,  доставать
дополнительную  работу  продавщицам?   Торговый   дом   достаточно   щедро
оплачивает труд этих девиц, а если они станут работать для себя по  ночам,
они,  конечно,  будут  хуже  работать  днем  в  магазине.  Да  они  просто
обкрадывают "Дамское счастье", они рискуют  своим  здоровьем,  которое  не
принадлежит им! Ночь существует для того, чтобы спать! Все  должны  спать,
иначе их выкинут вон!
   - Дело-то принимает серьезный оборот! - заметил Гютен.
   Каждый  раз,  когда  трое  мужчин  медленно  проходили  мимо  столовой,
продавцы впивались в них взглядом, стараясь истолковать малейшие их жесты.
Они даже забыли о рисе, хотя один из кассиров обнаружил в нем пуговицу  от
штанов.
   - Я расслышал слово "галстук", - сказал Фавье. - А вы заметили,  как  у
Бурдонкля сразу побелел нос?
   Муре разделял негодование компаньона. Продавщица, работающая по  ночам,
наносит, по его мнению, оскорбление самим устоям "Дамского  счастья".  Кто
же эта дура, не умеющая обеспечить себя  прибылью  от  продажи?  Но  когда
Бутмон назвал Денизу, Муре смягчился, нашел ей оправдание. Ах вот как, эта
малютка? Ну, она еще недостаточно наловчилась, да к тому же, как  уверяют,
на ее шее родные, которым ей приходится помогать. Бурдонкль  перебил  его,
заявив, что ее нужно немедленно уволить. Он всегда утверждал, что из такой
уродины ничего путного не выйдет.  Бурдонкль,  казалось,  вымещал  на  ней
какую-то обиду. Муре в  замешательстве  сделал  вид,  что  все  это  очень
смешно.  Боже  мой,  какой  строгий!  Неужели  нельзя  разочек   простить?
Провинившуюся надо вызвать, сделать ей внушение. В  сущности,  виноват  во
всем один только Робино; как старый приказчик, знающий  обычаи  фирмы,  он
должен был бы ей это отсоветовать.
   - Ну вот, теперь хозяин смеется, - удивился Фавье, когда  группа  снова
прошла мимо двери.
   - А, черт возьми, если они заупрямятся  и  опять  посадят  нам  на  шею
Робино, уж и устроим же мы им потеху! - воскликнул Гютен.
   Бурдонкль взглянул на Муре,  и  у  него  вырвался  презрительный  жест,
словно он хотел сказать, что понял наконец  его  и  находит  это  нелепым.
Бутмон продолжал жаловаться: продавцы грозятся  уйти,  а  среди  них  есть
превосходные работники. Но больше всего задел этих господ слух о том,  что
Робино  в  самых  наилучших  отношениях  с  Гожаном:  последний,  говорят,
подбивает  его  основать  собственное  предприятие  в  этом  же  квартале,
предлагает самый широкий кредит, лишь бы только причинить убытки "Дамскому
счастью".  Наступило  молчание.  Ага,  Робино   замышляет   борьбу!   Муре
насторожился, однако сделал вид, что ему все это безразлично, и отмахнулся
от решения. Там видно  будет,  еще  потолкуем.  И  он  принялся  шутить  с
Бутмоном, отец которого приехал накануне из  Монпелье,  где  у  него  была
лавочка, и чуть не задохся от изумления и негодования, попав  в  громадный
зал, где царствует его сын. Они еще раз посмеялись над тем, как старик,  в
конце концов вновь обретя обычную  самоуверенность,  свойственную  южанам,
принялся все бранить и утверждать,  что  магазины  новинок  кончат  полным
разорением.
   - А вот и Робино, - шепнул заведующий отделом. - Я нарочно отослал  его
в сортировочную, чтобы избежать нежелательных стычек...  Извините,  что  я
так настаиваю,  но  положение  настолько  обострилось,  что  надо  принять
какое-то решение.
   Робино поклонился им и направился к своему столу.
   Муре ограничился кратким:
   - Хорошо, посмотрим.
   Они ушли. Гютен и Фавье все еще поджидали их появления, но,  видя,  что
они не возвращаются, облегченно вздохнули.  Уж  не  собирается  ли  теперь
дирекция ежедневно спускаться к обеду и пересчитывать куски  на  тарелках?
Весело станет, нечего сказать, когда даже за едой  не  будешь  чувствовать
себя свободно. Но истинной причиной их неудовольствия  было  то,  что  они
видели, как вошел Робино и как добродушно был настроен хозяин: это внушало
им беспокойство за исход начатой борьбы. Они понизили голоса  и  принялись
выискивать новые поводы для возмущения.
   - Я просто подыхаю,  -  продолжал  Гютен  уже  громко.  -  Из-за  стола
выходишь еще более голодным, чем когда пришел.
   А между тем он съел две порции варенья, свою да еще ту, что  получил  в
обмен на рис. Вдруг он воскликнул:
   - Ну-ка, разорюсь на добавочное... Виктор, еще порцию варенья!
   Официант подавал последние десерты. Потом он принес  кофе,  и  желающие
тотчас же заплатили ему по три су. Некоторые приказчики поднялись и  стали
прохаживаться по коридору, чтобы выкурить папиросу в темном уголке. Другие
продолжали вяло сидеть за столами, загроможденными  грязной  посудой.  Они
скатывали шарики из  хлебного  мякиша  и  снова  пережевывали  все  те  же
истории, уже не замечая ни запаха подгоревшего сала, ни нестерпимой  жары,
от которой краснели уши. Стены запотели, с  заплесневелого  свода  сползал
одуряющий чад. Делош, до отвала  наевшийся  хлеба,  прислонился  спиной  к
стене и молча переваривал пищу, подняв взгляд к узкому окну.  Каждый  день
после  завтрака  он  развлекался  таким   образом,   рассматривая   быстро
мелькающие на тротуаре ноги  прохожих,  -  ноги,  отрезанные  по  лодыжку,
грубые  башмаки,  щегольские   ботинки,   легкие   женские   туфельки,   -
беспрерывный бег живых ног, без туловища и головы.  В  дождливые  дни  они
бывали очень грязные.
   - Как, уже? - воскликнул Гютен.
   В конце коридора зазвонил колокол:  нужно  было  освободить  место  для
третьей смены. Явились уборщики с ведрами теплой воды и большими  губками,
чтобы вымыть клеенки. Столовые медленно пустели, приказчики расходились по
отделам, лениво волоча ноги по ступеням лестницы. А в  кухне  повар  снова
стал у окошечка, между кастрюлями с говядиной, скатами и соусом,  и  опять
вооружился вилками и ложками, приготовившись  снова  наполнять  тарелки  с
размеренностью хорошо выверенных часов.
   Гютен и Фавье несколько задержались и увидели спускавшуюся Денизу.
   - Господин Робино вернулся, мадемуазель, -  с  насмешливой  вежливостью
сказал первый.
   - Он завтракает, - прибавил другой. - Но если вам очень к спеху, можете
войти.
   Дениза продолжала спускаться, не отвечая и не поворачивая  головы.  Но,
проходя мимо столовой, где обедали заведующие и их помощники, она не могла
не взглянуть  туда.  Робино  действительно  был  там.  Однако  она  решила
переговорить с ним после полудня и направилась прямо  к  своему  столу  на
другой конец коридора.
   Женщины обедали отдельно, в двух отведенных для них залах. Дениза вошла
в первый. Это  был  такой  же  погреб,  превращенный  в  столовую,  однако
обставленный с большим комфортом. Овальный стол, стоявший  посредине,  был
накрыт на пятнадцать человек, но приборы были  расставлены  просторнее,  а
вино было налито в графины; на столе стояло блюдо  скатов  и  блюдо  рагу.
Продавщицам прислуживали  официанты  в  белых  передниках;  таким  образом
женщины избавлялись от неприятной необходимости лично получать  порции  из
окошечка. Дирекция считала, что так приличнее.
   - Что же вы задержались? - спросила Полина; она  уже  сидела  и  резала
себе хлеб.
   - Да я провожала покупательницу, - ответила Дениза, краснея.
   Она лгала. Клара толкнула  локтем  товарку,  сидевшую  рядом.  Что  это
сегодня с Растрепой? Она сама не своя. Получила одно за  другим  несколько
писем от любовника; потом понеслась  как  угорелая  по  магазину  в  стала
придумывать  себе  всякие  поручения  в  мастерскую,  а  сама  туда  и  не
заглядывала. Будьте уверены, тут что-то неладно. И Клара, поедая ската без
малейших  признаков  отвращения,   с   беззаботностью   девушки,   некогда
питавшейся прогорклым салом, принялась болтать о жуткой драме,  описаниями
которое были полны все газеты.
   - Читали? Человек зарезал бритвой свою любовницу.
   - Что ж, - заметила молоденькая бельевщица с кротким и нежным  личиком,
- ведь он ее застал с другим. Так поделом ей!
   Не Полина возмутилась. Как! Неужели перерезать женщине глотку только за
то, что она перестала тебя любить? Ну нет! Вот еще! И, не  договорив,  она
обратилась к официанту:
   - Пьер, я, знаете, не могу есть это мясо...  Скажите,  чтобы  мне  дали
какое-нибудь добавочное блюдо, яичницу, что ли... я порыхлее, если можно.
   В ожидании она вынула несколько шоколадных конфет - ее  карманы  всегда
были полны лакомств - и принялась грызть их с хлебом.
   - Конечно, иметь дело с таким человеком не шутка, - продолжала Клара. -
А сколько эдаких ревнивых! На днях какой-то рабочий бросил жену в колодец.
   Она не спускала глаз с Денизы и была уверена, что  угадала,  отчего  та
побледнела. Видно, эта недотрога боится, как бы  любовник  не  надавал  ей
оплеух, потому что она, верно, изменяет ему. Вот  будет  потеха,  если  он
заявится к ней прямо в магазин; вероятно, этого-то  она  и  опасается.  Но
разговор  переменился:  одна  из  продавщиц  принялась  рассказывать,  как
удалять пятна с бархата. Затем поговорили о пьесе, идущей в  театре  Гэте:
там участвуют такие очаровательные девчурки и танцуют вдобавок куда  лучше
взрослых. Полина нахмурилась было при виде подгоревшей яичницы,  но  потом
развеселилась: на вкус яичница оказалась не такой уж плохой.
   - Передайте мне вино, - попросила она Денизу. -  Вы  бы  тоже  заказали
себе яичницу.
   - С меня достаточно и говядины, - ответила девушка. Она избегала лишних
расходов и  ограничивалась  пищей,  которую  давали  в  магазине,  как  бы
противна она ни была.
   Когда официант принес рис с тертыми сухарями,  приказчицы  возмутились.
На прошлой неделе они оставили его нетронутым и надеялись, что  больше  уж
он не  появится.  Истории,  которые  рассказывала  Клара,  внушили  Денизе
беспокойство за Жана; она одна рассеянно поела риса, остальные смотрели на
нее с брезгливостью. Началась настоящая вакханалия добавочных блюд. Девицы
объедались вареньем. К тому же питаться за свой счет считалось шиком.
   - Вы знаете, мужчины подали жалобу, и дирекция обещала... - начала было
хрупкая бельевщица.
   Ее прервали смехом. Разговор сосредоточился на дирекции. Все пили кофе,
исключая Денизу: она уверяла,  что  не  выносит  его.  Пили  не  торопясь;
бельевщицы в шерстяных  платьях  напоминали  простоватых  мещаночек,  зато
продавщицы готового платья, разряженные в шелк, с салфеткой  у  подбородка
во избежание пятен, казались настоящими дамами, которые  зашли  в  людскую
закусить вместе с горничными. Чтобы хоть чуточку избавиться  от  спертого,
зловонного воздуха,  продавщицы  попробовали  было  открыть  окна,  но  их
пришлось тотчас  же  захлопнуть,  как  как  колеса  извозчиков,  казалось,
проезжали по самому столу.
   - Тише! - шепнула Полина. - Старый дуралей идет!
   Это был инспектор Жув. Он охотно появлялся возле девиц к  концу  обеда.
Правда, ему было поручено наблюдение за женскими столовыми.  Он  появлялся
со смеющимися глазками, обходил стол,  иногда  даже  вступал  в  разговор,
осведомляясь, хорошо ли барышни позавтракали. Он приставал ко всем  и  так
надоедал, что приказчицы старались поскорее уйти. Колокол еще не звонил, а
Клара уже исчезла, другие последовали за ней. Вскоре в  столовой  остались
только Дениза и  Полина.  Последняя  допила  кофе  и  теперь  приканчивала
конфеты.
   - Знаете что, пошлю-ка я мальчика  за  апельсинами...  -  сказала  она,
вставая. - Вы идете?
   - Сейчас, - ответила Дениза, грызя корку; она  решила  уйти  последней,
чтобы поговорить с Робино по дороге наверх.
   Однако, когда она осталась наедине с Жувом, ей стало  не  по  себе,  и,
досадуя на свою несообразительность, она поспешила выйти из-за  стола.  Но
Жув, увидев, что она направляется к двери, преградил ей путь.
   - Мадемуазель Бодю...
   Он улыбнулся ей отеческой улыбкой. Густые седые усы придавали  ему  вид
почтенного воина. Он  выпячивал  грудь,  на  которой  красовалась  красная
ленточка.
   - Что такое, господин Жув? - спросила она, успокоившись.
   - Я еще утром заметил, как вы разговаривали  наверху,  за  коврами.  Вы
знаете, что это против правил и что если я подам  рапорт...  Ваша  подруга
Полина, видно, вас очень любит?
   Усы его зашевелились, огромный крючковатый нос, говоривший о  низменных
инстинктах, побагровел.
   - Ну? Почему же вы так любите друг друга?
   Дениза, ничего не понимая, снова смутилась. Он подошел совсем близко  и
шептал ей прямо в лицо.
   - Правда, мы разговаривали, господин Жув, - залепетала она, -  но  ведь
невелик грех и поболтать немного... Вы очень добры ко  мне,  я  очень  вам
благодарна.
   - Мне не следовало бы так вам потворствовать, - сказал он. -  Ведь  мое
дело - блюсти справедливость... Но такая миленькая барышня...
   И он подошел еще ближе. Теперь она и вовсе  испугалась.  На  память  ей
пришли  слова  Полины:  она  вспомнила  ходившие  по  магазину   толки   о
продавщицах, запуганных дядюшкой Жувом и покупавших его благосклонность. В
магазине, впрочем, он  довольствовался  маленькими  вольностями:  легонько
похлопывал распухшими пальцами по щечкам приглянувшихся ему девиц, брал их
руки и долго, как бы по забывчивости, держал в своих. Все выходило  вполне
по-отечески; сидевшему в нем зверю он  давал  волю  только  вне  магазина,
когда девицы приходили к нему на улицу Муано отведать тартинок с маслом.
   - Оставьте меня, - прошептала Дениза, отступая.
   - Ну, ну, не годится быть такой дикаркой с другом, который  всегда  вас
выгораживает...  Сделайте  мне  удовольствие,  приходите  ко  мне  сегодня
вечерком попить чайку с тартинками. Приглашаю от чистого сердца.
   Теперь она уже отбивалась:
   - Нет, нет!
   Столовая  была  пуста,  официант  не  показывался.  Жув,   настороженно
прислушиваясь, не послышатся ли шаги, бросил быстрый  взгляд  вокруг  и  в
крайнем возбуждении, забыв обычную выдержку и переходя  границы  отеческой
фамильярности, хотел было поцеловать ее в шею.
   - Ах, злючка, ах, глупышка... можно ли быть такой глупенькой, с этакими
волосами! Приходите же вечерком, подурачимся...
   Пылающее лицо старика оказалось совсем рядом,  и  девушка  ощутила  его
горячее  дыхание,  она  обезумела  от  ужаса  и  возмущения  и   порывисто
оттолкнула Жува, да так сильно, что он пошатнулся и чуть  не  свалился  на
стол. К счастью, ему подвернулся стул; зато от толчка  покатился  один  из
графинов и забрызгал вином белый галстук и орденскую ленточку старика.  Он
замер на стуле,  даже  не  думая  вытирать  пятна,  задыхаясь  от  ярости:
подобного отпора он не ожидал. Как? Ведь он же  ничего  не  добивался,  не
принуждал ее силой, а только поддался порыву своего доброго сердца!
   - Ну, мадемуазель, вы в этом раскаетесь, даю вам слово!
   Дениза убежала. Как раз прозвонил колокол.  Взволнованная,  вся  дрожа,
она забыла о Робино и направилась прямо к себе в отдел. Спуститься еще раз
она не  осмеливалась.  Послеполуденное  солнце  до  того  накалило  фасад,
выходивший на площадь Гайон,  что  в  залах  второго  этажа,  несмотря  на
спущенные шторы, можно было задохнуться. Пришло  несколько  покупательниц,
но они ничего не купили, хотя и измучили приказчиц. Весь отдел  зевал  под
сонным  взглядом  г-жи  Орели.  Наконец  около  трех  часов,  увидев,  что
заведующая задремала, Дениза потихоньку  выскользнула  и  снова  пошла  по
магазину все с тем же деловым видом. Чтобы  обмануть  любопытных,  которые
могли следить за нею взглядом, она не сразу  спустилась  в  отдел  шелков.
Сначала та сделала вид, будто у нее дело в кружевном отделе, и  обратилась
там к Делошу за каков-то справкой; наконец в нижнем этаже она прошла отдел
руанских ситцев и  уже  входила  в  галстучный,  как  вдруг  в  недоумении
остановилась точно вкопанная. Перед нею был Жан.
   - Как? Ты здесь? - прошептала она, страшно побледнев.
   Он был  в  рабочей  блузе,  без  фуражки:  белокурые  волосы,  крупными
завитками ниспадавшие на его девичью шею,  были  в  беспорядке.  Он  стоял
перед ящиком с  дешевыми  черными  галстуками  и,  казалось,  находился  в
глубокой задумчивости.
   - Что ты тут делаешь? - продолжала она.
   - Да вот, тебя  дожидался,  -  отвечал  он.  -  Ты  же  мне  запрещаешь
приходить. Я хоть и вошел, но никому  ни  слова  не  сказал.  Можешь  быть
спокойна. Если хочешь, делай вид, что не знаешь меня.
   Приказчики уже смотрели на них и удивлялись. Жан понизил голос:
   - Знаешь, она захотела непременно пойти со мной. Ну да, она на площади,
у фонтана... Давай скорее пятнадцать франков, не то мы оба пропали, уж это
как дважды два - четыре.
   Денизу охватило страшное волнение. Кругом прислушивались к их разговору
и хихикали. За отделом галстуков находилась лестница, ведущая в подвал,  -
Дениза подтолкнула к ней брата и потащила его вниз. Там он продолжал  свой
рассказ, сбиваясь, наскоро придумывая факты, боясь, что ему не поверят:
   - Деньги не для нее. Она слишком порядочная... А ее муж... Черт возьми!
Мужу тоже наплевать на какие-то там пятнадцать франков! Он и за миллион не
позволил бы жене... у него  фабрика  клея,  я  тебе  ведь  говорил.  Очень
порядочные люди... Нет, это деньги для  одного  прохвоста,  ее  знакомого,
который нас видел. А, сама понимаешь, если я не швырну ему  нынче  вечером
эти пятнадцать франков...
   - Замолчи, - прошептала Дениза. - Сейчас... Иди же!
   Они очутились в отделе доставки. Просторный  подвал,  слабо  освещенный
белесым светом, проникавшим через узкие окошки, в  мертвый  сезон  казался
уснувшим. Здесь было холодно и совсем тихо. Однако  в  одном  из  закутков
служащий складывал свертки, предназначенные  для  квартала  Мадлен,  а  на
большом сортировочном  столе  сидел,  болтая  ногами  и  вытаращив  глаза,
заведующий отделом Кампьон.
   Жан продолжал:
   - У мужа такой огромный нож...
   - Да ступай ты скорее, - повторяла Дениза, подталкивая брата.
   Они прошли по узкому коридору, где круглые сутки горел  газ.  Справа  и
слева, в глубине мрачных кладовых, за деревянными  решетками  громоздились
темными массами кипы товаров.  Наконец  Дениза  остановилась  у  одной  из
решеток. Сюда, конечно, никто не придет; но находиться тут запрещалось,  и
ее пробирала дрожь.
   - Если этот мерзавец проговорится, - снова начал Жан, -  то  муж,  а  у
него такой огромный нож...
   - Где же я достану тебе пятнадцать  франков?  -  воскликнула  Дениза  в
отчаянии. - Значит, ты так и не образумился? С тобой без  конца  случаются
какие-то дикие истории.
   Он стал бить себя в грудь. Он и сам уже  не  мог  разобраться  в  своих
романтических выдумках. Он  просто  облекал  в  драматическую  форму  свою
вечную нужду в деньгах, и у него  всегда  имелась  в  запасе  какая-нибудь
неотложная надобность.
   - Клянусь тебе всем святым, на этот раз действительно кое-что было... Я
ее держал вот так, а она меня обнимала...
   Дениза снова велела ему замолчать; измученная, доведенная до крайности,
она воскликнула, вспылив:
   - Я не желаю этого знать. Храни про себя свои мерзости. Это уж  слишком
отвратительно, слышишь? Ты меня мучишь каждую неделю, а я извожусь,  чтобы
добывать тебе эти сто су. Да, я работаю по ночам... Не говоря уже  о  том,
что ты вырываешь кусок изо рта своего брата.
   Жан побледнел и разинул рот. Как? Он поступает  дурно?  Он  не  понимал
этого, он с детства привык обходиться  с  сестрой  по-товарищески,  и  ему
казалось вполне естественным излить перед ней душу. Но он  был  ошеломлен,
когда узнал, что она проводит ночи за работой. Мысль, что он мучает  ее  и
проедает долю Пепе, настолько расстроила Жана, что он зарыдал.
   - Ты  права,  я  шалопай!..  -  воскликнул  он.  -  Но  это  совсем  не
отвратительно, не думай, - наоборот; потому-то все и повторяется...  Этой,
видишь ли, уже двадцать лет. И она все думала, что это игрушки, потому что
мне-то ведь только семнадцать... Боже мой, как я на себя  зол!  Так  бы  и
избил себя!
   Он взял ее руки и принялся целовать их, обливая слезами.
   - Дай мне пятнадцать  франков,  это  будет  в  посл