  постоянно  возникали
планы и мысли относительно новой торговли; она уже пыталась делиться ими с
Робино и говорила о них с Муре в тот незабываемый вечер, когда они  гуляли
в Тюильрийском саду. Она не могла заниматься каким-нибудь делом, наблюдать
за какой-нибудь работой без того, чтобы не почувствовать при этом  желания
упорядочить, улучшить их. С самого своего поступления в "Дамское  счастье"
она  была  удручена  жалкой  долей  служащих;   ее   возмущали   внезапные
увольнения, она их считала неразумными и несправедливыми, приносящими вред
и служащим и фирме. Дениза еще не забыла своих мучений в начале  службы  и
была  полна  сострадания  к  каждой  вновь  поступающей  продавщице;   она
замечала, как мучаются новенькие, еле держась на ногах от  усталости,  как
глаза их пухнут от слез, угадывала их нищету, прикрытую шелковым  платьем,
понимала, что они подвергаются обидному преследованию  со  стороны  старых
приказчиц. Эта собачья жизнь портила даже лучших из них и  была  для  всех
сопряжена с самым печальным исходом: истощенные  к  сорока  годам  тяжелым
трудом, продавщицы исчезали, уходя в безвестность, или умирали от чахотки,
малокровия и переутомления, вызванных работой в спертом воздухе  магазина;
иные попадали на улицу, а наиболее счастливые, выйдя  замуж,  прозябали  в
какой-нибудь провинциальной лавчонке. Неужели  можно  считать  гуманным  и
справедливым это беспощадное истребление людей, производимое из года в год
большими магазинами? И Дениза выступила в защиту этих колесиков механизма,
основываясь при этом не на сентиментальных соображениях,  а  на  интересах
самих хозяев. Хотите иметь хорошую машину, - так берите для  этого  лучший
сорт металла;  ведь  если  металл  оказывается  негодным  или  приведен  в
негодность, останавливается  вся  работа,  нужны  дополнительные  затраты,
чтобы вновь наладить ее, а это ведет к  излишним  расходам.  Порою  Дениза
воодушевлялась, ей представлялся  огромный  идеальный  магазин,  фаланстер
торговли, где каждый по заслугам получает свою долю прибылей и где ему  по
договору обеспечено  безбедное  будущее.  Тогда  Муре,  несмотря  на  свое
лихорадочное состояние, начинал шутить. Он укорял ее  в  приверженности  к
социализму, приводил ее этим в  замешательство  и  доказывал,  как  трудно
осуществить ее мечты,  но  она  говорила  в  простоте  душевной,  а  когда
убеждалась в  шаткости  своих  теорий,  подсказанных  добрым  сердцем,  то
спокойно полагалась на будущее. Он же слушал ее, смущенный  и  очарованный
звуком ее молодого голоса, еще дрожавшего от  пережитых  страданий,  когда
она с такой убежденностью начинала говорить  о  реформах,  которые  должны
быть проведены в жизнь ради блага самой же фирмы. Он  слушал,  подтрунивая
над него, а тем временем  участь  служащих  понемногу  улучшалась:  вместо
массовых  увольнений  во  время  мертвых  сезонов  были  введены  отпуска;
наконец, предполагалось  устроить  кассу  взаимопомощи,  которая  облегчит
положение служащих при безработице  и  обеспечит  их  старость.  Это  было
зародышем крупных рабочих организаций двадцатого века.
   Но Дениза не ограничивалась одним лишь стремлением  залечить  свои  еще
кровоточившие раны, - она внушала Муре мысли, полные женской  утонченности
и приводившие в восторг покупательниц. Она обрадовала и  Ломма,  поддержав
давно лелеемый им замысел - создать силами служащих  оркестр.  Три  месяца
спустя под управлением Ломма находилось уже сто двадцать музыкантов; мечта
его  жизни  сбылась.  В  магазине  было  устроено   большое   празднество,
состоявшее  из  концерта  и  бала,  и  организованный  "Счастьем"  оркестр
выступил перед покупателями, перед всем миром. О  нововведении  заговорили
газеты, и даже  Бурдонклю,  которого  все  это  сначала  бесило,  пришлось
склониться  перед  такой  неслыханной  рекламой.   Затем   была   устроена
специальная комната, где  к  услугам  продавцов  имелись  два  бильярда  и
столики для шахмат и трик-трака. При магазине  открылись  вечерние  курсы,
велись занятия по английскому и немецкому языкам, грамматике, арифметике и
географии; были  даже  введены  уроки  верховой  езды  и  фехтования.  Для
служащих была создана библиотека в десять тысяч томов.  Наконец,  появился
доктор, живший при магазине и дававший бесплатные  советы;  были  устроены
ванны, буфеты, парикмахерская. Все, что требовалось жизнью, находилось тут
же, под руками; не выходя из магазина, каждый получал стол, ночлег, одежду
и образование. "Дамское счастье" само удовлетворяло все свои  материальные
и культурные потребности среди громадного Парижа, заинтересованного  этими
новшествами, этим городом труда, который  вырос  на  навозе  старых  улиц,
открывшихся наконец яркому солнцу.
   Тогда в общественном мнении произошел новый поворот  в  пользу  Денизы.
Побежденный Бурдонкль с отчаянием твердил в кругу близких, что он много бы
дал за то, чтобы собственноручно уложить Денизу в постель Муре, и из этого
заключали, что она так и не уступила хозяину и что могущество ее  является
следствием ее отказа. С этих пор она стала общей любимицей.  Все  знали  о
льготах,  которыми  были  ей  обязаны,  все  восхищались  силой  ее  воли.
Наконец-то нашлась такая, которая сумела подчинить себе хозяина, отомстить
за всех и добиться не одних только обещаний! Наконец-то появилась женщина,
которая заставила уважать бедный люд! Когда она,  кроткая  и  непобедимая,
проходила  по  отделам,  продавцы,  завидя  ее  изящную  упрямую  головку,
приветливо  улыбались;  они  гордились   своею   сослуживицей   и   охотно
похвастались  бы  ею   перед   окружающей   толпой.   Счастливая.   Дениза
наслаждалась этой все возраставшей симпатией. Боже, да не сон ли это?  Она
вспоминала, как в  первый  раз  явилась  сюда,  одетая  в  жалкое  платье,
ошеломленная и растерянная  при  виде  сложного  механизма  этой  страшной
машины;  она  долго  ощущала  себя  ничтожеством,  казалась  себе   мелким
зернышком среди жерновов, перемалывающих целый мир. А теперь  она  -  душа
этого мира, только она имеет в нем вес, одним своим словом может  ускорить
или замедлить ход этого гиганта, лежащего у ее маленьких ног. А  ведь  она
не хотела этого, она появилась  здесь  без  всякого  расчета,  вооруженная
только обаянием кротости. Ее власть порою вызывала в ней самой  недоумение
и тревогу; почему они все ей повинуются? Ведь она не красавица, никому  не
делает зла. Но потом она с облегчением улыбалась, ибо была сама доброта  и
благоразумие, правдивость и логика; в этих-то качествах и  заключалась  ее
сила.
   Большой радостью для Денизы среди ее успехов было  то,  что  она  могла
оказать  помощь  Полине.  Молодая  женщина  готовилась  стать  матерью   и
трепетала, что ее уволят: ведь совсем недавно двум продавщицам, бывшим  на
седьмом  месяце  беременности,  пришлось  покинуть  службу.  Дирекция   не
допускала подобных явлений, материнство здесь было упразднено,  как  нечто
непристойное и обременительное; брак в крайнем случае еще  допускался,  но
иметь детей запрещалось. Правда, муж Полины служил тут же, и тем не  менее
она со страхом думала о будущем, зная, что ей уже не  быть  за  прилавком;
поэтому она немилосердно затягивалась в корсет, чтобы  подольше  сохранить
свою тайну и отсрочить вероятное увольнение. Одна из двух уволенных родила
мертвого ребенка именно из-за того, что уродовала свою фигуру, и жизнь  ее
была в опасности.  Между  тем  Бурдонкль  уже  заметил,  что  лицо  Полины
принимает землистый оттенок, а в походке  появилась  какая-то  мучительная
неловкость. Однажды утром он стоял рядом с нею в отделе приданого;  в  это
время кто-то из рассыльных, поднимая сверток, толкнул Полину  так  сильно,
что она вскрикнула и схватилась руками за живот. Бурдонкль тотчас же  увел
ее, допросил, а затем поднял в дирекции вопрос об ее  увольнении  под  тем
предлогом, что она нуждается в чистом деревенском воздухе;  он  доказывал,
что слух об этом происшествии не замедлит распространиться  и  на  публику
произведет дурное впечатление,  если  у  Полины  будет  выкидыш,  как  это
случилось в прошлом году с продавщицей из отдела детского белья.  Муре  не
присутствовал на заседании и поэтому мог высказаться  только  вечером.  Но
Денизе удалось вовремя вмешаться, и Муре заткнул Бурдонклю  рот,  ссылаясь
на интересы фирмы. Неужели Бурдонкль намерен вызвать негодование матерей и
оскорбить молодых беременных покупательниц? После этого было  торжественно
постановлено, что каждая замужняя продавщица в случае  беременности  будет
направляться к специально приглашенной акушерке, как только ее присутствие
в магазине станет неудобным.
   На другой день, когда  Дениза  поднялась  в  лазарет,  чтобы  навестить
Полину, которой пришлось лечь туда из-за ушиба, та крепко расцеловала ее в
обе щеки.
   - Какая вы милая!.. Не будь вас, они вышвырнули бы меня на улицу!..  Но
вы за меня не беспокойтесь; доктор говорит, что все обойдется.
   Божэ сбежал из своего отдела и стоял тут же, по другую сторону кровати.
Он  тоже  бормотал  что-то  в  виде  благодарности  и  был  очень   смущен
присутствием Денизы, которую теперь считал важной особой, достигшей высших
служебных ступеней. Ах, если он услышит какие-нибудь мерзости на ее  счет,
с каким удовольствием он даст отпор завистникам! Но Полина  прогнала  его,
дружески пожав плечами:
   - Дорогой мой! Ты все одни только глупости болтаешь. Оставь нас  вдвоем
поговорить.
   Лазарет представлял собою длинную светлую комнату,  где  стояло  в  ряд
двенадцать кроватей с белыми занавесками. Здесь лечили  служащих,  живущих
при магазине, если они не изъявляли желания уехать к родственникам.  Но  в
этот день Полина оказалась одна в палате;  она  лежала  у  большого  окна,
выходящего  на  улицу  Нев-Сент-Огюстен.  И  тотчас  же  пошли  признания,
нежности, произносимые шепотом в наводящем  дремоту  воздухе,  пропитанном
смутным ароматом лаванды, которым веяло от белоснежного белья.
   - Стало быть, несмотря ни на что,  он  исполняет  все  ваши  желания?..
Какая же вы жестокая, что так мучите его. Объясните мне, в чем дело, - раз
уж я посмела коснуться этого. Он вам противен?
   Она держала руку Денизы, которая сидела у ее кровати, облокотившись  на
подушку; Дениза вдруг заволновалась, щеки ее вспыхнули, она растерялась от
этого прямого  и  неожиданного  вопроса.  И  тайна  ее  вырвалась  наружу.
Уткнувшись головой в подушку, она прошептала:
   - Я люблю его.
   Полина остолбенела от изумления.
   - Как! Вы его любите? За чем же дело стало? Примите его предложение.
   Дениза, все еще прячась в подушку, отрицательно покачала  головой.  Она
говорит "нет" именно потому, что любит его. Объяснить это  она  не  умела.
Разумеется, это смешно, но она не может себя переделать. Изумление подруги
все возрастало, и она наконец спросила:
   - Так, стало быть, вы добиваетесь, чтобы он на вас женился?
   Дениза сразу выпрямилась. Она была потрясена.
   - Ему на мне жениться?.. О нет, нет! Клянусь вам, я ни о  чем  подобном
даже и не помышляла. Нет! Никогда такие расчеты не приходили мне в голову,
а вы знаете, что я ненавижу ложь!
   - Милая, но если бы вы хотели его на себе  женить,  вам  именно  так  и
нужно было бы вести себя... - кротко сказала Полина. -  Однако  должно  же
это чем-нибудь кончиться, и вам остается только брак, раз вы не допускаете
ничего другого... Послушайте,  я  должна  предупредить  вас:  все  в  этом
убеждены, - да, все уверены, что вы водите его за  нос  только  для  того,
чтобы в конце концов привести к мэру... Боже мой, какая же вы чудачка!
   И она  принялась  утешать  Денизу;  девушка  рыдала,  упав  головой  на
подушку, и твердила, что уйдет из магазина,  раз  про  нее  говорят  такие
вещи: у нее этого и в мыслях  не  было.  Разумеется,  если  мужчина  любит
женщину, он должен на ней жениться. Но она ни о чем не просит, ни  на  что
не рассчитыв