тешались;  словечки  вроде  "калоша",
"дуреха" так  и  сыпались  со  всех  сторон;  если  кому-нибудь  случалось
прозевать покупательницу, неудачнице говорили, что ей придется отправиться
в Валонь; словом, Дениза стала козлом отпущения  для  всех  сослуживиц.  А
когда в  ней  постепенно  открылась  замечательная  продавщица,  прекрасно
разбирающаяся в делах магазина, это всех удивило и привело в  негодование,
и с  этих  пор  девицы  сговорились  не  оставлять  ей  ни  одной  хорошей
покупательницы.  Маргарита  и  Клара  преследовали  ее   с   инстинктивной
ненавистью и еще крепче  сплотились,  чтобы  не  быть  уничтоженными  этой
новенькой,  которой  они  опасались,  несмотря  на  все   свое   напускное
презрение.  Что  касается  г-жи  Орели,  ее  обижала  гордая  сдержанность
девушки, не вертевшейся около  нее  с  видом  подобострастного  любования;
поэтому она не пресекала злобных выходок  своих  любимиц  и  приближенных,
вечно поклонявшихся ей, воскурявших  ей  беспрестанную  лесть,  в  которой
нуждалась  ее  сильная,  властная  натура.  Помощница   заведующей,   г-жа
Фредерик,  одно  время,  казалось,  не  участвовала  в  заговоре,  но  это
объяснялось, должно быть, простой  оплошностью,  потому  что  вскоре,  как
только  она  поняла,  какие  неприятности  может  ей  причинить   ласковое
обращение  с  Денизой,   она   стала   относиться   к   девушке   так   же
недоброжелательно, как  и  другие.  С  тех  пор  Дениза  оказалась  совсем
одинокой; все яростно набросились на Растрепу, и девушка жила в  атмосфере
ежечасной борьбы, употребляя все свое мужество  на  то,  чтобы  как-нибудь
удержаться в отделе.
   Такова была теперь ее жизнь. Ей приходилось улыбаться,  быть  бодрой  и
любезной, наряжаться в шелковое платье, которое ей не принадлежало,  тогда
как на самом деле она еле держалась  на  ногах  от  усталости,  недоедала,
подвергалась  скверному  обращению   и   жила   под   постоянной   угрозой
безоговорочного  увольнения.  Ее  каморка  была  единственным  прибежищем,
единственным местом, где можно было вволю поплакать, когда становилось  уж
слишком тяжело. Но от цинковой крыши, покрытой декабрьским  снегом,  веяло
леденящим холодом; в постели Денизе приходилось  свертываться  в  комочек,
накрываться всем, что у нее  было;  даже  плакать  она  могла  только  под
одеялом, чтобы лицо не потрескалось от мороза. Муре больше не разговаривал
с нею. Когда она в служебное время встречала суровый взгляд Бурдонкля,  ее
охватывал трепет - она чувствовала  в  нем  истинного  врага,  который  не
простит ей ни малейшей ошибки. Среди этой общей враждебности  ее  удивляло
странное благоволение инспектора  Жува;  встречаясь  с  нею  где-нибудь  в
сторонке, он улыбался и непременно говорил ей ласковое словцо;  дважды  он
помог ей избежать выговора, а она, скорее смущенная, чем растроганная  его
покровительством, даже не поблагодарила его.
   Однажды вечером, после обеда, когда девицы приводили в  порядок  шкафы,
Жозеф сказал Денизе, что ее спрашивает внизу какой-то молодой человек. Она
спустилась, крайне обеспокоенная.
   - Смотри-ка! - сказала Клара. - Растрепа-то обзавелась любовником!
   - Уж верно, очень  изголодался  парень,  что  польстился  на  такую,  -
ответила Маргарита.
   Внизу, у входа, Дениза увидела своего  брата  Жана.  Она  раз  навсегда
запретила ему появляться в магазине,  ибо  это  производило  очень  дурное
впечатление. Но она не решилась выбранить  его:  он  казался  положительно
невменяемым. Фуражки на нем не было; он запыхался, пробежав весь  путь  от
предместья Тампль до магазина.
   - Нет ли у тебя десяти франков? - пролепетал он. - Дай десять  франков,
иначе мне конец!
   Этот большой ребенок с развевающимися белокурыми волосами,  с  красивым
девичьим лицом  так  забавно  выпалил  сию  мелодраматическую  фразу,  что
сестра, конечно, улыбнулась бы, если бы просьба о деньгах не ставила ее  в
крайнее затруднение.
   - Как! Десять франков? - прошептала она. - Что случилось?
   Он покраснел и объяснил, что встретил сестру  одного  товарища.  Дениза
велела ему замолчать;  она  сама  смутилась  и  не  желала  больше  ничего
слушать. Уже дважды прибегал он к ней так за деньгами; но в первый раз ему
нужно было всего-навсего двадцать пять су, а в следующий -  уже  тридцать.
Он постоянно попадал в какие-то истории с женщинами.
   - Я не могу дать тебе  десять  франков,  -  возразила  она.  -  Еще  не
заплачено за содержание Пепе, а денег у меня в обрез.  Едва  останется  на
покупку ботинок, без которых мне никак не обойтись... В  конце  концов  ты
безрассуден, Жан. Это очень нехорошо.
   - В таком случае я  погиб,  -  повторил  он  с  трагическим  жестом.  -
Послушай, сестричка: она высокая брюнетка... мы пошли в кафе вместе  с  ее
братом... я и не подозревал, что угощение...
   Дениза снова прервала его, но так как на глаза милого озорника набежали
слезы, она вынула из кошелька десятифранковую монету и сунула ему в  руку.
И он тотчас повеселел.
   - Я так и знал... Но, честное слово, это последний раз! Не такой  уж  я
отпетый негодяй.
   И, расцеловав ее в обе щеки, точно полоумный, он побежал со  всех  ног.
Служащие в магазине были ошеломлены.
   Эту ночь Дениза спала плохо.  Со  времени  ее  поступления  в  "Дамское
счастье" забота о деньгах не давала ей покоя. Она все еще работала за стол
и помещение, то есть без определенного жалованья; а  так  как  сослуживицы
отбивали у нее выгодных покупательниц, ей  удавалось  платить  за  пансион
Пепе лишь благодаря тем неважным покупательницам, которые оставались на ее
долю. Она жила в отчаянной нужде -  нужде  в  шелковом  платье.  Ей  часто
приходилось  проводить  ночь  за  штопкой  белья,  за  починкой   сорочек,
превратившихся в кружево. Она сама положила на свои башмаки заплаты, -  не
хуже любого сапожника, - и даже пыталась стирать белье в умывальном  тазу.
Но особенно беспокоилась она за свое старое шерстяное  платье;  другого  у
нее не было, поэтому она вынуждена была надевать его каждый  вечер,  когда
снимала шелковое форменное; и старое  платьице  изнашивалось  с  ужасающей
быстротой;  малейшее  пятно  вызывало  у  нее  дрожь,   малейшая   дырочка
становилась  катастрофой.  У  Денизы  не  было  ничего,  ни  гроша,  чтобы
приобрести хоть что-нибудь  из  тех  мелочей,  которые  необходимы  каждой
женщине: ей пришлось ждать целые две недели, чтобы возобновить запас ниток
и иголок. Поэтому, когда неожиданно  появлялся  Жан  со  своими  любовными
историями и расстраивал ее бюджет, это было для  нее  истинным  бедствием.
Каждая монета в двадцать су, которую он уносил, вырывала  целую  пропасть.
Нечего было и думать найти где-нибудь завтра эти десять франков. До самого
рассвета Денизу терзали кошмары, ей казалось, что Пепе выгнан на улицу,  а
сама  она  выворачивает  омертвевшими  пальцами  плиты   мостовой,   чтобы
посмотреть, нет ли под ними денег.
   На следующий день Денизе пришлось особенно любезно улыбаться  и  играть
роль благовоспитанной девушки. В их отдел пришли знакомые  покупательницы,
и г-жа Орели несколько раз подзывала ее и набрасывала ей на  плечи  манто,
чтобы показать с лучшей стороны новый  покрой.  Изгибаясь  с  жеманностью,
предписываемой модными картинками, Дениза думала о сорока франках, которые
обещала заплатить вечером за  пансион  Пепе.  Она  еще  потерпит  месяц  с
покупкой ботинок; но даже если прибавить к оставшимся тридцати франкам  те
четыре, что она накопила по одному су,  выйдет  все-таки  только  тридцать
четыре; где же достать еще шесть, чтобы получилась нужная сумма? Сердце ее
изнемогало от этой смертной муки.
   - Обратите внимание, как свободно в плечах, - говорила  г-жа  Орели.  -
Это очень изящно, очень удобно... Мадемуазель может даже скрестить руки.
   - О, вполне, - подхватывала Дениза, стараясь хранить  любезный  вид.  -
Его совсем не чувствуешь... Вы останетесь довольны, сударыня.
   Теперь она упрекала себя за то, что в прошлое воскресенье зашла за Пепе
к г-же Гра, чтобы погулять с ним на Елисейских полях. Бедный  мальчик  так
редко выходит с нею! Пришлось  купить  ему  пряников  и  лопаточку,  затем
сводить в театр марионеток, и не  успела  она  оглянуться,  как  истратила
двадцать девять су. Право, Жан настолько поглощен всякими глупостями,  что
совсем не думает о малыше. А она - тащи все на своих плечах!
   - Но если оно не нравится вам, сударыня... - продолжала  заведующая.  -
Мадемуазель, накиньте ротонду, пусть сударыня посмотрит.
   И Дениза, с ротондой на плечах, мелкими шажками  прошлась  по  комнате,
говоря:
   - В ней очень тепло... Это последняя мода.
   До самого вечера, скрывая под необходимой  для  продавщицы  любезностью
свои страдания, промучилась Дениза,  придумывая,  где  бы  достать  денег.
Девицы, заваленные работой, уступили ей одну хорошую продажу, но  был  еще
только вторник, и до получки надо было ждать четыре дня. После  обеда  она
решила отложить на завтра визит к г-же Гра. Она извинится, скажет, что  ее
задержали, а до тех пор, может быть, ей где-нибудь и удастся наскрести эти
шесть франков.
   Дениза  избегала  малейших  расходов  и  поэтому  поднималась  к   себе
спозаранку. Что ей делать на улице, раз у нее нет ни  гроша?  Кроме  того,
она была дикаркой и по-прежнему боялась большого города: до  сих  пор  она
знала только улицы, прилегающие к магазину. Отважившись иной раз  пройтись
до Пале-Рояля, чтобы подышать свежим воздухом,  она  быстро  возвращалась,
запиралась в своей каморке и бралась за  шитье  или  стирку.  В  коридоре,
который тянулся во всю  длину  здания,  царило  казарменное  панибратство:
шныряли полуодетые девицы; в бабьих пересудах и перемывании грязного белья
здесь изливалась вся мелочная злоба женщин, тративших силы на  бесконечные
ссоры и примирения. В  течение  дня  подниматься  наверх  было  запрещено,
поэтому  продавщицы  там  только  ночевали:  приходили  вечером,  в  самую
последнюю  минуту,  и  убегали  рано  утром,  еще  заспанные,  не   вполне
проснувшиеся после торопливого умывания; и  эти  внезапно  появлявшиеся  и
столь же внезапно исчезавшие, - словно уносимые  ветром,  промчавшимся  по
коридору, - вереницы женщин, уставших от тринадцатичасовой работы, которая
валила  их  на  постель  бездыханными  трупами,  окончательно   превращали
мансарды в постоялый двор, где то и дело сменяются  угрюмые  и  утомленные
путешественники. У Денизы не было подруги. Из всех  девиц  только  одна  -
Полина Кюньо - по-дружески относилась к ней; но так  как  отделы  готового
платья и бельевой, помещавшиеся рядом, находились в открытой войне, дружба
двух продавщиц поневоле ограничивалась лишь несколькими словами,  которыми
они изредка обменивались на ходу. Полина, правда, была соседкой  Денизы  и
занимала комнату рядом, справа, но она исчезала сразу  же  после  обеда  и
возвращалась не раньше одиннадцати, так что Дениза слышала только, как она
укладывается спать, и никогда не встречалась с нею вне часов торговли.
   В эту  ночь  Дениза  снова  покорилась  необходимости  преобразиться  в
сапожника. Она вертела в руках  башмаки,  разглядывала  их  и  соображала,
удастся ли проносить их до конца месяца.  Наконец  она  взялась  пришивать
толстой иглой подметки, грозившие вот-вот оторваться. А  тем  временем  ее
воротничок и нарукавники мокли в тазу с мыльной водой.
   Каждый вечер до  нее  доносились  все  те  же  звуки:  одна  за  другой
возвращались девицы, слышался их шепот, смех, иногда  заглушенные  упреки.
Затем начинали скрипеть кровати, доносились зевки, и комнаты погружались в
тяжелый сон. Часто соседка  слева  громко  разговаривала  во  сне,  и  это
сначала пугало Денизу. Быть может, и другие, по ее примеру,  бодрствовали,
занявшись  починкой,  хотя  это  и  возбранялось;  но  делали   они   это,
по-видимому, с такими  же  предосторожностями,  как  и  Дениза:  старались
двигаться неслышно, медленно и не производить ни  малейшего  стука,  чтобы
ничто не нарушало трепетной тишины.
   Прошло уже десять минут после  того,  как  пробило  одиннадцать,  когда
раздался шум чьих-то шагов; Дениза  встрепенулась.  Еще  одна  запоздавшая
девица. Услыхав звук  отпираемой  рядом  двери,  Дениза  поняла,  что  это
Полина; минуту спустя она замерла от удивления: продавщица из отдела белья
тихонько вернулась и постучала к ней.
   - Скорей, это я.
   Приказчицам было запрещено ходить  друг  к  другу  в  комнаты.  Поэтому
Дениза поспешила отпереть дверь, чтобы подругу  не  застигла  г-жа  Кабен,
следившая за точным соблюдением правил.
   - Она там? - спросила Дениза, запирая дверь.
   - Кто? Госпожа  Кабен?  -  сказала  Полина.  -  О,  этой  я  не  боюсь!
Достаточно ста су - и дело в шляпе...  -  И  она  добавила:  -  Мне  давно
хочется поболтать с вами. Внизу никогда не удается... А  сегодня  вечером,
за ужином, вы показались мне такой грустной...
   Дениза  поблагодарила  и  предложила  ей  присесть;   внимание   Полины
растрогало ее. Но она была так смущена этим неожиданным посещением, что не
успела поставить на пол башмак, который начала зашивать, и Полина  увидела
его. Она покачала головой, огляделась вокруг и заметила в умывальном  тазу
воротничок и нарукавники.
   - Бедняжка, я так и думала, - сказала она. - Я тоже прошла через это. В
первое время, когда я приехала из Шартра и отец не высылал мне  ни  гроша,
сколько мне пришлось перестирать сорочек! Да, да, мне пришлось  стирать  и
сорочки! У меня их было только две, и одна постоянно мокла.
   Она села, с трудом переводя дух после быстрой ходьбы. Ее широкое лицо с
маленькими живыми глазками и большим мягким ртом дышало добротой, несмотря
на грубость черт. И без перехода, сразу же, она рассказала Денизе  историю
своей  жизни:  о  детстве,  проведенном  на  мельнице,  об  отце,  который
разорился на тяжбе и отправил  ее  в  Париж  искать  счастья  с  двадцатью
франками в кармане; затем о своей службе  сначала  в  одном  из  магазинов
Батиньоля, потом в "Дамском счастье", -  об  ужасном  начале,  исполненном
оскорблений  и  нужды;  наконец,  о  своей  теперешней  жизни:   как   она
зарабатывает по двести франков в месяц, какие позволяет себе удовольствия.
На ее темно-синем суконном платье, кокетливо стянутом  в  талии,  блестели
непритязательные украшения: брошь и цепочка от часов; она улыбалась из-под
бархатного тока, украшенного большим серым пером.
   Денизе стало стыдно за свой башмак. Она густо покраснела и  пролепетала
что-то в оправдание.
   - Да это и со мной случалось! - повторила Полина. - Я ведь старше  вас,
мне двадцать шесть с половиной, хотя это и  незаметно...  Расскажите-ка  о
себе.
   И Дениза не устояла перед этой дружбой, предложенной так чистосердечно.
В нижней юбке, со старой шалью на плечах, она  присела  рядом  с  нарядной
Полиной, и между ними завязалась дружеская беседа. В  комнате  можно  было
замерзнуть; холод, казалось, струился по стенам  мансарды,  голым,  как  в
тюрьме; но, увлекшись признаниями, девушки не замечали, как коченели у них
пальцы. Понемногу Дениза разоткровенничалась,  стала  говорить  о  Жане  и
Пепе, поведала, как мучит ее забота о деньгах, и это привело к разговору о
продавщицах готового платья. Полина так и разразилась:
   - Ах, паршивки! Если бы они  вели  себя  по-товарищески,  вы  могли  бы
зарабатывать больше ста франков.
   - Все меня ненавидят, и я даже не знаю,  за  что,  -  говорила  Дениза,
заливаясь слезами. - Вот и господин Бурдонкль беспрестанно следит за мной,
чтобы поймать на ошибке, как будто я ему жить мешаю...  И  только  дядюшка
Жув...
   Полина прервала ее:
   - Эта старая обезьяна, инспектор! Ах, дорогая, не верьте ему!.. Знаете,
мужчины с такими большими носами... Хоть он и чванится  тем,  что  у  него
много  орденов,  однако  про  него  рассказывают  одну  историю,   которая
случилась у нас, в  бельевом...  Но  что  вы  за  ребенок,  можно  ли  так
убиваться! Ведь это несчастье быть такой чувствительной! Право же, то, что
происходит с вами, происходит со всеми; с вас просто  берут  вступительный
взнос.
   Она взяла Денизу за  руку  и  в  сердечном  порыве  обняла  ее.  Вопрос
денежный, конечно, сложнее. Бедная девушка не в состоянии  содержать  двух
братьев, платить за пансион маленького и угощать любовниц старшего,  когда
на ее долю остаются лишь крохи, которыми пренебрегли другие; жалованье  же
она, вероятно, начнет получать не раньше марта, после того как в  магазине
пройдет годовой отчет.
   - Слушайте, так вы долго не выдержите, - сказала  Полина.  -  На  вашем
месте я бы...
   Из коридора  донесся  какой-то  шум,  и  они  умолкли.  Это,  вероятно,
Маргарита, про которую говорили, будто она по ночам бродит в одной сорочке
и подслушивает, что делается у других. Полина, не выпуская  руки  подруги,
смотрела на нее с минуту молча,  насторожив  слух.  Затем  она  продолжала
очень тихо, стараясь говорить мягко и убедительно:
   - На вашем месте я бы кого-нибудь взяла.
   - Как это "взяла"? - прошептала Дениза, ничего не понимая.
   Но, сообразив, в чем дело, она отдернула руку в  полной  растерянности.
Этот совет  напугал  ее,  как  новая  мысль,  которая  никогда  раньше  не
приходила ей в голову и преимуществ которой она не понимала.
   - О нет! - ответила она просто.
   - Тогда вам не обернуться, уж я вам говорю!.. -  продолжала  Полина.  -
Считайте: сорок франков за маленького  да  по  сто  су  время  от  времени
старшему; кроме того, не можете же вы постоянно быть одетой как нищенка  и
носить башмаки, над которыми потешаются наши девицы; что ни говорите,  эти
башмаки,  безусловно,  вредят  вам...  Возьмите  кого-нибудь,  вам  станет
гораздо легче.
   - Нет, - повторила Дениза.
   - Ну, вы не рассудительны... Этого не  миновать,  дорогая,  и  это  так
естественно. Мы все прошли  через  это.  Я,  например,  тоже  служила  без
жалованья,  как  и  вы.  Сидела  без   гроша.   Конечно,   меня   кормили,
предоставляли мне ночлег; но ведь надо еще одеться, да и вообще нельзя  же
сидеть без гроша в четырех стенах и плевать в потолок.  Вот  и  приходится
идти на это...
   И она заговорила о своем  первом  любовнике,  клерке  поверенного;  она
познакомилась с ним во время прогулки в Медонском  лесу.  После  него  она
сошлась с почтовым чиновником. Наконец с осени она стала бывать у продавца
из "Бон-Марше", высокого, очень милого  молодого  человека;  они  проводят
теперь все свободное время вместе. Но правда - у  нее  никогда  не  бывало
больше одного сразу. Она  честная  девушка,  и  ее  возмущают  рассказы  о
девках, которые отдаются первому встречному.
   - Я советую вам это вовсе не затем, чтобы толкнуть вас на дурной  путь,
- живо продолжала она. - Мне самой не хотелось бы, чтобы меня  повстречали
где-нибудь в обществе вашей Клары и подумали бы, что я  развратничаю,  как
она. Но когда спокойно живешь с кем-нибудь одним, тут  уж  упрекать  себя,
право, не в чем... Вам это кажется гадким?
   - Нет, - ответила Дениза. - Мне это просто не по душе, вот и все.
   Снова наступило молчание. Девушки улыбались друг  другу,  взволнованные
тихой беседой.
   - Ведь сначала надо почувствовать к человеку расположение, - продолжала
Дениза, слегка зарумянившись.
   Полину это замечание крайне удивило, но в конце концов она  рассмеялась
и, снова обняв подругу, сказала:
   - Ах, дорогая моя, бывает ведь и так, что встретишь человека, а он  тут
же  тебе  и  понравится.  Какая  вы  смешная!  Никто  же  вас  не   станет
принуждать... Ну вот, хотите, Божэ свезет нас в воскресенье за  город?  Он
прихватит с собой кого-нибудь из приятелей.
   - Нет, - повторила Дениза с кротким упрямством.
   Полина  больше  не  настаивала.  Каждый  волен   поступать,   как   ему
заблагорассудится. Ее слова  были  подсказаны  добротой,  -  она  искренне
огорчалась, видя, что ее товарка так несчастна. Пробило двенадцать, и  она
поднялась, собираясь к себе. Но перед уходом она заставила подругу взять у
нее шесть франков, кот