приглушенный тон кларнета
                     Коснулись слуха юноши слегка, -
                  Но миг прошел, и вновь тревога далека.

        "30"

                     А дева все спокойнее, все тише
                     Спала в сорочке, тонкой, как туман, -
                     Пока Порфиро доставал из ниши
                     Пунцовые, как солнечный шафран,
                     Сладчайшие плоды из дальних стран;
                     Душистый мед, искрящийся и жидкий.
                     И Самарканд, и Смирна, и Ливан
                     Благоухали здесь, прислав в избытке
                  Дары своих садов и пряные напитки.

        "31"

                     Из темной ниши на парчовый плат
                     Явилась драгоценная посуда.
                     И разливался пряный аромат
                     В ночной, прохладной тишине, покуда
                     Порфиро яства разложил на блюда.
                     "Теперь проснись, мой чистый серафим,
                     Открой глаза, пускай свершится чудо, -
                     О, пробудись! Твой друг тоской томим -
                  Иль он заснет сейчас последним сном своим"

        "32"

                     Так прошептав, рукою осторожной
                     Коснулся он ее закрытых век, -
                     Но нет - разрушить чары невозможно,
                     Их растопить трудней, чем горный снег,
                     Чем лед, сковавший гладь широких рек;
                     А лунный свет бледнел. Сказать короче,
                     Казалось, не откроются вовек
                     Девичьи зачарованные очи -
                  Во власти колдовства необычайной ночи.

        "33"

                     Порфиро лютню в руки взял тогда,
                     Коснулся струн. Аккорд раздался длинный,
                     Молчанье разрушая без следа:
                     La belle dame sans merci {*} - напев старинный
                     {* Прекрасная дама, не знающая милосердия (франц.).}
                     Встревожил слух прекрасной Маделины.
                     Она во сне вздохнула - и напев
                     Умолкнул. Оборвался сон невинный, -
                     Сверкнули очи, в миг один прозрев, -
                  А юноша застыл, как мрамор, побледнев.

        "34"

                     Того, кто ей приснился, несомненно,
                     Перед собой увидела она:
                     Мучительно свершалась перемена,
                     Почти прогнав очарованья сна -
                     Красавица была изумлена
                     И поскорей заснуть желала снова,
                     Но медлила, волнения полна,
                     Столь робким видя юношу младого,
                  Что перед ней стоял, не говоря ни слова.

        "35"

                     Она сказала: "Милый, что с тобой?
                     В моих ушах еще не отзвучали
                     Те клятвы, что шептал мне голос твой.
                     И не было в твоих глазах печали -
                     Они огонь прекрасный излучали...
                     О, возврати, верни свой голос мне,
                     Таким же стань, каким ты был вначале -
                     Еще побудь со мной, в прекрасном сне,
                  Не покидай меня в холодной тишине".

        "36"

                     Такою речью сладостной Порфиро
                     Был зачарован и воспламенен.
                     Как яркая звезда среди эфира
                     Сверкнет, спеша взойти на небосклон,
                     Как в аромат, что розой порожден,
                     Вплетет фиалку нежную природа, -
                     Так он вошел в ее прекрасный сон.
                     А за окном - бушует непогода,
                  И медленно луна спустилась с небосвода.

        "37"

                     Темно. Зернистый снег стучит в стекло.
                     "Нет, я не сон, мой ангел светлоокий!"
                     Темно. Метелью все заволокло.
                     "Да, ты не сон! Зачем же в путь далекий
                     Пустился ты? Кто так погряз в пороке,
                     Что нас оставил в комнате вдвоем?
                     Но знай, что покидаешь ты, жестокий,
                     Лишь горлинку с надломленным крылом, -
                  Тебя не прокляну... Но ты оставь мой дом!"

        "38"

                     "О Маделина! Милая невеста!
                     Моих очей светлейшая звезда!

                     Я лишь затем проникнул в это место,
                     Чтоб стать твоим вассалом навсегда, -
                     Я пилигрим, и на пути сюда
                     Мне встретились тревоги и ненастья,
                     Но ничего из твоего гнезда,
                     Кроме тебя самой, не стану красть я, -
                  Молю, доверься мне - пред нами годы счастья!

        "39"

                     Чу! Слышишь голос вьюги колдовской, -
                     Он нас зовет. Вставай, моя родная!
                     Заря близка, и день не за горой, -
                     Спеши за мной, сомнения не зная, -
                     Скорей, в дорогу! Братия хмельная
                     Не в силах ни подняться, ни взглянуть,
                     Над кружками рейнвейна засыпая.
                     Сквозь снег и вереск предстоит нам путь
                  На юг, где замок мой, где сможем отдохнуть".

        "40"

                     И подчинилась Маделина. Скоро,
                     Превозмогая робость и испуг,
                     Она шагнула в темень коридора,
                     Хотя чудовищ видела вокруг.
                     За ней ступил ее влюбленный друг,
                     И в сумраке рассвета мутно-сером
                     Не доносился ни единый звук -
                     Лишь сквозняки скользили по шпалерам,
                  По вытканным на них галантным кавалерам.

        "41"

                     Как призраки, в широкий темный зал
                     Они прошли к железным балюстрадам
                     У входа, где привратник мирно спал
                     С огромною пустой бутылкой рядом;
                     Он приподнялся и окинул взглядом
                     Свою хозяйку, снял с дверей замок,
                     Откинул цепь - и вот конец преградам:
                     Свирепый страж у двери снова лег,
                  И юная чета ступила за порог.

        "42"

                     О, сотни лет, должно быть, пролетели, -
                     Следы влюбленных стерты, сметены...
                     В ту ночь барон метался по постели,
                     И всех его гостей душили сны:
                     Вампиры, черти, ведьмы, колдуны.
                     Анджела утром умерла от страха,
                     Над ней молитвы были прочтены...
                     Сто тысяч "Ауе" не спасли монаха,
                  И он заснул навек средь ледяного праха.

                                                    Перевод Е.Витковского


        "ЛАМИЯ"

        " * ЧАСТЬ I * "

                   Давно: еще не выгнали с лужайки
                   Сатира с Нимфой эльфов резвых стайки,
                   Еще алмазный скипетр, и корона,
                   И мантия Владыки Оберона
                   Страх не посеяли в Дриаде с Фавном,
                   Резвившихся в веселье своенравном, -
                   Влюбленный Эрмий свой покинул трон,
                   Очередною страстью распален.
                   С высот Олимпа он легко исчез,
                   А чтобы не прогневался Зевес
                   Великий - было тучкой бегство скрыто.
                   Стремился Эрмий к побережью Крита.
                   Зане в священных рощах той земли
                   Скрывалась нимфа: к ней смиренно шли
                   Сатиры козлоногие; Тритон,
                   Покинув хляби, нимфе клал поклон
                   И перлы сыпал; критские луга
                   Усеивали часто жемчуга
                   Такие, что не грезились и Музе,
                   Хотя богиня с Выдумкой в союзе.
                   Всяк любит нимфу эту, млад и стар! -
                   Так мыслит Эрмий, и ревнивый жар
                   Жжет олимпийца: от крылатых пят
                   До головы томленьем он объят;
                   В златой оправе вьющихся волос
                   Лилейный лик его пылает ярче роз.

                   Летя из леса в лес, из дола в дол,
                   Он утоленья страсти не обрел;
                   Напрасным вожделением измучен,
                   Искал беглянку он вблизи речных излучин -
                   Вотще: награды не было погоне...
                   Задумчив, бог сидел на диком склоне
                   И ревновал, давая волю гневу,
                   И к фавну, и к несмысленному древу.
                   И вдруг он внял отчаяннейший глас -
                   Из тех, что в сердце добром гасят враз
                   Все, кроме состраданья; глас изрек:
                   "Ужель в обличье сем скончаю век?
                   Ужель не обрету иного тела,
                   Способного любить, и до предела
                   Изведать страсть? Увы, увы, увы!"
                   И бог на голос ринулся, травы
                   Стопами окрыленными почти
                   Не потревожив на своем пути...
                   В недальней чаще дивная змея
                   Свилась кольцом, чешуйный блеск лия -
                   Сверканье багреца, лазури, злата:
                   Змея была, как зебра, полосата,
                   Как леопард, пятниста; сам павлин
                   Померк бы рядом с нею в миг один.
                   И, с лунами серебряными схожи,
                   Играли блики на чудесной коже.
                   А пени длились - громки, скорбны, многи.
                   И чудилось: за грех карают боги
                   Иль демону отдавшуюся фею,
                   Иль демона, упившегося ею.
                   Как звездная тиара Ариадны,
                   Главу змеи огнь опоясал хладный -
                   И Эрмий в изумлении внимал
                   Стенанья женских уст, похожих на коралл!
                   И подняла змея два чудных ока,
                   Два слезных изливавшие потока -
                   Насмешница-судьба к ней впрямь была жестока.
                   Из алых губ исторгнутая гадом,
                   Речь заструилась медом, а не ядом;
                   Но гость витал поодаль, и крыла
                   Не складывал; змея ж произнесла:

                   "Прекрасный бог, охотящийся втуне,
                   О Эрмий, - ты мне снился накануне;
                   Ты восседал на троне золотом
                   Среди владык Олимпа; в сонме том
                   Лишь ты грустил; душевный тяжкий груз
                   Тебя глухим соделал к пенью Муз;
                   И даже Феба трепетные ноты
                   Звенели для других: не слышал ничего ты.
                   Мне снилось: в блестки алые одет,
                   Сквозь облака свергаясь, как рассвет,
                   На остров Крит влеком любовью днесь,
                   Ты несся, что стрела; и вот ты здесь.
                   Признайся, Эрмий, - деву ты настиг?"
                   И хитрый олимпиец в тот же миг
                   Ответствовал учтивыми речами:
                   "О вещий змий с печальными очами!
                   Кому внимаешь - небу или аду?
                   Но я любую дам тебе награду -
                   Лишь намекни: где след любимых ног?..
                   Где нимфа?" "Ты сказал, о светлый бог, -
                   Речет змея, - но клятву дай сперва".
                   "Тому, что сбудутся сии слова,
                   Свидетель станет жезл, обвитый змеем:
                   Клянусь тебе своим волшебным кадуцеем!"
                   И вновь змеиный зазвучал глагол:
                   "Воспрянь! Ведь нимфу ты почти нашел...
                   Вольна как воздух, сделалась незрима
                   Прелестница; незримо ходит мимо
                   Лесных божков; незримо спелый плод
                   Срывает; и незримо к лону вод
                   Спускается под утреннею дымкой;
                   Уведай: нимфа стала невидимкой,
                   Когда решила деву я беречь
                   От столь постылых и столь частых встреч:
                   Божки лесные, полные печали,
                   Ей страстью безответной докучали.
                   И чахла нимфа бедная, не в силах
                   Взирать на стадо спутников унылых.
                   Я сжалилась, велела ей настой
                   Испить - настой чудесный, не простой:
                   Незрима козлоногому народу,
                   Она покой вкусила и свободу.
                   И лишь перед тобой возникнет снова -
                   Коль не нарушишь клятвенного слова!"
                   И бог воспрял, и бог повторный дал
                   Обет - который для змеи звучал
                   Как трепетный, торжественный хорал.
                   Внимая, искрясь, вспыхивая, млея,
                   Чешуйчатая молвила Цирцея:
                   "Я женщиной была; дозволь опять
                   В обличье женском прелестью блистать!
                   Я Линия давно в мечтах целую...
                   Отправь меня в Коринф и плоть верни былую!
                   Склонись: я на твою дохну главу -
                   И ты увидишь нимфу наяву".
                   К устам змеиным светлое чело
                   Пригнул Гермес - и чары унесло,
                   И оба нимфу зрят, смущенную зело.
                   Иль то мечта была? Иль не мечта?
                   Бессмертные мечтают неспроста:
                   Мечтанья их вещественны и сладки.
                   Палим любовью паче лихорадки,
                   Бог на мгновенье взмыл, вострепетав, -
                   Но тотчас на ковер несмятых трав
                   Метнулся и касанием жезла
                   С томившейся змеи сложил оковы зла.
                   Свершив обет, он к нимфе устремил
                   Нежнейший взор; и, сдерживая пыл,
                   Шагнул; и, как ущербная луна,
                   Пред олимпийцем съежилась она
                   И всхлипнула; и, робостью объята,
                   Поникла, как цветок в часы заката.
                   Но бог согрел ей хладные ланиты -
                   И страхи были нимфой позабыты:
                   Так утром раскрывается цветок,
                   Что для пчелы сберег сладчайший сок.
                   Они помчали в глушь лесов зеленых,
                   Чужды мирским сомнениям влюбленных.

                   Оставшись в одиночестве, змея
                   Меняла облик: с алых уст ея
                   Стекала пена и кропила травы
                   Росой, что стебли жгла сильней отравы.
                   Преображенья жуткого гроза
                   Палящий жар влила змее в глаза,
                   И не омыла их прохладная слеза.
                   И тело многоцветное горело,
                   И в адской муке извивалось тело:
                   Чешуйчатую радужную бронь
                   Окутал вулканический огонь -
                   И, как под ярой лавой гибнут нивы,
                   Исчезли краски, блестки, переливы;
                   Погасли разом полосы и пятна,
                   И закатились луны безвозвратно.
                   Она лишилась в несколько мгновений
                   Всех драгоценностей, всех украшений,
                   Всех одеяний; не осталось боле
                   Ей ничего, помимо лютой боли.
                   Венец еще был ярок; но когда
                   Померк - змея исчезла без следа.
                   И голос нежный в пустоте возник:
                   "Мой Ликий, милый Ликий!" Этот вскрик
                   Растаял эхом на отрогах гор
                   Седых; и Крит не зрел змею с тех пор.

                   Вновь ставшая прекраснейшей женой -
                   Где Ламия, в какой стране земной?
                   Она в долине, коей не минуть,
                   Когда в Коринф от моря править путь;
                   Что замкнута холмами той гряды,
                   Где кроются источники воды,
                   И цепью голых каменистых круч
                   Простершейся под сенью тяжких туч
                   На юго-запад... Луг был, тих и кроток,
                   От леса в расстоянии, что слеток
                   Покроет; а средь луга - озерцо;
                   И Ламия свое узреть лицо
                   В нем поспешила после стольких бед,
                   И все цветы клонились ей вослед.

                   Счастливец Ликий! В мире, столь пространном,
                   Дев не сыскалось бы с подобным станом
                   И ликом; для таких порой весенней
                   Аэды не слагали песнопений;
                   Невинна, беспорочна - и сполна
                   В любовных тонкостях искушена:
                   Ей от роду лишь час, но разум острый
                   Уже постиг, что боль с блаженством - сестры,
                   Кои в пределах плотской оболочки
                   Находят соприкосновенья точки,
                   Что мнимый этот хаос - в нашей власти
                   Разъять на гармонические части.
                   У самого ль Эрота ученицей
                   Была? И бог, пленившийся юницей,
                   Усердие и пыл вознаградил сторицей?

                   Зачем прелестная скиталась ныне
                   Вблизи дороги в сумрачной долине?
                   Отвечу; но сперва поведать надо,
                   Как в ненавистном ей обличье гада
                   Мечтала; как стремилась грезой к чуду,
                   Как дух ее летал свободно всюду -
                   И к Елисейским уносился теням,
                   И к Нереидам, что нисходят с пеньем
                   В чертог Тефиды по коралловым ступеням;
                   И к Вакху, что, лозою упоен,
                   Вкушает сон под шепот пышных крон;
                   И к тем пределам, где царит Плутон,
                   И Мульцибер воздвиг ряд сумрачных колонн.
                   И шумные людские города
                   Дух Ламии манили иногда.
                   В Коринфе как-то праздник был великий,
                   И мчал на колеснице юный Ликий,
                   И первым из возниц достиг меты -
                   Но лика олимпийского черты
                   Не дрогнули... О, как в него тотчас
                   Влюбилась Ламия!.. Уж вечер гас.
                   Она ждала, что юноша вот-вот
                   В Коринф от моря по тропе пойдет.
                   Дул ветр восточный; это означало:
                   Уже галеру зыблет у причала
                   В порту недальнем - с острова Эгины
                   Вернулся Ликий, путь свершив недлинный,
                   Чтоб жертву принести в Зевесов храм,
                   Где мясо бычье жгут и курят фимиам.
                   И Зевс воздал за жертву свыше меры:
                   От спутников, едва сойдя с галеры,
                   Отбился Ликий - и наедине
                   Пошел, внимать не в силах болтовне.
                   Пора настала пасть вечерним росам;
                   Он размышлял, шагая по откосам,
                   Про сумрак тех миров, где для рассудка
                   Нет места, где воображенью жутко.
                   Все ближе Ликий к Ламии, все ближе;
                   Ее не видит сей безумец, иже
                   Витает взором в неземных просторах;
                   Уже сандалий приглушенный шорох
                   Отчетлив; но в разд