огда  Дениза  возвращалась  домой  после  обеда,   один   из
служителей остановил ее:
   - Мадемуазель, вас просят в правление.
   Она совсем выпустила из виду, что утром Муре приказал ей явиться к нему
в кабинет по окончании торговли.  Он  ждал  ее  стоя.  Войдя,  она  забыла
затворить за собою дверь.
   - Мы вами довольны, мадемуазель, - сказал он, - и решили  доказать  вам
это... Вы знаете, каким недостойным образом покинула нас госпожа Фредерик.
С завтрашнего дня  вы  назначаетесь  вместо  нее  на  должность  помощницы
заведующей.
   Дениза слушала, опешив от неожиданности.
   - Но ведь есть продавщицы, которые гораздо дольше меня служат в отделе,
- пролепетала она наконец дрожащим голосом.
   - Так что же из этого? - возразил он. - Вы способнее, серьезнее  их.  Я
выбираю вас, это вполне естественно... Вы недовольны?
   Дениза покраснела.  Она  была  счастлива;  ее  охватило  восхитительное
чувство смущения, в котором растворился весь ее страх. Но  почему  же  она
прежде всего подумала о тех толках, которые вызовет эта нежданная милость?
И она пребывала в замешательстве, несмотря на всю свою благодарность. А он
с улыбкой смотрел на девушку -  на  ее  простенькое  шелковое  платье  без
всяких украшений, если не считать  царственной  роскоши  белокурых  волос.
Теперь  она  стала  гораздо  изящнее:  белая  кожа,  элегантная,   строгая
внешность. Еще недавно такая тщедушная и невзрачная,  она  превратилась  в
миловидную женщину, волнующую своей скромностью.
   - Вы очень добры, - продолжала она. - Я не знаю, как выразить вам...
   И она запнулась. В дверях стоял Ломм. Здоровой рукой он держал  большую
кожаную сумку, а искалеченной прижимал к груди огромный портфель;  за  его
спиной виднелся Альбер с целой связкой мешков, оттягивавших ему руки.
   -  Пятьсот  восемьдесят  семь  тысяч  двести  десять  франков  тридцать
сантимов! - провозгласил кассир, и  его  вялое,  изможденное  лицо  словно
осветилось солнечным лучом, исходившим от всего этого золота.
   То была самая  крупная  дневная  выручка  за  все  время  существования
"Счастья". Вдали, в глубине  отделов,  по  которым  только  что  медленно,
тяжелой поступью  перегруженного  вола  прошествовал  Ломм,  слышался  гул
изумления и радости, вызванный проследовавшей мимо гигантской выручкой.
   - Великолепно! - сказал восхищенный Муре. - Кладите все  сюда,  дорогой
Ломм; отдохните, вы совсем обессилели. Я  прикажу  отнести  эти  деньги  в
центральную кассу... Да, да, кладите все на мой стол. Я  хочу  видеть  всю
кучу.
   Он радовался, как ребенок. Кассир с сыном сбросили на стол  свой  груз.
Кожаный мешок звякнул тем особенным, чистым звоном, какой  издает  золото;
из двух других чуть не  лопавшихся  мешков  потекли  серебро  и  медь,  из
портфеля торчали ассигнации. Часть большого стола совершенно  исчезла  под
этой лавиной богатства, собранного в течение десяти часов.
   Когда Ломм и Альбер вышли, вытирая потные лица,  Муре  некоторое  время
стоял неподвижно, рассеянно глядя на деньги.  Подняв  голову,  он  заметил
Денизу, отошедшую в сторону. Тогда на лице его снова  засияла  улыбка;  он
попросил девушку подойти и  сказал,  что  готов  дать  ей  столько  денег,
сколько она захватит в пригоршни; под этой шуткой  скрывалось  предложение
заключить любовный союз.
   - Ну, берите же из мешка, держу пари,  что  больше  тысячи  франков  не
захватите. У вас такая маленькая ручка!
   Но она отступила еще на шаг. Так он ее любит? Внезапно она все  поняла,
она ясно ощутила постепенно разгоравшийся пламень желания,  вспыхнувший  в
Муре с тех пор, как она вернулась в магазин. Еще больше изумляло ее биение
собственного сердца: оно готово было разорваться. Зачем он  оскорбляет  ее
этими деньгами, когда ее благодарность так безгранична, что она сдалась бы
от одного его ласкового слова? Он все придвигался к ней, продолжая шутить,
как вдруг, к его великой досаде,  появился  Бурдонкль:  ему  не  терпелось
сообщить цифру посетителей, побывавших в этот день в  "Счастье",  огромную
цифру в семьдесят тысяч. И Дениза поспешила  уйти,  еще  раз  поблагодарив
Муре.



10

   В первое августовское воскресенье в "Дамском счастье" производился учет
товаров, который надо было закончить в тот же: вечер. Как и в обычные дни,
все служащие были с утра на месте, и в пустом, запертом магазине  закипела
работа.
   Дениза не сошла вниз в восемь часов, как все другие продавщицы;  она  с
четверга  не  выходила  из  своей  комнаты.  Потому  что,   поднимаясь   в
мастерскую, вывихнула себе ногу; теперь она уже чувствовала  себя  гораздо
лучше, но так как г-жа Орели баловала ее, она  не  торопилась;  однако,  с
трудом обувшись,  Дениза  решила  все-таки  показаться  в  отделе.  Теперь
комнаты продавщиц занимали шестой этаж нового здания  по  улице  Монсиньи;
комнат было шестьдесят, они тянулись по обеим  сторонам  коридора  и  были
значительно  комфортабельнее  прежних,  хотя  обстановка  их  все  так  же
состояла из железной кровати, большого шкафа орехового дерева и туалетного
столика. Интимная жизнь продавщиц тоже стала как-то чище и элегантней; они
увлекались дорогим  мылом  и  тонким  бельем,  -  в  этом  сказывалась  их
естественная тяга к буржуазии, а также  то,  что  они  теперь  стали  жить
лучше. Правда,  еще  слышались  и  грубые  слова,  и  хлопанье  дверей  от
сквозняка, который свистел в меблированных комнатах утром и вечером, унося
и принося с  собою  продавщиц.  Денизе,  как  помощнице  заведующей,  была
отведена  одна  из  самых  больших  комнат  с  двумя  мансардными  окнами,
выходившими на улицу. Не стесняясь теперь в деньгах,  она  позволила  себе
некоторую роскошь: красное пуховое одеяло с кружевным  покрывалом,  коврик
перед шкафом, а на туалетном столике -  две  голубые  стеклянные  вазы,  в
которые ставила розы.
   Она обулась и  сделала  несколько  шагов  по  комнате.  Ей  приходилось
опираться на мебель, потому что боль те прошла. Но это пройдет. Все же она
благоразумно отказалась от приглашения на обед к дядюшке Бодю и  попросила
тетку взять Пепе из пансиона г-жи Гра,  куда  он  был  снова  отдан.  Жан,
навестивший ее накануне, тоже  обедал  у  дяди.  Она  продолжала  тихонько
ходить, но намеревалась пораньше лечь спать, чтобы дать  ноге  отдых,  как
вдруг к ней постучалась надзирательница,  г-жа  Кабен,  и  с  таинственным
видом передала ей письмо.
   Когда дверь затворилась, Дениза, удивленная таинственной  улыбкой  этой
женщины, распечатала конверт и упала на стул. Это было письмо от Муре.  Он
выражал  свою  радость  по  поводу  ее  выздоровления  и  просил   вечером
спуститься к нему пообедать, раз она еще не  может  выходить  из  дому.  В
непринужденном и отеческом тоне письма не было ничего оскорбительного,  но
ошибиться было  невозможно:  в  "Дамском  счастье"  слишком  хорошо  знали
истинный смысл таких приглашений, и на этот счет ходили целые  легенды;  у
хозяина обедала Клара, обедали и другие - все, кого  он  удостаивал  своим
вниманием. А  после  обеда,  как  говорили  шутники-приказчики,  полагался
десерт. И бледные щеки Денизы залились румянцем.
   Письмо соскользнуло на колени, а девушка  продолжала  сидеть,  устремив
глаза на ослепительный свет, лившийся через окно,  и  сердце  ее  тревожно
билось. В этой самой комнате, в часы бессонницы, она призналась себе: если
еще и теперь ей случается вздрагивать, когда он проходит мимо, она  знает,
что причиной этому не страх и что ее прежние боязнь и тревога были не  чем
иным, как пугливым неведением  любви  и  зарождающейся  нежностью  в  душе
девочки-дикарки. Она не рассуждала, она только чувствовала, что любила его
всегда, с того самого часа, когда впервые задрожала  и  залепетала  в  его
присутствии; она любила его и в то время, когда он пугал ее, представляясь
безжалостным  хозяином;  любила  и  тогда,   когда   ее   пылкое   сердце,
бессознательно уступая потребности  любви,  жило  мечтою  о  Гютене.  Быть
может, она отдалась бы другому, но никогда еще не любила она никого, кроме
этого человека, от одного взгляда которого  ее  охватывал  трепет.  И  все
прошлое  вновь  оживало  перед  ней,  развертываясь  в  ярком  свете  дня:
строгости первых месяцев службы,  сладость  прогулки  под  темной  листвой
Тюильрийского парка, наконец, вожделение, которое горело в нем с того дня,
когда она возвратилась в "Счастье". Письмо скользнуло на пол, а Дениза все
продолжала смотреть на окно, ослепленная лившимся в него солнечным светом.
   В дверь внезапно постучали. Она поспешно подняла письмо и спрятала  его
в карман. Это была Полина, под каким-то предлогом ускользнувшая из  своего
отдела, чтобы немножечко поболтать.
   - Поправились, дорогая? Я вас так давно не видела!
   Но подниматься в комнаты, а в особенности запираться в них вдвоем  было
запрещено, поэтому Дениза увела подругу в конец коридора,  где  находилась
приемная, устроенная по милости директора для приказчиц, чтобы  они  могли
здесь до одиннадцати часов вечера болтать или рукодельничать. В этой белой
с  золотом  комнате,  так  походившей  своей  банальной  пустотой  на  зал
заурядной гостиницы, стояло пианино, в центре  круглый  стол,  вдоль  стен
несколько кресел  и  диванов  в  белых  чехлах.  Впрочем,  после  немногих
вечеров, проведенных вместе под впечатлением новизны,  продавщицы  уже  не
могли здесь встречаться без того, чтобы тотчас же не наговорить друг другу
гадостей. В  маленьком  фаланстере  еще  не  хватало  согласия  -  в  этом
сказывался недостаток воспитания. Так что теперь  в  приемной  можно  было
застать вечером только помощницу заведующей  из  корсетного  отдела,  мисс
Поуэлл, которая сухо барабанила на пианино Шопена, обращая в бегство  всех
остальных этим завидным талантом.
   - Видите, нога поправляется, -  сказала  Дениза.  -  Я  даже  собираюсь
спуститься.
   - Вот еще! - воскликнула Полина. - Что за усердие! Уж я бы  понежилась,
найдись только предлог!
   Они сели на диван. Обращение Полины несколько изменилось с тех пор, как
приятельница  стала  помощницей  заведующей.  К  ее  обычной   сердечности
прибавился оттенок почтительности и удивления при виде  головокружительной
карьеры, которую сделала эта маленькая, тщедушная продавщица. Но Дениза ее
очень любила, и из двухсот женщин, занятых  теперь  в  магазине,  поверяла
свои тайны только ей одной.
   - Что с вами? - быстро спросила Полина, заметив смущение подруги.
   - Ничего, - прошептала та, растерянно улыбаясь.
   - Нет, нет, у вас что-то есть  на  душе.  Вы,  значит,  мне  больше  не
доверяете, если не хотите рассказать про свои невзгоды?
   Дениза была не в силах побороть волнение,  от  которого  вздымалась  ее
грудь. Она протянула подруге письмо, прошептав:
   - Вот! Я сейчас получила от него.
   В их беседах имя  Муре  еще  никогда  не  произносилось.  Но  само  это
умолчание являлось как бы признанием их тайных тревог. Полина  знала  все.
Прочитав письмо, она прижалась к Денизе, обняла ее  за  талию  и  тихонько
сказала:
   - Дорогая моя, откровенно говоря... я думала, что это уже произошло. Не
возмущайтесь; уверяю вас, что весь магазин, конечно, думает,  как  я.  Еще
бы! Он так  быстро  назначил  вас  помощницей,  а  кроме  того,  он  вечно
увивается возле вас; это же бросается в глаза!  -  Она  крепко  поцеловала
Денизу и спросила: - Вы, конечно, пойдете?
   Дениза глядела на нее, не отвечая. И  вдруг  она  прижалась  головой  к
плечу подруги и разразилась рыданиями. Полина была изумлена.
   - Ну, успокойтесь же. В этом нет ничего такого, чтобы стоило  уж  очень
расстраиваться.
   - Нет, нет, оставьте меня, - лепетала Дениза, - если б  вы  знали,  как
мне тяжело! Я чуть жива с тех пор, как  получила  это  письмо.  Дайте  мне
поплакать - мне станет легче.
   Полина была растрогана и, ничего, правда, не понимая, старалась сказать
что-нибудь в утешение. Прежде всего он уже больше  не  видится  с  Кларой.
Говорят, будто он ходит к одной даме на стороне, но это еще  не  доказано.
Потом она стала объяснять,  что  нельзя  ревновать  человека,  занимающего
такое высокое положение. У него столько денег, вдобавок он же хозяин.
   Дениза слушала, и если бы она еще не сознавала своей любви, то теперь у
нее исчезли бы последние сомнения, - такой болью отозвались в ее душе  имя
Клары и намек на г-жу Дефорж. Ей слышался противный голос Клары, она снова
видела г-жу Дефорж, таскавшую ее за собой по всему магазину  с  презрением
богатой женщины.
   - Так вы, значит, пошли бы? - спросила она.
   Полина, не задумываясь, воскликнула:
   - Конечно! Как же иначе? - Потом, поразмыслив, прибавила: - Разумеется,
не теперь, а прежде; я ведь выхожу замуж за Божэ, и  теперь  это  было  бы
нехорошо.
   Действительно, Божэ,  недавно  перешедший  из  "Бон-Марше"  в  "Дамское
счастье", собирался на днях жениться на ней. Бурдонкль не  любил  женатых,
но  они  все-таки  получили  разрешение  и  даже   надеялись   исхлопотать
двухнедельный отпуск.
   - Вот видите, - возразила Дениза. - Когда мужчина  любит,  он  женится.
Ведь Божэ женится на вас.
   Полина добродушно рассмеялась.
   - Но, дорогая моя, это -  совсем  другое  дело.  Божэ  на  мне  женится
потому, что он Божэ. Он мне ровня, так что это вполне естественно.  Ну,  а
господин Муре! Разве он может жениться на своей приказчице?
   -  Нет,  нет!  -  закричала  Дениза,  возмущенная   нелепостью   такого
предположения. - Поэтому-то ему и не следовало мне писать.
   Этот довод окончательно привел Полину в изумление.  Ее  полное  лицо  с
маленькими  добрыми  глазками  осветилось  материнским  сочувствием.   Она
встала, открыла  пианино  и  тихонько,  одним  пальцем,  стала  наигрывать
"Короля  Дагобера",  -  очевидно,  для  того,  чтобы  несколько  разрядить
атмосферу. В  приемную  с  ее  голыми  стенами  и  пустотой,  которую  еще
подчеркивали белые чехлы, доносился уличный шум и далекий протяжный  голос
торговки,  предлагавшей  зеленый  горошек.  Дениза  откинулась  на  спинку
дивана, содрогаясь от нового приступа  рыданий  и  стараясь  заглушить  их
носовым платком.
   - Опять! - воскликнула, обернувшись, Полина. -  Вы,  право,  неразумны.
Зачем вы привели меня сюда? Лучше бы нам остаться в вашей комнате.
   Она опустилась перед Денизой на колени и  снова  начала  увещевать  ее.
Сколько других были бы рады очутиться на ее месте! Впрочем, если это ей не
по душе, то чего же проще: достаточно сказать "нет", и вовсе  незачем  так
огорчаться. Но надо хорошенько подумать, прежде  чем  поставить  на  карту
свое положение, - к тому же отказ ее не может ничем быть  оправдан,  да  и
места другого у нее на примете нет. И разве это так уж  страшно?  Увещание
закончилось нескромными шуточками, которые Полина принялась нашептывать на
ушко подруге. В эту минуту из коридора донеслись шаги.
   Полина бросилась к дверям.
   - Это госпожа Орели! - прошептала она, выглянув в коридор. -  Удираю...
А вы утрите глаза. Незачем им это знать.
   Дениза осталась одна; она встала и, еле сдерживая слезы, в страхе,  что
ее могут застать в таком  состоянии,  дрожащими  руками  закрыла  пианино,
которое подруга оставила открытым. Но, услышав, что г-жа Орели стучится  к
ней в дверь, она вышла из приемной.
   - Как, вы уже встали? - воскликнула заведующая. -  Милая  деточка,  это
неосторожно! Я поднялась вас проведать и сказать,  что  мы  обойдемся  без
вашей помощи.
   Дениза уверила ее, что чувствует себя гораздо лучше, что  ей  будет  на
пользу заняться работой и рассеяться.
   - Я не буду утомляться, сударыня. Вы посадите меня на стул, и я займусь
описью.
   Они отправились вниз. Г-жа Орели настояла, чтобы Дениза опиралась на ее
руку. Она, должно быть, заметила, что у  девушки  заплаканные  глаза,  ибо
стала украдкой разглядывать ее. Конечно, она многое знала.
   Победа над отделом была для Денизы полной неожиданностью, -  наконец-то
ей удалось его покорить. После почти десятимесячной борьбы,  в  обстановке
постоянной    тревоги    и    непосильного    труда,    среди     упорного
недоброжелательства товарок, она в несколько недель победила их и добилась
сговорчивости и уважения. Внезапная нежность г-жи Орели очень помогла ей в
этом,  и  она  в  конце  концов  завоевала  сердца  сослуживиц;   тихонько
поговаривали, что заведующая помогает Муре в делах деликатного свойства, -
а она  так  горячо  взяла  девушку  под  свое  покровительство,  что  это,
очевидно, вызвано совершенно особыми причинами. Но и сама Дениза пустила в
ход все свое обаяние, чтобы обезоружить  врагов.  Задача  была  тем  более
трудной, что ей  нужно  было  добиться  прощения  за  то,  что  она  стала
помощницей. Девицы кричали о несправедливости, обвиняли ее в том, что  она
заработала свое назначение  за  десертом  с  хозяином,  и  даже  добавляли
отвратительные подробности.  Однако,  несмотря  на  их  возмущение,  титул
"помощницы" действовал на них, и  Дениза  приобретала  авторитет,  который
удивлял и в то же время подчинял даже самых строптивых. Вскоре  нашлись  и
льстецы из  числа  новеньких.  Мягкость  и  скромность  девушки  довершили
победу. Маргарита перешла на ее  сторону.  Одна  только  Клара  продолжала
выказывать неприязнь и еще отважилась пускать в ход прежнюю оскорбительную
кличку Растрепа, но это уже никого  не  смешило.  Кратковременную  прихоть
хозяина  Клара  широко  использовала,  чтобы  поменьше   работать,   вволю
предаваться лени, болтать и хвастаться. Когда же она ему надоела, это даже
не вызвало в ней возмущения, - в силу  своей  распущенности  она  была  не
способна к ревности  и  радовалась  уже  тому,  что  получила  возможность
бездельничать. Она только  сетовала,  что  Дениза  похитила  у  нее  право
наследовать должность г-жи Фредерик. Клара никогда бы  и  не  взяла  этого
места из-за связанных с ним хлопот, но ее задел недостаток  внимания;  она
считала, что имеет на эту должность такие же права, как и Дениза, только -
более давние.
   - Ну! Привели роженицу! - прошипела она, заметив, что г-жа Орели  ведет
Денизу под руку.
   - Воображаете, что  это  очень  смешно?  -  фыркнула  Маргарита,  пожав
плечами.
   Пробило девять. Солнце, пылавшее на ярко-голубом небе, нагревало улицы;
извозчики  катили  к  вокзалам;  празднично  разодетые  парижане  длинными
вереницами тянулись в пригородные леса. В магазине, залитом сквозь большие
окна солнцем, служащие приступили к  учету  товаров.  Дверные  ручки  были
сняты и, прохожие останавливались, заглядывая сквозь стекла и  удивлялись,
что двери заперты, в то время как внутри происходит невиданная кутерьма. С
одного конца галерей до другого, с верхнего и до нижнего этажа, непрерывно
сновали служащие, над головами летали тюки  и  свертки  товаров;  все  это
сопровождалось целой бурей возгласов и цифр, которые выкликались  во  всех
концах магазина, сливаясь в оглушительный шум. Каждый из  тридцати  девяти
отделов выполнял свое дело, не обращая внимания на  соседей.  Впрочем,  до
полок еще почти не дотрагивались, и на полу лежало  только  несколько  кип
материй. Нужно было как следует разогреть машину, чтобы кончить учет в тот
же день.
   - Зачем вы сошли? - ласково спросила Маргарита у Денизы.  -  Вы  можете
себе повредить, а у нас народу достаточно.
   - Вот и я говорю, - подхватила г-жа Орели. - Но мадемуазель во  что  бы
то ни стало хочет нам помочь.
   Девицы  услужливо  окружили  Денизу.  Работа  приостановилась.   Денизу
хвалили и слушали, прерывая восклицаниями рассказ о том, как она вывихнула
ногу. Наконец г-жа Орели усадила ее за один из столов, и было решено,  что
она займется только описью товаров. В  те  воскресенья,  когда  происходил
учет, к  работе  привлекались  все  способные  держать  перо:  инспектора,
кассиры, конторщики, вплоть до  служителей;  отделы  старались  заручиться
однодневными  помощниками,  чтобы  поскорее  покончить  с  учетом.   Таким
образом, Дениза очутилась рядом с кассиром Ломмом  и  рассыльным  Жозефом,
которые сидели