занный им
экаалюминий. Он послал Лекок де Буабодрану письмо и заметку во французский
химический журнал, утверждая, что плотность галлия - 4,7 - определена
неверно; она должна приближаться к 6-ти. Лекок де Буабодран, никогда ранее
не слыхавший о химике Менделееве, был несколько удивлен, когда, тщательно
определив плотность открытого им элемента, дал новую цифру 5,96. Через
четыре года другой новый элемент открыл шведский химик Л. Нильсон, назвав
его скандием. А спустя еще десяток лет немецкому профессору химии Винклеру
тоже посчастливилось открыть неизвестный ранее элемент, который он назвал,
конечно, германием. Однако свойства и галлия, и скандия, и гермаиия задолго
до этих открытий своих зарубежных коллег были точно предсказаны Дмитрием
Ивановичем Менделеевым - это стало подлинным триумфом закона!
  Германий, например, в соответствующей клетке Периодической таблицы был
назван им экасилицием, и никто против нового названия не возражал тогда и
не возражает сейчас, только досадно все же, что в бесценной этой таблице,
висящей ныне перед глазами любого школьника Земли и намертво запечатленной
в памяти каждого современного ученого-естествоиспытателя, не зафиксировано
имя родины нашего великого соотечественника. Так уж получилось. И кое-кто
из вас, мои дорогие спутники по совместному путешествию, скажет в этом
месте очень по-русски: эка, силиций! мы-де открывали и не такое! Верно, наши
предки открывали и не такое,- например, гением великого предтечи
Менделеева, не менее "славного малого" с Поморья Михаилы Ломоносова, был
открыт первоэлемент-водород, а Николай Морозов, революционер и ученый,
четверть века пробывший в одиночном заключении, во тьме Шлиссельбургской
крепости, не только предсказал существование инертных газов, но и вычислил
их атомные веса, - это было тем более поразительно, что сам Д. И.
Менделеев, не найдя для них места в своей Периодической таблице, с
негодованием отверг в лондонской лекции "воображаемый гелий", уже найденный
на солнце с помощью спектрального анализа. Наоткрывали правда что немало,
если пошире взглянуть; и истину научную, не подлежащую пересмотру, мы
принимаем как должное, но все же досадно - европий в природе и таблице
Менделеева есть, индий и полоний тоже, кроме галлия есть еще Франции, есть
америций и калифорний, однако россия или, скажем, сибирия нету. Правда, имя
нашей Родины все же запечатлено в таблице Менделеева, только оно так
зашифровано, что далеко нс всякий это угадает... Повезло индийцам-элемент
индий был назван вовсе не в честь великой азиатской страны с ее древнейшей
культурой, талантливым и добрым народом, а из-за соответствующего цвета в
спектре-синего, индиго, кубового, и новый элемент вполне тогда мог быть
назван, скажем, "кубопием". Не повезло нам: член-корреспондент
Петербургской академии наук химик и ботаник Карл Клаус, открывший в 1844
году новый элемент, назвал его рутением-от позднелатинского Кишегиа, но
многие ли из нас так ныне знают латынь, чтобы угадать в этом названии Русь,
Россию?..
  Итак, за Павла, старшего брата Дмитрия Ивановича Менделеева, и вышла
замуж Полинька Мозгалевская.
  И еще один перекресток судеб, тугой узелок нашей истори-и. В начале этого
века на петербургских театральных афишах значилось звучное имя: "Любовь
Басаргина". Под таким сценическим псевдонимом выступала дочь Д. И.
Менделеева Любовь Дмитриевна, жена великого русского псэта Александра
Блока. Кстати, его дед по матери ректор Петербургского университета А. И.
Бекетов вместе с Д. И. Менделеевым, с дочерью декабриста Василия Ивашева и
крестницей декабриста Николая Басаргина М. В. Ивашевой-Трубниковой, с
племянником декабриста Михаила Бестужева-Рюмина русским историком К. Н.
Бестужевым-Рюминым стоял у истоков знаменитых Бестужсвских курсов, первого
женского университета России.
  Вернемся на минутку к середине прошлого века. Осчастливленная Авдотья
Ларионовна, проводив из Минусинска Полиньку с мужем, не думала не гадала,
что видит дочь в последний раз.
  Пелагея Николаевна и Павел Иванович Менделеевы начали жизнь в любви и
дружеском согласии. Ом исправно служил, она охотно занималась домашним
хозяйством, и ее необыкновенная красота еще ярче расцвела в замужестве.
Молодые супруги гостили иногда у Дмитрия Ивановича Менделеева в Петербурге.
Окружение Менделеева называло Полиньку "сибирской розой". По воспоминаниям
профессора К. Н. Егорова, он встречал Пелагею Николаевну в доме своего
научного наставника и даже был "в нее тайно влюблен, да и не я один, а все
студенты, бывавшие у Дмитрия Ивановича, вздыхали по ней, а она и не
подозревала".
  Дом Дмитрия Ивановича Менделеева часто наполнялся гостями-так было и в
пору молодости, и позже, когда установилась традиция "менделеевских сред",
которые посещала научная и художественная интеллигенция Петербурга. Бывали
тут ботаник Бекетов и географ Воейков, художники Крамской, Шишкин,
Ярошенко, Куинджи. Дмитрий Иванович, между прочим, страстно любил живопись,
посещал каждую выставку, собирал репродукции с картин и даже писал статьи
об изобразительном искусстве. Когда была впервые выставлена знаменитая
"Ночь на Днепре" Архипа Куинджи, с которым великий ученый, кстати, работал
над созданием химических красок, Дмитрий Иванович нашел время, чтоб
откликнуться на такое событие в печати, сказав, что перед этой картиной
"забудется мечтатель, у художника явится невольно своя новая мысль об
искусстве, поэт заговорит стихами, а в мыслителе же родятся новые понятия -
всякому она даст свое..."
  Не могу не вообразить себе и знакомства Менделеева с замечательным
русским художником Врубелем на римской площади Сан-Марино. Портрет,
написанный с натуры Михаилом Врубелем, изображает ученого сидящим в мягком
кресле. Скрещенные руки устало покоятся на корешке тяжелого альбома, голова
склонена вперед словно под тяжестью думы, на которой сосредоточились лицо и
глаза... Неизвестно, о чем они говорили во время сеансов и в перерывах за
чаем, однако вполне возможно, что в их беседы об искусстве и жизни вошла
однажды боковая-бытовая тема о родных и близких; быть может, вспомнилась им
и свояченица Менделеева Полинька Мозгалевская, воспитанная декабристом
Николаем Басаргиным, и мать Врубеля Анна Григорьевна, урожденная Басаргина,
родственница того же декабриста...
  Ловлю себя на том, что нарушаю последовательность рассказа и, мешая
читателю сосредоточиться, переключаюсь с одного на другое, но это
происходит как-то невольно, подчинено стихии и логике жизни, какую
невозможно охватить искусственной стройностью; и вот, будто бы чужеродно,
появляются строчки об увлечении Менделеева живописью, его встречах с
Врубелем, а я испытываю аса более тягостное чувство недосказанности - едва
ли когданибудь и где-нибудь мне придется еще писать о великом русском
ученом, которому достойно было бы посвятить и роман, и поэму, и Драму, и
научно-историческое исследование; сейчас же приходится ограничить себя
беглыми н бледными штрихами. Написать бы о том, как на его лекции сбегался
весь университет и стены аудитории потели, как встречался с ним Сергей
Львович Толстой, сын писателя и сам писатель, оставивший об ученом немало
добрых, уважительных записей, как в первый раз увидела его Анна Ивановна,
будущая подруга жизни, и он показался ей похожим на Зевса, как узнал он
Блока и как Блок узнал его, написав однажды о нем: "...он давно все знает,
что бывает на свете, во все проник. Не укрывается от него ничего. Его
знание самое полное. Оно происходит от гениальности, у простых людей такого
не бывает... При нем вовсе не страшно, но всегда неспокойно, это оттого,
что он все и давно знает, без рассказов, без намеков, даже не видя и не
слыша... То, что другие говорят, ему почти всегда скучно, потому что он все
знает лучше всех..."
  А вот в гостиной его петербургской квартиры собрались известные живописцы
и естествоиспытатели, спорят об искусстве и музыке, о жизни текущей, тихо
напевают романсы, шутят. Счастливцы! Хозяин, вначале принимавший самое
деятельное участие во всем этом, садится в сторонку, смотрит куда-то вдаль
всезнающими глазами^ никому нс мешает и ничего не слышит. Вдруг поднимается
рывком, выходит на середину и жестом цросит тишины.
  - Я видел сон,- произносит он просто, буднично, будто хочет действительно
рассказать о сегодняшнем сновидении или о том самом, почти невероятном, что
привиделось ему в ночь на 1 марта 1869 года, как бы подытожившем
двадцатилетние труды. Перед тем он в своей конторке (Д. И. Менделеев
работал в ней стоя) промучился три дня и три ночи, безуспешно пытаясь
систематизировать шестьдесят две карточки с названиями и свойствами
элементов. Смертельно уставший, лег спать, мгновенно заснул и позже
вспоминал: "Вижу во сне таблицу, где все элементы расставлены, как нужно.
Проснулся, тотчас записал на клочке бумаги - только в одном месте
впоследствии оказалась нужной поправка"...
  Когда в гостиной стих говор, он повторил:

  Я видел сон...

  И продолжил:

  Не все в нем было сном.
  Погасло солнце светлое, и звезды
  Скиталися без цели, без лучей
  В пространстве вечном; льдистая земля
  Носилась слепо в воздухе безлунном.

  Прервались последние шепотки, стихли скрипы кресел, шуршанье одежд и
конфектных бумажек. В мертвой тишине гостиной были только апокалипсические
видения поэга да этот голос - мощный, с безупречной дикцией.

  Час утра наставал и проходил,
  Но дня не приводил он за собою,
  И люди - в ужасе беды великой -
  Забыли страсти прежние...

  Наступила пауза... Дмитрий Иванович вдруг мучительно схватился обеими
руками за голову,- это бывало с ним и на лекциях, и в ученом разговоре, и
Анна Ивановна вспоминала, что "это действовало на очевидца сильнее, чем
если бы он заплакал". Она быстро поднялась с места, сняла с полки томик
Байрона, раскрыв его на закладке, и Дмитрий Иванович, взяв в руки книгу,
продолжал читать английские стихи в прекрасном переложении Ивана Тургенева,
гроб которого, привезенный из Парижа, некоторые из присутствующих здесь
недавно провожали на Волкове кладбище...
  Близилась полночь, начали молча собираться по домам гости, ученые и
художники, увибевшие сегодня всяк по-своему этот сон-тьму, опрокинувший их
в мир вечности и бренности.
  И вот уже на склоне лет Дмитрий Иванович читает наизусть в узком кругу
друзей:

  Одну имел я в жизни цель.
  И к ней я шел тропой тяжелой.
  Вся жизнь была моя досель
  Нравоучительною школой...

  Задумчивость покидает его, он вскидывает голову, отмахивает назад
серебряные волосы, глаза блещут в отсвете каминного огня, и прежний
громоподобный голос пачал набирать силу:

  Творец мне разум строгий дал,
  Чтоб я вселенную изведал
  И что в себе и в ней познал -
  В науку б поздним внукам предал...

  Невозможно в этот миг отвести от него взгляда и думать о чем-либо другом!

  Жизнь хороша, когда мы в мире
  Необходимое звено,
  Со всем живущим заодно;
  Когда не лишний я на пире;
  Когда, идя с народом в храм,
  Я с ним молюсь одним богам...

  Он любил многие стихотворения великого поэта-философа Федора Тютчева,
чаще других читал его "5Пеп11- ит", реже-и уже под старость-другого
любимого русского поэта, то, что друзья и близкие слышали сейчас:

  Наш век прошел. Пора нам, братья!
  Иные люди в мир пришли,
  Иные чувства и понятья
  Они с собою принесли...
  Быть может, веруя упорно
  В преданья юности своей,
  Мы леденим, как вихрь тлетворный,
  Жизнь обновленную людей?
  Быть может... истина не с нами!
  Наш ум уже ее неймет
  И ослабевшими очами
  Глядит назад, а не вперед,
  И света истины не видит,
  И вопиет: "Спасенья нет!"
  И может быть, иной приидет
  И скажет людям: "Вот где сеет!.."

  Дмитрий Иванович знал всю эту, полузабытую нами, лирическую драму
Аполлона Майкова, а в памяти близких долгие годы хранились его неповторимые
интонации, жесты и взоры, когда он в последний раз читал монолог Сенеки...
  Нет, Пелагея Менделеева, дочь декабриста Николая Мозгалевского, крестница
декабриста Николая Крюкова и воспитанница декабриста Николая Басаргина, не
слышала тогда Дмитрия Ивановича - судьба-злодейка разлучила ее с этой семьей
намного раньше...
  Через год после свадьбы родилась у Полиньки дочь Ольга, потом сын Сергей,
за ним Дуняша, названная в честь бабушки, и это было последнее счастье
молодой семьи. Благословенье Степана Знаменского оказалось бессильным:
Полинька внезапно, двадцатидвухлетней, умерла, за пей Дуняша. Сережа
пережил их всего на три года. У Павла Ивановича осталась еще Ольга, на
которой сошлись все его надежды, однако словно какой-то злой рок
преследовал семью. Ольга рано вышла замуж и вскоре умерла вместе с
новорожденным Сергеем, на котором и прервался род Менделеевых -
Мозгалевских.
  Время от времени раскрываю свою папку со старыми и новыми документами,
связывающими нас с декабристами, старыми и новыми фотографиями, с
подлинниками и фотокопиями писем и рукописей, восстанавливающими,
оживляющими память. Вот только что присланный снимок каменной плиты,
хранящейся ныне в запасниках Омского краеведческого музея. Можно разобрать
надпись: "Пелагiя Нiколаевна Менделеева, урожд. Мозгалевская. 1840- 1862".
  В книге Владимира Лидина "Мои друзья-книги" рассказывается любопытная
история приобретения им "Записок" Николая Басаргина. На книжке этой
автограф:
  "И. П. Менделеев". Предполагаю, что она принадлежала некогда сыну Павла
Менделеева от второго брака...
  Авдотья Ларионовна пережила в своей дали пять смертей, но если бы только
их! При разных обстоятельствах трагически погибли двое старших
сыновей-кормильцев, Павел и Валентин. Младший, Виктор, дослужившийся до
генерал-майора, исчез из ее жизни навсегда, и я уже долго ищу его
внуков-правнуков за границей - они не знают, что являются потомками
декабриста... А вдове декабриста судьба уготовила еще такие тяжкке
испытания, что люди, знавшие ее долготерпение и мужество, удивлялись, как
она перенесла все, не сломилась: об этом далеком-близком я уже написал,
только тему пора бы сменить другой, но перед нею-на несколько минут в наши
дни, неразрывно сцепляющие будущее с прошлым...
  Какой прекрасной кажется мне жизнь, когда я встречаю в ней беспокойных,
неравнодушных, увлеченных, ищущих, щедрых душою людей! Чем бы они ни
занимались, где б ни жили, к какому из поколений ни принадлежали, такие
готовы жертвовать ради доброй цели здоровьем и благополучием, умеют видеть
интересное и полезное там, где для иных все обыденно или даже пет ничего...
  По следам декабриста Николая Осиповича Мозгалевского и его потомков я шел
уже не первый год. Не раз встречался с М. М. Богдановой и получил от нее
множество писем, выпытывал московскую и сибирскую роднн" моей жены Елены,
рылся в государственных и частных архивах, публикациях. Пришел к выводу -
ни один декабрист не дал столь разветвленного древа жизни, какое дал
Николай Мозгалевскнй, хотя Николай "Палыч" Романов хотел некогда уничтожить
первый росток этого обыкновенного славного русского рода, и с Авдотьей
Ларионовной оставался единственный сын-Александр... И, как мне сейчас стало
совершенно очевидно, не мог в своем поиске не встретить одного
замечательного земляка из СевероЕнисейска. От Енисея до этого поселения
довольно далеко, от железной дороги еще дальше, а из Москвы он видится в
такой несусветной таежной дали и этаким махоньким кружочком на большой
карте, что его будто могло и не быть совсем. Однако везде живут люди, да
еще какие!..
  Солдат-фронтовик Адольф Вахмистров много лет после войны работал в
буровой разведке, искал по Сибири самые ценные руды, потом здоровье сдало,
он вышел на инвалидность, но осталась у него от кочевой профессии
непоседливость, любовь к Енисею и бескрайним просторам родной своей
стороны, сохранился внимательный взгляд искателя и привычное трудолюбие,
прерываемое лишь острыми головными болями от давней контузии да потерей
сознания. И он себя совсем не бережет. Вот отрывки из первого его письма ко
мне от 19 января 1976 года: "Давно слежу за Вашей работой, имею и знаю Ваши
книги. Полагаю, что приходит время по-настоящему всем понять серьезность
предупреждений и всю глубину тревоги за природу... А то, о чем Вы
спрашиваете, началось так. Около двадцати лет я собираю материалы о Енисее
для книги, которую должен успеть дописать,- о его истории, сегодняшних и
завтрашних проблемах. Влез по уши в исторические материалы, летописи, в
археологию, геологию и гидрологию. И еще я решил узнать теперешний Енисей,
поближе и подостоверней. С палубы комфортабельного парохода это сделать
невозможно, и мы с женой каждое лето ходим по нему на дюралевой лодке.
Много раз я проплыл его короткими маршрутами и целиком - от Кызыла в Туве
до устья в Ледовитом океане. Повидал всего: пороги в Саянах, штормы, почти
морские, в низовьях. Так вот, летом 1972 года мы с женой решили пройти на
лодке по Бий-Хему (Большому Енисею) за самый верхний на Енисее поселок
Тоора-Хем, районный центр Тоджинского района Тувы. Перед нами были почти
триста километров по бешеной реке, что, как "Терек в теснине Дарьяла",
ревет и пенится, только она раз в двадцать сильнее Терека. Да за поселком
еще двести километров до первого непреодолимого водопада.
  В Кызыле я заручился письмом к некоему Виктору Мозгалевскому, рыбаку,
охотнику, лесорубу и плотогону, большому знатоку Бий-Хема, который мог дать
мне исчерпывающую информацию о реке, без чего идти выше поселка было
безумием. Из работ сибирских путешественников и ученых я еще раньше узнал,
что в начале века жил в Тодже, самом тогда глухом углу Тувы, русский
поселенец Владимир Александрович Мозгалевский, тамошний пионер земледелия.
И вот в поселке Тоора-Хем, на краю прекрасного паркового леса, мы увидели
большой белый обелиск, поставленный здешними жителями в память о своих
земляках, погибших в борьбе с гитлеровскими ордами. Среди других фамилий
значилось: "Валентин Мозгалевский, Виктор Мозгалевский, Владимир
Мозгалевский, Михаил Мозгалевский".
  Когда я встретился с живущим ныне Мозгалевским, он сказал, что все это
братья его отца. Они ушли на фронт, восемь родных братьев, половина
осталась там. "Л откуда здесь такая фамилия, кто был основателем вашего
рода?"-спросил я. "Точно не знаю,-услышал я в ответ.- Говорят, что был
какой-то декабрист Мозгалевский. Он будто бы умер в Минусинске, но как это
узнать, потомки мы его или нет?"

  О декабристе Николае Мозгалевском, члене общества Соединенных славян, я,
конечно, слышал раньше, когда изучал историю "минусинского" отрезка Енисея,
но только в том, 1972 году начал восстанавливать родословную этого рода,
искать по Сибири и всей стране его потомков-детей, внуков, правнуков и
праправнуков. Посылаю Вам это древо, на первом ответвлении которого
значатся Ваши родные по супруге, и пусть ваша дочь станет там тоненькой
веточкой.
  За эти годы собрал много материалов о потомках декабриста - ученых и
воинах, рабочих и земледельцах, инженерах и охотниках, сестрах милосердия,
врачах, учителях и юристах. За истекшие сто пятьдесят лет род Мозгалевских
- сто пятьдесят человек! - знатно потрудился на благо общей нашей с вами
родины - Сибири, храбро защищая большую свою Родину, когда в том была
нужда".

  Краеведу А. В. Вахмистрову я благодарно обязан множеством неизвестных мне
ранее сведений. Неугомонный этот человек докопался, кажется, и до корней
Юшковых!
  Оказывается, в переписной книге города Красноярска и Красноярского уезда
за 1671 год в деревне Павловской, что ниже Крзсноярска по Енисею, числился
"Ивашко Семенов сын Юшков, а у него детей Якунька 11 лет, Потаг!- ко 10
лет". А повыше Красноярска, близ устья реки Маны, стоит деревня Овсянка.
Знаменитый путешественник и ученый Петр-Симон Паллас, из немцев, хорошо
служивший в XVIII веке молодой русской науке, писал: "Сия многолюдная и
зажиточными крестьянами населенная деревня заслуживает как редкой какой
пример размножения человеческого рода в обширных сибирских степях быть
упомянута. Вся дерев