жгучую   ненависть
лавочника-провинциала.  Задыхаясь  от  гнева  при  мысли,  что   его   сын
зарабатывает тридцать тысяч франков в  год,  старый  Бутмон  ответил,  что
скорее пожертвует свои  деньги  и  деньги  друзей  в  пользу  какой-нибудь
богадельни, чем согласится способствовать хотя бы  сантимом  возникновению
одного из тех магазинов, которые в  торговом  деле  являются  своего  рода
домами терпимости.
   - Впрочем, - сказал в заключение молодой  человек,  -  тут  ведь  нужны
миллионы.
   - А если они найдутся? - просто спросила г-жа Дефорж.
   Он взглянул на нее, сразу став серьезным.  Все  это,  вероятно,  только
слова ревнующей женщины. Но она, не  давая  ему  времени  для  расспросов,
добавила:
   - Словом,  вы  знаете,  как  я  вами  интересуюсь...  Мы  об  этом  еще
поговорим.
   Из передней раздался звонок. Г-жа Дефорж встала, а Бутмон  инстинктивно
отодвинулся, как будто уже можно было застать  их  врасплох.  В  гостиной,
оклеенной  веселыми  обоями,  где  в  простенках  между  окнами  множество
растений  разрослось  в  настоящий  лесок,  наступило  молчание.  Анриетта
выпрямилась, прислушалась.
   - Это он, - прошептала она.
   Слуга доложил:
   - Господин Муре, господин де Валаньоск.
   У нее невольно вырвался гневный жест.  Почему  он  не  один?  Вероятно,
заехал за приятелем нарочно, чтобы не оставаться с нею наедине. Но она уже
улыбалась, протягивая руку входящим.
   - Каким вы стали у  меня  редким  гостем...  Это  относится  и  к  вам,
господин де Валаньоск.
   Она была в отчаянии от своей полноты и, чтобы скрыть ее, затягивалась в
черные  шелковые  платья.  Но  ее  красивая  голова,  обрамленная  темными
волосами, была  все  еще  прелестна,  и,  окинув  хозяйку  взглядом,  Муре
фамильярно сказал:
   - О вашем здоровье нечего справляться: вы свежи, как роза.
   - Да, я чувствую себя прекрасно, - отвечала она. - Впрочем, если  бы  я
умерла, вы бы об этом даже и не узнали.
   Она тоже рассматривала его; он казался  ей  утомленным  и  издерганным:
веки у него опухли, лицо посерело.
   - А я вот не могу ответить вам таким же комплиментом, - продолжала она,
стараясь придать голосу шутливо-веселый тон, - у  вас  сегодня  далеко  не
блестящий вид.
   - Все дела, - сказал Валаньоск.
   Вместо ответа Муре сделал неопределенный жест. В эту минуту от  заметил
Бутмона и по-приятельски кивнул ему. В период их дружбы он  сам  иной  раз
вытаскивал его из-за прилавка и увозил с собой к Анриетте, хотя бы  это  и
было в самый разгар послеполуденной работы. Но времена теперь  изменились,
и он вполголоса сказал Бутмону:
   - Рановато  вы  сегодня  улизнули...  Они  заметили,  что  вы  ушли,  и
прямо-таки бесятся, имейте в виду.
   Он говорил о Бурдонкле и прочих пайщиках, как будто не он хозяин.
   - Правда? - с беспокойством переспросил Бутмон.
   - Да. Мне нужно с вами поговорить... Подождите меня, мы выйдем вместе.
   Тем временем Анриетта снова села; она не спускала  глаз  с  Муре,  пока
Валаньоск говорил, что к ней собирается  г-жа  де  Бов.  Муре  молчал,  он
рассматривал мебель и словно искал чего-то на потолке. Когда  же  Анриетта
стала со смехом жаловаться,  что  у  нее  к  чаю  собираются  одни  только
мужчины, он, забывшись, откровенно признался:
   - А я рассчитывал встретить у вас барона Гартмана.
   Анриетта побледнела. Конечно, она знала, что Муре бывает у  нее  теперь
ради встреч с бароном, но  он  мог  бы  сдержаться  и  так  откровенно  не
показывать ей свое равнодушие. В эту  минуту  дверь  отворилась,  и  к  ее
креслу подошел лакей. В ответ на легкий кивок хозяйки он наклонился и тихо
доложил:
   - Это насчет манто; вы приказывали доложить, когда придут... Барышня  в
передней.
   - Пусть  подождет,  -  сказала  Анриетта  нарочито  громко,  чтобы  все
слышали. В этих словах, произнесенных сухо и  презрительно,  излилась  вся
терзавшая ее ревность.
   - Прикажете проводить в будуар?
   - Нет, нет, пусть ждет в передней.
   Когда слуга вышел, г-жа Дефорж как  ни  в  чем  не  бывало  возобновила
разговор с Валаньоском. Муре снова впал в апатию; он не  обратил  внимания
на слова лакея и не понял, о чем идет речь. А Бутмон, которого эта история
очень  занимала,  углубился  в  размышления.  В  это  время  дверь   снова
отворилась, и появились две дамы.
   - Представьте себе, - сказала г-жа Марти, - выхожу из экипажа  и  вдруг
вижу под аркой госпожу де Бое.
   - Ну конечно; сегодня такая прекрасная погода, - пояснила графиня, -  а
доктор велит мне как можно больше гулять...
   Она поздоровалась с гостями и спросила у Анриетты:
   - Что это? Вы нанимаете новую горничную?
   - Нет, - удивленно отвечала та, - почему вы спрашиваете?
   - А у вас в передней какая-то девушка...
   Анриетта с усмешкой прервала ее:
   - Не правда ли, до чего  все  продавщицы  похожи  на  горничных?..  Это
действительно приказчица, она пришла поправить мне манто.
   Муре, у которого при этих словах  шевельнулось  подозрение,  пристально
взглянул на Анриетту, а она с деланной веселостью продолжала рассказывать,
как на прошлой неделе купила себе в "Дамском счастье" готовое манто.
   - Неужели? - воскликнула г-жа Марта. - Значит, вы  больше  не  шьете  у
Совер?
   - Конечно, шью, дорогая; просто мне вздумалось попробовать. К тому же я
осталась очень довольна своей первой покупкой,  дорожным  манто...  Но  на
этот раз вышло крайне неудачно. Что ни говорите, в наших больших магазинах
хорошо одеться нельзя. О,  я,  не  стесняясь,  говорю  это  в  присутствии
господина Муре... Вы никогда  не  сумеете  как  следует  одеть  элегантную
женщину.
   Муре не стал защищать свою  фирму.  Он  не  спускал  глаз  с  Анриетты,
стараясь разубедить себя, считая, что  она  не  осмелится  на  такой  шаг.
Вступиться за "Дамское счастье" пришлось Бутмону.
   - Если бы все светские женщины, которые у  нас  одеваются,  стали  этим
хвастаться, - весело заметил он, - вы, конечно, очень удивились бы составу
нашей клиентуры... Попробуйте сделать у нас  что-нибудь  на  заказ,  и  вы
получите вещь не хуже, чем у Совер; разница только в том,  что  у  нас  вы
заплатите вдвое дешевле.  Но  именно  потому,  что  вещь  дешевле,  все  и
считают, что она хуже.
   - Значит, манто плохо сидит? - продолжала  г-жа  де  Бов.  -  Теперь  я
припоминаю эту девушку... У вас в передней довольно темно.
   - Да, - добавила г-жа Марти, - я тоже сначала никак не могла вспомнить,
где я видела эту фигурку... Так идите же, милочка, не задерживайтесь из-за
нас.
   - Успеется, спешить некуда,  -  ответила  Анриетта  с  пренебрежительно
беспечным жестом.
   Дамы снова завели разговор о вещах из больших магазинов. Затем г-жа  де
Бов заговорила о муже: по ее словам, он уехал на ревизию конного завода  в
Сен-Ло; а Анриетта сообщила, что г-же  Гибаль  пришлось  вчера  уехать  во
Франш-Конте к заболевшей тетке. Она не  рассчитывает  сегодня  и  на  г-жу
Бурделе, потому что та в конце месяца всегда запирается дома с белошвейкой
и пересматривает белье своей детворы.  Между  тем  г-жу  Марти,  казалось,
снедала тайная  тревога.  Положение  ее  мужа  в  лицее  Бонапарта  сильно
пошатнулось: дело в том,  что  нужда  заставила  беднягу  давать  уроки  в
каких-то подозрительных учебных  заведениях,  где  шла  открытая  торговля
бакалаврскими дипломами; он  всеми  способами  старался  добывать  деньги,
чтобы покрыть безумные траты, разорявшие его хозяйство. Застав его однажды
вечером в слезах - так он боялся получить отставку, -  г-жа  Марти  решила
попросить Анриетту походатайствовать за мужа у одного  из  ее  знакомых  -
чиновника из министерства народного просвещения. Анриетта успокоила  ее  с
одного слова. Впрочем, г-н Марти собирается  лично  зайти  сегодня,  чтобы
узнать о своей судьбе и выразить благодарность.
   - Вам, кажется, нездоровится, господин Муре? - заметила г-жа де Бов.
   - Все дела, - повторил Валаньоск с присущей ему флегматической иронией.
   Муре быстро поднялся, раздосадованный тем, что позволил себе  настолько
забыться. Он поспешил  занять  обычное  место  среди  дам  и  снова  обрел
присущую ему обходительность.  Его  занимали  теперь  зимние  моды,  и  он
заговорил о прибытии крупной партии кружев. Г-жа  де  Бов  осведомилась  у
него о цене на алансонские кружева, - быть может, они  ей  понадобятся.  В
последнее  время  она  вынуждена  была  экономить  даже  тридцать  су   на
извозчика; а если ей случалось остановиться перед витриной  магазина,  она
возвращалась домой совершенно больная. Манто она носила уже третий год, но
мысленно примеряла на своих царственных плечах все дорогие ткани,  которые
попадались на глаза; ей казалось, что с нее содрали  их  вместе  с  кожей,
когда, очнувшись, она видела на себе  одно  из  своих  старых,  поношенных
платьев и сознавала, что нет никакой надежды когда-либо удовлетворить свою
страсть.
   - Барон Гартман, - доложил лакей.
   Анриетта заметила,  как  обрадовался  Муре  появлению  гостя.  Эльзасец
раскланялся с дамами и взглянул на молодого  человека  с  тем  лукавством,
которое порою озаряло его полную физиономию.
   - Все о тряпках, - проворчал он, улыбаясь. И как свой человек  в  доме,
позволил себе добавить: - В передней у вас какая-то премиленькая  девушка.
Кто это?
   - Да так, никто,  -  со  злостью  в  голосе  ответила  г-жа  Дефорж.  -
Приказчица из магазина.
   Пока  лакей  накрывал  стол  к  чаю,  дверь   в   переднюю   оставалась
приотворенной. Он то и дело входил и снова выходил, расставляя на  столике
китайские чашки и тарелки с сандвичами и печеньем. Яркий  свет,  несколько
смягченный зеленью тропических растений, отражался на бронзовых украшениях
просторной гостиной и  с  ласковым  задором  переливался  на  полупарчовой
обивке мебели; и всякий раз как открывалась  дверь,  в  просвете  виднелся
уголок  темной  передней,  освещавшейся  через  матовые  стекла.  В   этом
полумраке  можно  было  различить  черную  женскую  фигуру,  неподвижно  и
терпеливо стоявшую на одном месте. Хотя тут была скамеечка, обитая  кожей,
Дениза  из  гордости  не  желала  сесть,  предпочитая  ждать   стоя.   Она
чувствовала, что ее хотят унизить. Уже целых полчаса стояла  она  так,  не
проронив ни слова, не сделав ни одного движения; дамы и  барон  пристально
оглядели ее, когда проходили мимо; теперь голоса из гостиной доносились до
Денизы, словно легкие дуновения; вся эта светская  роскошь  оскорбляла  ее
своим  равнодушием;  но  девушка  все-таки  не  шевелилась.  Неожиданно  в
распахнувшуюся дверь она увидела Муре; а он наконец догадался, кто это.
   - Это одна из ваших приказчиц? - спросил барон Гартман.
   Муре удалось скрыть охватившее его смущение, но голос его задрожал:
   - Да, но не знаю, кто именно.
   - Это молоденькая  блондинка  из  отдела  готовых  вещей,  -  поспешила
ответить г-жа Марта. - Кажется, она помощница заведующей.
   Анриетта тоже смотрела на Муре.
   - А! - просто сказал он.
   И чтобы переменить разговор, начал рассказывать о празднествах в  честь
прусского короля, который накануне прибыл в Париж. Но барон не без  задней
мысли снова завел речь о продавщицах  из  больших  магазинов.  Делая  вид,
будто его это очень  интересует,  он  стал  расспрашивать:  откуда  они  в
основном набираются? Действительно ли они  так  распущенны,  как  говорят?
Разгорелся целый спор.
   - Вы в самом деле считаете их добродетельными? - допытывался барон.
   Муре принялся отстаивать добронравие своих продавщиц с таким пылом, что
Валаньоск расхохотался. Тогда, чтобы выручить патрона, в разговор вмешался
Бутмон. Право же,  среди  них  бывают  всякие:  и  развратные  и  честные.
Впрочем, теперь  они  в  целом  отличаются  более  высокими  нравственными
устоями. В прежнее время в большие магазины шли только  подонки  торгового
мира - девицы сомнительной репутации, без всяких средств. Сейчас же многие
семьи с улицы Севр воспитывают своих дочерей с расчетом определить  их  на
службу в "Бон-Марше".  Во  всяком  случае,  если  приказчицы  хотят  вести
честный образ жизни, это зависит только от них самих, потому что им уже не
нужно, как простым работницам, искать  пропитания  и  крова  на  парижских
тротуарах; у них имеется готовый стол и квартира, их существование -  само
по себе, конечно, очень тяжелое - как-никак обеспечено.  Всего  печальнее,
разумеется, неопределенность их общественного  положения,  ибо  это  и  не
лавочницы и не барышни. Живя в роскоши, но часто не имея  даже  начального
образования, они представляют собой некий обособленный, безыменный  класс.
Этим и обусловливаются их невзгоды и пороки.
   - Что касается меня, - сказала графиня  де  Бов,  -  я  не  знаю  более
неприятных существ... Иной раз так и хочется побить их.
   И  дамы  начали  изливать  накопившееся  раздражение.  Ибо  за   каждым
прилавком идет вечная борьба, женщина пожирает женщину,  соперничая  из-за
денег и красоты. Продавщицы всегда полны затаенной зависти по отношению  к
хорошо одетым покупательницам,  к  дамам,  манеры  которых  они  стараются
перенять; а  у  бедно  одетых  покупательниц  из  среды  мелкой  буржуазии
появляется еще более острая зависть по отношению к продавщицам,  разодетым
в шелк, и, покупая на каких-нибудь десять су, они  требуют  от  продавщицы
раболепия горничной.
   - Ах, оставьте, все эти "бедняжки" так же продажны, как и их товары,  -
заключила Анриетта.
   Муре принудил себя  улыбнуться.  Барон  наблюдал  за  ним,  восхищенный
легкостью, с  какою  тот  сдерживал  себя.  И  барон  переменил  разговор,
вернувшись к обсуждению предстоящих празднеств в честь  прусского  короля:
они будут великолепны, парижский торговый мир изрядно наживается  на  них.
Анриетта молчала  и,  видимо,  соображала  что-то:  ей  хотелось  подольше
продержать Денизу в передней, и в то же время она опасалась, как бы  Муре,
который теперь все знает, не ушел. В конце концов она поднялась с кресла.
   - Вы извините меня?
   - Конечно, дорогая, - сказала г-жа Марти. - Я похозяйничаю вместо вас.
   Она встала, взяла чайник и  наполнила  чашки.  Анриетта  повернулась  к
барону Гартману:
   - Вы побудете еще немного?
   - Да, мне нужно поговорить с господином Муре; мы уединимся в  маленькую
гостиную.
   Анриетта вышла, и ее черное  шелковое  платье  прошелестело  в  дверях,
словно змея, ускользающая в кусты.
   Оставив дам на попечение Бутмона и Валаньоска, барон тотчас же поспешил
увести Муре. Они стали у окна соседней гостиной и  заговорили  вполголоса.
Имелось в виду новое предприятие. Уже давно Муре лелеял мечту -  захватить
под "Дамское счастье" весь квартал, от улицы Монсиньи до улицы Мишодьер  и
от Нев-Сент-Огюстен до улицы Десятого декабря. Среди массива домов на этой
улице имелся обширный угловой участок, которым фирма  еще  не  владела,  -
это-то обстоятельство  и  препятствовало  осуществлению  затеи  Муре;  его
мучило желание завершить победу, воздвигнув здесь, как апофеоз,  здание  с
монументальным фасадом. До тех пор пока главный вход  в  магазин  будет  с
улицы Нев-Сент-Огюстен, с одной из темных  улиц  старого  Парижа,  замысел
Муре останется незавершенным, не имеющим логического смысла.  Муре  хотел,
чтобы "Дамское счастье" предстало перед лицом нового Парижа  на  одной  из
недавно проложенных улиц, где под яркими лучами солнца  кипит  современная
сутолока. Мысленно он уже видел,  как  этот  исполинский  дворец  торговли
господствует над городом и отбрасывает больше тени, чем сам древний  Лувр.
До  сих  пор  Муре  наталкивался   на   упорство   "Ипотечного   кредита",
руководители которого  неизменно  держались  своей  первоначальной  мысли:
создать на этой угловом участке конкурента  Гранд-отелю.  Проект  был  уже
готов,  и,  чтобы  приступить  к   закладке   фундамента,   ждали   только
окончательной расчистки улицы Десятого декабря.  Но  Муре  предпринял  еще
несколько усилий и почти убедил барона Гартмана отказаться от этих планов.
   - У нас вчера опять было совещание, - начал барон, - и я пришел сюда  в
надежде встретить вас и осведомить обо всем... Они все еще упорствуют.
   У молодого человека вырвался нетерпеливый жест.
   - Как неразумно!.. Что же они говорят?
   - Да то же самое, что и я вам говорил и о чем и теперь еще подумываю...
Ваш фасад, в сущности,  одно  украшение:  новое  здание  увеличит  площадь
магазина не более чем на одну десятую, а это значит бросить весьма крупные
суммы просто на рекламу.
   Муре вспылил:
   - Реклама! Реклама!.. Да ведь эта реклама будет из гранита и  всех  нас
переживет. Поймите, что обороты у нас удесятерятся. В два года  мы  вернем
весь затраченный капитал. Ну что из того, что,  как  вы  выражаетесь,  зря
пропадет участок земли, если в конечном счете он принесет огромный  барыш?
Вы увидите, какая тут будет толпа, когда  наши  покупательницы  перестанут
душить друг друга в тесноте улицы Нев-Сент-Огюстен, а свободно ринутся  по
широкой мостовой, где легко может проехать шесть экипажей в ряд.
   - Конечно, - сказал, смеясь, барон. - Но  повторяю:  вы  в  своем  роде
поэт. А наши акционеры считают,  что  дальнейшее  расширение  вашего  дела
просто рискованно. Они хотят быть осторожными ради вас же самих.
   - Как! Осторожными?  Ничего  не  понимаю...  Ведь  цифры  у  вас  перед
глазами, и эти цифры  свидетельствуют  о  неуклонном  росте  нашего  дела.
Сначала с капиталом  в  пятьсот  тысяч  франков  я  делал  оборот  на  два
миллиона. Капитал оборачивался четыре раза.  Затем  он  вырос  до  четырех
миллионов, обернулся десять раз и дал прибыль, как если бы составлял сорок
миллионов. Наконец, после ряда новых пополнений капитала, при  составлении
последнего баланса  я  установил,  что  наш  оборот  в  этом  году  достиг
восьмидесяти миллионов; основной капитал, правда,  не  очень  вырос  -  он
составляет всего-навсего шесть  миллионов,  но  он  более  двенадцати  раз
обернулся в товарах, которые прошли через магазин.
   Муре повысил голос и ударял  пальцами  правой  руки  по  ладони  левой,
словно стряхивал миллионы, как скорлупу расколотого ореха.
   - Знаю, знаю... - прервал его барон. - Но неужели вы  рассчитываете  на
то, что этот рост будет бесконечен?
   - Отчего же нет? -  наивно  возразил  Муре.  -  Нет  никаких  оснований
думать, что он остановится. Капитал может обернуться и пятнадцать  раз,  я
это давно предсказывал. А в некоторых  отделах  он  обернется  и  двадцать
пять, даже тридцать раз... Потом... Ну что ж? Потом мы найдем какой-нибудь
новый способ еще более увеличить обороты.
   - Значит, кончится тем, что вы  высосете  из  Парижа  все  деньги,  как
выпивают стакан воды?
   - Разумеется. Ведь Париж принадлежит женщинам,  а  женщины  принадлежат
нам!
   Барон положил ему обе руки на плечи и отечески посмотрел на него.
   - Право, вы славный малый, вы мне нравитесь... Перечить вам невозможно.
Мы еще раз серьезно  изучим  этот  вопрос,  и,  надеюсь,  мне  удастся  их
переубедить. До сих пор мы могли только хвалиться вами. Своими дивидендами
вы изумляете биржу... Видимо, вы правы,  и,  пожалуй,  лучше  вложить  еще
денег в вашу машину, чем рисковать, затевая  конкуренцию  с  Гранд-отелем,
которая как-никак еще весьма сомнительна.
   Возбуждение Муре улеглось; он стал благодарить барона, но без присущего
ему пыла, и тот заметил, что  Муре  бросил  взгляд  на  дверь  в  соседнюю
комнату, вновь охваченный глухим беспокойством, которое все время старался
скрыть. Тут, поняв, что они перестали говорить  о  делах,  к  ним  подошел
Валаньоск. В  эту  минуту  барон  шепнул  Муре  с  игривым  видом  старого
прожигателя жизни:
   - Скажите: они, кажется, мстят?
   - Кто? - спросил в замешательстве Муре.
   - Да женщины... Им надоедает быть в вашей власти, дорогой  мой,  теперь
вы принадлежите им: перемена справедливая!
   Он стал шутить; ему были известны бурные любовные  похождения  молодого
человека. Особняк, купленный  для  закулисной  потаскушки,  крупные  суммы
денег, ушедшие на кокоток, подобр