анных в отдельных кабинетах,  -  все  это
забавляло барона, словно оправдывало его  собственные  былые  шалости.  За
свою долгую жизнь он сам прошел через все это.
   - Право же, я не понимаю, - повторял Муре.
   - Э, отлично все понимаете! Последнее слово всегда за вами... Я  так  и
думал: невозможно это, он просто хвастается, не настолько уж он силен! Вот
вы и попались! Вытягивайте из женщины все, что можно,  эксплуатируйте  ее,
как угольную шахту! Но все  это  кончится  тем,  что  эксплуатировать  вас
примется она, да еще поставит на колени!.. Будьте же осторожны, а  то  она
высосет из вас гораздо больше денег и крови, чем вам удалось  высосать  из
нее.
   Он засмеялся еще громче, а рядом с ним, не произнося ни слова,  хихикал
Валаньоск.
   - Что же, нужно всего отведать, - согласился наконец Муре,  делая  вид,
что и ему очень весело. - К чему деньги, если их не тратить?
   - Вот за это хвалю, - продолжал барон. - Веселитесь,  дорогой  мой.  Не
мне читать вам мораль или дрожать за капитал,  который  мы  вам  доверили.
Каждому нужно  перебеситься;  после  этого  голова  делается  свежее...  А
вдобавок не так уж неприятно промотать состояние, когда можешь нажить  его
снова... Но если деньги - ничто, так ведь есть такие мучения...
   Он не договорил и рассмеялся грустным смехом; в его скептической иронии
звучали былые горести. Он  из  любопытства  следил  за  поединком  Муре  и
Анриетты; его еще занимали чужие любовные драмы; он явно  чувствовал,  что
наступил кризис, и понимал всю трагичность положения, так как был знаком с
историей Денизы, которую только что видел в передней.
   - Ну, что касается страданий, это не  по  моей  части,  -  самоуверенно
сказал Муре. - С меня достаточно того, что я плачу.
   Барон молча  смотрел  на  него  несколько  секунд,  затем  не  особенно
настойчиво, не спеша добавил:
   - Не старайтесь казаться хуже, чем вы на самом деле...  Вы  поплатитесь
большим, чем деньги. Да, друг мой, поплатитесь частицей самого себя. -  Он
помолчал, потом шутливо спросил: - Не правда ли, господин  Валаньоск,  так
ведь это бывает?
   - Говорят, барон, что так, - отвечал тот просто.
   В эту минуту дверь в соседнюю комнату распахнулась, и Муре, только  что
собравшийся возразить, слегка вздрогнул. Все  трое  обернулись.  Это  была
г-жа Дефорж. Она кокетливо высунулась из-за портьеры и торопливо позвала:
   - Господин Муре! Господин Муре!
   Заметив барона и Валаньоска, она извинилась:
   - Позвольте, господа, на минуту похитить у вас господина Муре.  Раз  он
мне продал негодное манто, пусть по  крайней  мере  поможет  советом.  Эта
девица такая дурочка, что не в  состоянии  ничего  придумать...  Жду  вас,
господин Муре.
   Муре заколебался, желая избежать сцены, которую заранее  предвидел.  Но
делать  было  нечего  -  пришлось  повиноваться.  А   барон   сказал   ему
полуотечески, полунасмешливо:
   - Идите же, идите, дорогой мой, госпоже Дефорж нужна ваша помощь.
   Тогда Муре последовал за ней. Дверь затворилась и сквозь  портьеры  ему
послышалось хихиканье Валаньоска. Муре и без того начинал терять  мужество
с тех пор, как Анриетта ушла из гостиной; зная, что Дениза здесь, в  одной
из дальних  комнат,  во  власти  ревнивой  соперницы,  он  чувствовал  все
возрастающее беспокойство; страшное волнение охватило его, он беспрестанно
прислушивался, и порою ему чудились доносящиеся издали рыдания. Что  могла
придумать эта женщина, чтобы помучить Денизу? И вся  его  любовь,  любовь,
которая его самого изумляла, устремилась к этой девушке, неся ей  утешение
и опору. Никогда еще он не любил так горячо и не переживал  такой  могучей
прелести страдания. Все привязанности этого делового человека, в том числе
и Анриетта, такая изящная и красивая, обладание которою  так  льстило  его
самолюбию, были, в сущности, только приятным времяпрепровождением,  иногда
следствием расчета, - он искал лишь выгоды для себя.  Он  всегда  спокойно
уходил  от  своих  любовниц  и  возвращался  ночевать  домой,  наслаждаясь
холостяцкой независимостью и не ведая ни забот, ни  сожаления.  Теперь  же
его сердце билось в тоске, вся его жизнь была во власти  захватившего  его
чувства, и он уже не мог забыться сном в своей большой  одинокой  постели.
Дениза владела всеми его помыслами. Даже в эту минуту он  думал  только  о
ней; следуя за Анриеттой и опасаясь тягостной сцены, он подумал,  что  ему
все-таки лучше быть там, чтобы иметь возможность защитить девушку.
   Они  миновали  безмолвную,  пустую  спальню,  и  г-жа  Дефорж  вошла  в
гардеробную, куда за ней последовал Муре.  Это  была  просторная  комната,
обитая  красным  штофом;  здесь  стоял  мраморный   туалетный   столик   и
трехстворчатый шкаф с большими зеркалами. Окно выходило во двор, поэтому в
комнате  было  уже  темно  и  горели  два  газовых  рожка,  никелированные
кронштейны которых торчали по сторонам шкафа.
   - Ну теперь, может быть, дело пойдет лучше, - сказала Анриетта.
   Войдя, Муре увидел Денизу; очень бледная, она стояла  выпрямившись  под
ослепительным светом. На ней была скромная кашемировая жакетка в  талию  и
простая черная шляпка; через руку у нее было перекинуто манто, купленное в
"Дамском счастье". Когда она увидела молодого  человека,  руки  ее  слегка
задрожали.
   - Я хочу, чтобы господин Муре сам  посмотрел,  -  сказала  Анриетта.  -
Помогите мне, мадемуазель.
   Денизе пришлось подойти и подать манто. При  первой  примерке  она  уже
наколола  булавками  плечи,  потому  что  они   сидели   плохо.   Анриетта
поворачивалась во все стороны, смотрясь в зеркало.
   - Скажите откровенно, куда это годится?
   - Действительно, сударыня, манто неудачное, -  согласился  Муре,  думая
разом покончить дело. - Но беда невелика: мадемуазель снимет с вас  мерку,
и мы сделаем вам другое.
   - Нет, нет, я хочу именно это, и  оно  мне  нужно  немедленно,  -  живо
возразила г-жа Дефорж. - Но оно узко в  груди,  а  вот  здесь,  в  плечах,
собирается мешком. Если вы, мадемуазель, будете только  глядеть  на  меня,
это  не  поправит  дела!  -  продолжала  она  сухо.  -  Ищите,  придумайте
что-нибудь. Это ваша обязанность.
   Дениза, не раскрывая  рта,  снова  принялась  накалывать  булавки.  Это
продолжалось долго: девушка переходила от одного плеча к другому; наступил
момент, когда ей пришлось нагнуться, даже чуть  ли  не  стать  на  колени,
чтобы одернуть манто спереди. Г-жа Дефорж стояла  над  нею,  отдавшись  ее
заботам; лицо Анриетты было жестко и черство, как бывает у барыни, которой
трудно угодить. Она радовалась, что унижает девушку, требуя от  нее  услуг
горничной; она отдавала ей краткие приказания и в то же  время  ловила  на
лице Муре малейшие нервные подергивания.
   - Вколите булавку сюда. Да нет же, вот сюда, ближе к рукаву. Да  вы  не
понимаете, что ли?.. Опять плохо, опять мешок... И будьте поосторожней, вы
меня колете.
   Муре еще раза два попытался вмешаться и положить конец этой  сцене,  но
тщетно. От такого унижения его любви сердце его готово  было  разорваться:
он любил теперь Денизу еще сильнее и был глубоко растроган ее  благородным
молчанием. Руки у девушки все еще слегка дрожали оттого,  что  с  нею  так
обращались в его присутствии, но она с горделивой покорностью и  мужеством
исполняла все, что от нее требовалось. Г-жа  Дефорж,  поняв,  что  они  не
выдадут себя, придумала  другое  испытание  и  принялась  улыбаться  Муре,
афишируя свою близость с ним. Когда не хватило булавок, она промолвила:
   - Пожалуйста, друг мой, посмотрите в коробочке из  слоновой  кости,  на
туалетном столике... Пустая? Неужели? Тогда, будьте любезны,  взгляните  в
спальне на камине; знаете, в углу, у зеркала...
   Она обращалась с ним, как с человеком, который находится у себя дома, и
всячески подчеркивала, что он ночует здесь и знает, где лежат такие  вещи,
как щетки и гребенки. Когда он принес ей булавки, она  стала  брать  их  у
него по одной, нарочно заставляя его стоять перед нею. Она не  спускала  с
него глаз и вполголоса говорила ему:
   - Ведь я, кажется, не горбатая... Пощупайте плечи. Неужели я так  плохо
сложена?
   Дениза медленно подняла глаза, еще больше  побледнела  и:  снова  стала
молча накалывать булавки. Муре видел только ее тяжелые  белокурые  волосы,
собранные на нежном затылке; но по тому,  как  вздрагивала  ее  склоненная
голова, он угадывал, какое смущение и стыд написаны на ее лице. Теперь она
окончательно отвергнет его, отошлет  к  этой  женщине,  которая  даже  при
посторонних не скрывает своей связи с ним. И он чувствовал, что кулаки его
сжимаются от злобы, он  готов  был  ударить  Анриетту.  Как  заставить  ее
замолчать? Как уверить Денизу, что он обожает  ее,  что  отныне  она  одна
существует для него  и  что  он  готов  принести  ей  в  жертву  все  свои
мимолетные привязанности? Даже продажная девка не позволила бы себе  такой
двусмысленной фамильярности, как эта дама! Он отнял руку и повторил:
   - Вы напрасно упорствуете, сударыня; ведь я и  сам  нахожу,  что  манто
неудачно.
   Один из газовых рожков свистел, и  в  спертом  влажном  воздухе  теперь
слышен был только этот резкий звук. Зеркала на дверцах  шкафа  отсвечивали
широкими полосами яркого света, ложившимися на красные штофные  обои,  где
мелькали  две  женские  тени.  Флакон  духов   вербены,   который   забыли
закупорить, издавал неопределенный и грустный запах вянущих цветов.
   - Вот, сударыня, все, что я могу сделать,  -  сказала  наконец  Дениза,
поднимаясь.
   Она чувствовала, что силы изменяют ей. Два раза она вонзила себе в руку
булавку, словно слепая; в глазах у нее мутилось. Неужели и он участвует  в
заговоре? Неужели он нарочно послал ее сюда, чтобы отомстить  за  отказ  и
показать, как его любят другие женщины? Эта  мысль  леденила  ее.  Она  не
помнила, чтобы когда-либо в жизни от  нее  требовалось  столько  мужества,
даже в те ужасные дни, когда у нее не было хлеба. Но это унижение было еще
ничто в сравнении с тем, что  она  переживала,  видя  его  чуть  ли  не  в
объятиях другой, которая вела себя так, словно Денизы тут и не было.
   Анриетта погляделась в зеркало и снова заметила резким тоном:
   - Вы, право, шутите, мадемуазель? Теперь еще хуже прежнего... Смотрите,
как стягивает грудь. Я похожа на кормилицу.
   Тут Дениза, совершенно выведенная из терпения, неосторожно ответила:
   - Вы несколько полны, сударыня. Не можем же мы уменьшить вашу полноту.
   - Полны, полны! - повторила  Анриетта,  тоже  бледнея.  -  Вы,  однако,
начинаете дерзить, мадемуазель. Я советовала бы вам  избрать  для  критики
кого-нибудь другого.
   Они стояли лицом к лицу и смотрели друг на друга,  дрожа  от  волнения.
Тут уже не было ни светской дамы, ни приказчицы. Были две женщины,  равные
в соперничестве. Одна яростно сорвала с себя манто и швырнула его на стул,
другая,  не  глядя,  бросила  на  туалетный  столик   несколько   булавок,
оставшихся у нее в руке.
   - Меня удивляет, - продолжала Анриетта,  -  что  господин  Муре  терпит
такую наглость... Я  думала,  сударь,  вы  более  требовательны  в  выборе
служащих.
   - Если господин Муре держит меня на службе, значит, ему не в  чем  меня
упрекнуть. Я даже готова извиниться перед вами, если он потребует.
   Муре был так ошеломлен этой стычкой, что слушал, не зная, как  положить
ей конец. Он приходил в ужас от женских передряг, их  грубость  оскорбляла
его прирожденное стремление к изящному. Анриетте хотелось вырвать  у  него
хоть слово осуждения по адресу девушки. А так как он колебался и продолжал
молчать, Анриетта решила доконать его еще одним оскорблением.
   - Видно, сударь, вам угодно, чтобы я выслушивала в своем доме  дерзости
от ваших любовниц!.. От девки, подобранной неизвестно где.
   Две крупные слезы скатились из глаз Денизы. Она давно удерживала их, но
это  оскорбление  лишило  ее  последних  сил.  Видя,  что  она  отнюдь  не
собирается отвечать какою-либо резкостью, а только молча плачет,  сохраняя
полное достоинство, Муре перестал колебаться: все существо его устремилось
к ней в порыве безграничной нежности. Он взял ее за руки и прошептал:
   - Уходите скорее, дитя мое, забудьте этот дом.
   Анриетта смотрела на них в оцепенении, задыхаясь от гнева.
   - Погодите, - сказал он, собственноручно свертывая манто, - захватите с
собой эту вещь. Госпожа  Дефорж  купит  себе  где-нибудь  другое...  И  не
плачьте, прошу вас. Вы знаете, как я вас уважаю.
   Он проводил Денизу и затворил за нею дверь. Девушка  не  произнесла  ни
слова, только щеки ее зарделись, а на глаза опять  набежали  слезы,  -  на
этот раз упоительно-сладостные.
   Анриетта задыхалась; она вынула носовой платок и крепко прижала  его  к
губам. Рухнули все ее  расчеты,  она  сама  попалась  в  ловушку,  которую
готовила для них. Она была в отчаянии, что под влиянием ревности зашла так
далеко. Быть брошенной ради такой твари! Быть униженной в ее  присутствии!
Самолюбие страдало в ней больше, чем любовь.
   - Так это  та  самая  девушка,  в  которую  вы  влюблены?  -  с  трудом
произнесла она, когда они остались одни.
   Муре ответил не сразу; он шагал от окна к  двери,  силясь  совладать  с
охватившим его волнением. Наконец он остановился и очень вежливо и  просто
сказал, стараясь придать своему голосу жесткость:
   - Да, сударыня.
   Газовый  рожок  все  свистел,  в  гардеробной  было  душно.  Теперь  на
отражениях  зеркал  уже  не  плясали  тени,   комната   казалась   пустой,
погруженной в гнетущую печаль.  Анриетта  порывисто  опустилась  на  стул;
лихорадочно комкая в руках платок, она повторяла сквозь слезы:
   - Боже мой, как я несчастна!
   Он несколько мгновений смотрел на  нее,  не  двигаясь,  потом  спокойно
вышел из комнаты. Оставшись одна, она молча зарыдала. На туалетном столике
и на полу валялось бесчисленное множество булавок.
   Когда Муре снова вошел в  маленькую  гостиную,  он  застал  там  одного
Валаньоска: барон вернулся к дамам. Чувствуя себя  совсем  разбитым,  Муре
сел на диван, а его приятель, видя, что  ему  нехорошо,  стал  перед  ним,
чтобы заслонить его от любопытных взоров.  Сначала  они  глядели  друг  на
друга, не говоря ни слова. Валаньоск в глубине  души,  видимо,  забавлялся
смущением Муре; наконец он насмешливо спросил:
   - Итак, веселишься?
   Муре сразу не понял. Но, вспомнив их  недавний  разговор  о  пустоте  и
нелепости жизни, о бесцельности человеческих страданий, ответил:
   - Не скрою, мне никогда еще не приходилось  столько  переживать...  Ах,
старина, не смейся: часов, отведенных  страданиям,  в  жизни  человеческой
все-таки меньше, чем других.
   Он понизил голос и уже весело продолжал, хотя ему и хотелось плакать:
   - Ты ведь все знаешь, не правда ли? Они сейчас  вдвоем  растерзали  мне
сердце. Но и раны, которые наносят женщины, приятны, поверь, почти так  же
приятны, как и ласки... Я весь разбит, совсем изнемогаю; но что  из  того?
Ты и представить себе не можешь, как я люблю жизнь! И эта девочка, которая
все еще противится, в конце концов будет моею!
   - Ну, а дальше?
   - Дальше?  Да  она  же  будет  моею!  Разве  этого  недостаточно?..  Ты
воображаешь себя  сильным,  потоку  что  не  хочешь  делать  нелепостей  и
страдать! Глубоко заблуждаешься, дорогой мой, - вот и  все!..  Попробуй-ка
пожелать  женщину  и  добиться  ее:  один  миг  вознаградит  тебя  за  все
страдания.
   Валаньоск стал развивать свои пессимистические теории. К чему так много
работать, раз деньги не дают полного счастья? Если бы он в один прекрасный
день убедился, что и за миллионы не купить  желанной  женщины,  он  просто
закрыл бы лавочку и растянулся на спине,  чтобы  и  пальцем  не  шевелить.
Слушая его, Муре задумался. Но вскоре принялся страстно возражать,  полный
веры во всемогущество своей воли:
   - Я хочу ее, и она будет моей!.. А если она  от  меня  ускользнет,  вот
увидишь, какую я  выстрою  махину,  чтоб  исцелиться.  И  это  тоже  будет
великолепно. Ты, старина, этого  не  понимаешь,  иначе  ты  знал  бы,  что
деятельность уже в себе самой содержит  награду.  Действовать,  создавать,
сражаться с обстоятельствами, побеждать или быть побежденным - вот  в  чем
вся радость, вся жизнь здорового человека!
   - Это только способ забыться, - тихо возразил тот.
   - В таком случае я предпочитаю забыться... Издыхать так  издыхать,  но,
по-моему, лучше издохнуть от любви, чем от скуки!
   Они рассмеялись: им вспомнились их  былые  споры  на  школьной  скамье.
Валаньоск  вяло  заговорил  о  пошлости  жизни.  Он  несколько   рисовался
бездельем и пустотой своего существования. Да, завтра  в  министерстве  он
будет скучать так же, как скучал  накануне;  за  три  года  ему  прибавили
шестьсот франков - теперь он получает три тысячи шестьсот, а этих денег не
может хватить и на мало-мальски сносные сигары; положение  становится  все
нелепее, и если он не кончает с собой, так только из лени и  во  избежание
лишних хлопот. Когда Муре спросил о его браке с  мадемуазель  де  Бов,  он
ответил, что невзирая на упрямство тетки, которая никак не желает умирать,
дело решено окончательно; во всяком случае,  он  так  думает,  потому  что
родители дали согласие, сам же он делает вид,  что  все  зависит  от  них.
Зачем хотеть или не хотеть, раз никогда не выходит  так,  как  хочешь?  Он
привел в пример своего будущего тестя, который рассчитывал  найти  в  лице
г-жи Гибаль томную блондинку, мимолетный каприз, а  она  вот  уже  сколько
времени погоняет его, как старую  клячу,  из  которой  выжимают  последние
силы. Все тут считают, что граф поехал в Сен-Ло на ревизию конного завода,
а на самом деле она разоряет его в домике, который  он  нанял  для  нее  в
Версале.
   - Он счастливее тебя, - сказал Муре, вставая.
   - Счастливее? Еще бы! - согласился Валаньоск. - Пожалуй, только порок и
может чуточку развлечь.
   Муре пришел в себя. Он думал, как бы ускользнуть,  но  так,  чтобы  его
уход не носил характера бегства. Поэтому  он  решил  выпить  чашку  чая  и
вернулся в гостиную, оживленно болтая с приятелем. Барон  Гартман  спросил
его, хорошо ли наконец сидит манто. Ничуть не смущаясь, Муре ответил,  что
отрекается от него. Раздались восклицания. Г-жа Марти поспешила налить ему
чаю, а г-жа де Бов стала бранить магазин, говоря, что  платье  там  всегда
обуживают. Наконец Муре очутился рядом с Бутмоном, который  сидел  все  на
том же месте. Никто не  обращал  на  них  внимания.  На  тревожный  вопрос
Бутмона о том, какая его ждет судьба. Муре, не дожидаясь, когда они выйдут
на улицу, ответил, что дирекция решила  отказаться  от  его  услуг.  После
каждой фразы Муре отпивал глоток чая. Он  безмерно  возмущен,  говорил  он
Бутмону.  О,  вышла  целая  ссора,  после  которой  он  никак   не   может
успокоиться; он был так  взбешен,  что  даже  покинул  заседание.  Но  что
делать! Не может же он порвать  с  этими  господами  из-за  разногласий  о
служащих. Бутмон сильно побледнел, но ему не  оставалось  ничего  другого,
как поблагодарить Муре.
   - Что за ужасное манто, - заметила г-жа Марти. - Анриетта никак  с  ним
не справится.
   И действительно, продолжительное отсутствие хозяйки уже  начинало  всех
стеснять. Но в эту минуту она наконец появилась.
   - Вы тоже от него отрекаетесь? - весело воскликнула г-жа де Бов.
   - Как это?
   - Господин Муре нам сказал, что вы никак не можете с ним сладить.
   Анриетта постаралась выразить величайшее удивление:
   - Господин Муре пошутил. Манто будет сидеть превосходно.
   Она улыбалась и с виду была совершенно спокойна. Она,  видимо,  смочила
веки водой: они были опять свежи, без малейшего следа  красноты.  Еще  вся
трепеща и истекая в душе кровью, она мужественно скрывала  свои  страдания
под маской светской любезности и с  привычной  улыбкой  принялась  угощать
Валаньоска сандвичами. И только барон, хорошо ее знавший,  заметил  легкое
подергивание губ и мрачный огонек, еще не погасший в глубине ее  глаз.  Он
угадал, что з