юрной, действующей до сего дня защелочкой!.. Правнучка декабриста
Мозгалевского Мария Михайловна Богданова, когда я показал ей эту реликвию,
тоже сочла, что она несет некую символику, и предположила, что такую
необычную форму мог придумать только декабрист Иван Киреев, самый близкий
друг семьи Мозгалевских, помогавший вдове даже из своего скудного казенного
пособия. Он был хорошим художником-любителем, и многие его работы
сохранились, только очень жаль, что написанный им портрет Николая
Мозгалевского, свято хранившийся у потомков декабриста, сгорел во время
большого минусинского пожара 70-х годов вместе с письмами Павла
Вытодовского, Павла Бобрищева-Пушкина, ссыльных поляков... О Юшковых мы еще
вспомним позже, а о главе рода Степане надо бы тут сказать, что это,
видать, не был особенно "фартовый" золотопромышленник.
  Степан Юшков, должно быть, не располагал большим достатком, не мог
оказать значительной помощи матери, братьям и сестрам своей жены, а
"предприятие" Авдотьи Ларионовны, требуя каторжного труда, не было, знать,
слишком доходным...

  Секретно. 28 мая 1848 года. Иркутск. Его Сиятельству графу А. Ф. Орлову
от генерал-губернатора Восточной Сибири Н. Н. Муравьева.
  "Состоящий в должности Енисейского Гражданского Губернатора от 27 апреля
вошел ко мне с представлением, в котором объясняет, что жена умершего
государственного преступника Мозгалевского Авдотья Ларионовна, имея при
себе семь человек детей и находясь в крайне затруднительном положении в
отношении их воспитания, содержания и будущности, желает воспользоваться
предложением некоторых сострадательных людей, живущих в Омске,- отдать одну
из дочерей Пелагею к ним на воспитание, а сыновей: Павла, Валентина и
Александра в услужение также частным лицам, занимающимся торговлею и
золотопромышленностью в Минусинском округе и других местах, а посему и
обратились к нему с просьбой разрешить местное начальство на выдачу
законных видов ея детям для свободного проживания в других местах Сибири. К
удовлетворению таковой просьбы вдовы Мозгалевского статский советник
Падалка просит моего разрешения, хотя нет в виду ни прямого закона, ни
распоряжения правительства о том, какими правами должны пользоваться в
отношении отпуска детей государственных преступников".

  Из этой бумаги вышла некая юридическая закавыка. Высшие сибирские
чиновники, основываясь на том, что "дети государственных преступников,
рожденные в Сибири во время состояния отцов их в работах и на поселении,
должны поступать в казенные поселяне", разрешили выдать сиротам декабриста
Николая Мозгалевского "виды на свободное проживание по всей Сибири,
руководствуясь в этом случае соображением, что вообще казенные поселяне из
свободного состояния и поступившие в это звание из детей обыкновенных
ссыльнопоселенцев имеют право отлучаться но всей Империи".
  Граф Орлов, очевидно, усмотрел в такой формулировке вероятную возможность
в будущем послаблений потомкам декабристов и, дабы в дальнейшем не было
никакого смешения разрешительных мер для сибирских детей разных категорий,
4 июня 1848 года отписал "по случаю возникновения в Восточной Сибири
вопроса о том, можно ли дозволять детям государственных преступников
отлучаться по Сибири и Российским губерниям". По Сибири - да, но в Россию!
- "не удобно ли будет Вам, Милостивый Государь, о подобной просьбе
предварительно сообщить мне и ожидать разрешения".

  ...Далекое прошлое обладает своей притягательной силой, не меньшей
подчас, чем самая жгучая современность, и я не могу прервать эту историю на
смерти Николая Мозгалевского хотя бы потому, что ни один декабрист,
погибший в Сибири, не оставил после себя такой многочисленной,
малообеспеченной и одинокой, без родственных связей семьи. Напоминая о
восклицании Александра Беляева в письмах Нарышкину: "Вообразите: бедная
женщина и 8 человек детей!", призываю и читателя вообразить себе это с
учетом того, что речь идет о семье государственного преступника, лишенной
всех гражданских прав. А я лишь сообщу, что никакого "призрения" сибирские
власти так и не осуществили, лишь вынесли решение "О дозволении вдове
государственного преступника Мозгалевского отдать детей своих на пропитание
и в услужение лицам, желающим взять их себе", и назначили годовое пособие в
сто рублей, будто дети декабриста, получавшего от казны двести, были
виноваты вдвое больше отца! Если же перевести ассигнации в серебро, за
которое тогда только и можно было в Сибири что-либо купить, то это
составляло 26 рублей 7 копеек; рубль на две недели! Однако и такое скудное
пособие было вскоре отобрано...
  Вообразите себе последующие годы жизни этого огромного осиротевшего
семейства сами, я же умолчу об этом, но приведу несколько эпистолярных
документов, относящихся к теме. Письма адресованы одному из самых ярких и
достойных людей того времени. Еще в ранней юности его выделил из всех
прочих друзей-однокашников Пушкин, умевший мгновенно проникать в души
людские. Это к нему поэт обратился в Сибирь со стихами: "Мой первый друг,
мой друг бесценный..."
  Позже Ивану Пущину удалось не только напечатать эти стихи, но и
приобрести их драгоценный автограф, который он хранил как святыню вместе с
письмами своего великого друга и другим знаменитым его стихотворением "19
октября 1827 года", присланным директором лицея Энгельгардтом на
забайкальскую каторгу:

  Бог помочь вам, друзья мои,
  В заботах жизни, царской службы,
  И на пирах разгульной дружбы,
  И в сладких таинствах любви!

  Бог помочь вам, друзья мои.
  И в бурях, и в житейском горе,
  В краю чужом, пустынном море,
  И в мрачных пропастях земли!

  Первый, бесценный друг поэта на каторге был -вернейшим товарищем всем,
кто нуждался в помощи и участии. Непререкаемый моральный авторитет и
полнейший альтруизм выделили Ивана Пущина даже из его прекрасного
окружения, которое как-то естественно и совершенно единодушно признало в
нем своего старосту, Таким он и остался, на всю ссыльную Сибирь один,
издалека согревая товарищей жаром своего сердца.
  Иван Пущин, оказывается, был "толст и красив", хотя мне всегда почему-то
представлялось, что он как бы полукопия Пушкина - бакенбарды, чернявость,
стройность, изящество. Поверим, однако, женщине, человеку, близко знавшему
его на поселении: "Голубые глаза смотрели вгсело, светлые волосы никак не
хоюли лежать по указанию гребенки, но, поднявшись над прямым лбом,
перекидывались аркой вперед, под широким носом светлые усы ложились на
верхнюю губу тоже выгибом: из-за высокого галстука, небрежно повязанного,
выходил широкий отложной воротничок рубашки". -А вот другое о нем: "Где бы
ни жил Иван Пущин, он был доступен каждому, кто искал человеческой доброты,
сочувствия и помощи", "...вскоре после его прибытия в город, устремились к
нему все униженные и оскорбленные, предпочитая его всем дипломированным
адвокатам. Уверившись, что дело, о котором его просят, законное или
гуманное, Пущин брался за перо...", "Хлопотал . он за других всю свою
жизнь"...
  После амнистии Иван Пущин жил в подмосковном имении Фонвизиных, женившись
на вдове покойного декабриста Наталье Дмитриевне...

  Василий Давыдов из Красноярска - Ивану Пущину в Ялуторовск:
  "Вдова Мозгалевского побывала у пас. Она совсем простая женщина, но с
природным умом и тактом. Порассказала о том, как живут они в Минусе, как
Тютчев тяжко болен, а лечиться не хочет, хотя ему губернатор разрешил
поехать в Красноярск и даже в Томск для совета с медиками. Но он из
Курагино-никуда. Как тут помочь, ума не приложу".

  Иван Киреев - Ивану Пущину:
  "Спрашиваете об Авдотье Ларнон. Мозгалевской... Она тоже не без нужды.
Три сына. Хотя и служат по приискам, но наемщик, которого они были
вынуждены поставить за себя в рекруты, стал пм свыше 1000 руб., и хотя они
теперь уже заслужили свой долг, это их очень [расстроило. Во время тяжкой
заслуги ее сьшовьям.и денег па наемщика семейство Мозгалевских могло только
жить благодаря действенному участию в нем князей Костровых... Представляя,
что спрашиваете об Авдотье Ларион. с желанием помочь ей в случае нужды, мы,
т. е. Костровы и я, в общем совете порешили из 100 рублей, посланных Вами,
одну половину выдать Тютчевым, а другую - помочь А. Л. Мозгалевской..."

  А следующее письмо я приведу полностью, слово в слово. Оно писано 6
декабря 1857 года в Минусинске-и не кем иным, как самой Авдотьей
Ларионовной. Безграмотная девушка-сибирячка, научившаяся читать, считать и
писать у покойного мужа-декабриста, просто и безыскусственно рассказывает о
своем прошлом житье-бытье, о детях, о новых больших заботах и маленьких
радостях.

  "Милостивый государь многоуважаемый Иван Иванович!
  Вы совершенно опровергаете русскую пословицу "сытый голодного не
разумеет", дай Вам бог много лет здравствовать с уважаемою Натальей
Дмитриевною Зс. то, что вспомнил нас, горьких далеких. Дорогое участие Ваше
дает мне право на полную откровенность перед Вами. я столько вынесла горя,
не дай бог и врагу моему, детей растила трудами своими, наконец
повырастила, авось, думаго, теперь отдохну; нет, дети на рекрутскую очередь
попали, что я пережила за это время, один бог знает, у какого порога не
стояла; наконец, золотопромышленники сжалились, дали на рекрута 1200 руб.
сер., и три сына за эти деньги четыре года служили из одного куска хлеба.-
Эт"/, думаю, пройдет, сто руб. казна давала, надо Вам сказать, что дочь у
меня хорошенькая, подарила ей платье, и ". повезла ее в гости, а у
городничего две дочери; платье на моей оказалось лучшее, г. городничий
сказал: как, на дочери поселенца платье лучше, чем на моих дочерях,
представил, что я богата, и лишил меня вот уже четыре года ста целковых.
Этому трудно верить, что может быть так, но весь Минусинск подтвердит мои
слова.- С приездом сюда нового окружного начальника, вполне благородного
человека, я не ожидала, что они, сами не богатые люди, но помогали мне,
сколько могли, а участие и внимание иногда дороже денег; дочь моя постоянно
у них живет, также и дочь Петра Ивановича Фаленберга.- Во все время моего
бедствия Иван Васильевич Киреев был мой благодетель, постоянный, не имея
сам ничего, что трудами добывал, уделял моим детям.- Александру
Александровичу Крюкову я пошла один раз попросить десять руб., он мне в них
отказал, имея тысячи!-В настоящее время здешний окружной начальник
представил обо мне, описав мое горькое положение, и ходатайствует, чтоб мне
выдали деньги и снова назначили сто рублей в год, что будет, не знаю, надо
терпеть и ждать. Благодарю Вас за пятьдесят руб. сер.- Иван Васильвич
уделил мне из ста руб., которые Вы послали на истинно несчастных сирот
Тютчева. Для нас всех помощь Ваша истинное благодеяние и нетягостное,
отрадное. Один бог может за это Вас вознаградить; детей надо на службу
определить, чтобы дворянства не потеряли, на все надо деньги; последнего
сына Виктора просила определить в корпус, такую программу прислали, что ни
один учитель здесь не выдержит такого экзамена, что делать, не знаю, буду
писать и просить, чтобы хоть куда-нибудь определили на казенный счет;
простите, что я Вас заняла долго моим письмом, Вы вызвали и дали волю
высказать Вам свое горе, торе нескольких лет. Я и мои дети целуем ручки у
Натальи Дмитриевны, а Вам кланяемся до земли. Ваши преданные и покорные
слуги и все ее дети Мозгалевские".

  Послание трогает своей искренностью, доверительностью и человечностью
выражения чувств; кроме того, это единственный дошедший до нас документ,
так полно и бесхитростно характеризующий декабристскую жену-сибирячку и ее
вдовьи заботы. Он интересен и тем, что с новой стороны освещает выдающегося
декабриста Ивана Пущина, друга Пушкина, и многих, многих иных... В нем
названо три живущих в Минусинске декабриста - Иван Киреев, Петр Фаленберг,
Александр Крюков, вокруг витают тени еще четверых - Николая Мозгалевского,
Алексея Тютчева, Николая Крюкова, Михаила Фонвизина... Подлинник письма
Авдотьи Ларионовны Мозгалевской Ивану Пущину находится ныне в одном из
столичных государственных рукописных хранилищ, и его особая историческая
ценность состоит в том, что оно из первых рук свидетельствует о тесных
связях декабристов и после амнистии, о братской выручке нуждающихся семей,
о деятельности Ивана Пущина на посту декабристского "старосты" и
распорядителя политической кассы взаимопомощи.
  Правда, был он человеком до щепетильности скромным: "Досадно, что
Мозгалевская благодарит меня, когда я тут нуль..." Адресат возразил:
"Назначение денег Мозгалевской совершенно зависит от Вас,- я, конечно, не
буду против Вашего решения. Да и к тому же деньги есть - так и нет ни
малейшей причины не помочь ей... Довольно ли ей послать еще 100 р. на
нынешний год, т. е. до августа? Напишите".
  Эти строка написаны в Москве 27 января 1858 года одним замечательным
человеком, о котором непременно следует вспомнить. Молодой чиновник
министерства государственных имуществ Евгений Иванович Якушкин, сын
декабриста. Разделяя революционные идеалы отца и его товарищей, Евгений
Якушкин стал тайным корреспондентом "Полярной звезды", и большая часть
декабристских материалов попала к Герцену при его посредничестве. Он
неотступно просил декабристов писать воспоминания, и настойчивости этого
человека мы обязаны многими драгоценными страницами былого, впервые
напечатанными за границей и на родине...

  Иван Пущин - Евгению Якушкину.
  "Как быть! Надобно приняться за старину. От вас, любезный друг, молчком
не отделаешься-и то уже совестно, что так долго откладывалось давнишнее
обещание поговорить с вами на бумаге об Александре Пушкине, как, бывало,
говаривали мы об нем при первых наших встречах..."

  Евгению Якушкину благодарны не только историкидля потомков декабриста
Николая Мозгалевского он сохранил единственное письмо их прародительницы
Авдотьи Ларионовны.

  Иван Пущин - Евгению Якушкину:
  "Вот Вам, добрый мой Евгений Иванович, для прочтения письмо Мозгалевской.
Значит, Вы можете убедиться, что ей можно назначить, как я вам об этом
писал с Нарышкиным".

  Именно Е. И. Якушкин стал практическим организатором и казначеем
декабристской артели взаимопомощи, возглавляемой Иваном Пущиным, который,
как мы убедились, был прекрасно осведомлен о положении всех нуждающихся
декабристов, их вдов и детей.
  А вот новые строки из писем, касающиеся нашей темы.

  Иван Киреев - Ивану Пущину:
  "А. Л. Мозгалевская просит благодарить Вас за память о ней, за помощь
семейству".
  "Без всякого пристрастия об нашей общине можно сказать по совести, что
она (дочь П. И. Фаленберга - Мина.-В. Ч.) и две дочери-девицы
Мозгалевские-лучшие девицы в Минусинске, за неимением блестящего светского
образования, были бы таковыми и не в одном Минусинске".

  Иван Киреев - Евгению Якушкину:
  "Деньги, которые будут назначены семействам Мозгалевских и Тютчева, можно
пересылать в Минусинск на имя старшего сына Мозгалевского - Павла
Николаевича... Считаю излишним прибавить, что в исправном распределении
всего присылаемого из Малой артели можно совершенно положиться на честного
и доброго Павла Николаевича".

  Петр Фаленберг - Ивану Пущину:
  "Я передал ему (И. В. Кирееву.- б. Ч.) Ваше поручение, а также и Авдотье
Илларионовне лично. Последняя повторяет Вам и Наталье Дмитриевне свою
благодарность за присланные ей деньги, способствовавшие ей к отправке сч
сына в корпус. Она усердно просит Вас, когда будете в Петербурге, узнать о
сыне, Викторе, принятом в том же 1-м Кад. корпусе, где мой Федя, и
пригласить молодого человека писать почаще к матери, получившей только одно
письмо от него".

  Иван Киреев - Ивану Пущину:
  "Если будете в Петербурге, загляните в 1-й Кадетский корпус, отыщите там
нашего (курсив мой.- В. Ч.) Виктора Мозгалевского и пристыдите его за то,
что он родной матери не пишет".

  Как видим, жизнь большого семейства Мозгалевсккх вроде налаживалась-все
дети выжили, становились взрослыми, самостоятельными; эта победа над
голодом и нищетой была бы невозможной без героических усилий Аздотьн
Ларионовны и помощи декабристов - братьев Беляевых, Ивана Пущина, Николая
Крюкова, Ивана Киресва, сыновей декабриста Ивана Якушкина - Евгения и
Вячеслава, минусинского окружного начальника Н. А. Кострова, человека
прогрессивных взглядов, умного, добросердечного и деятельного, оставившего
заметный след в сибирском краеведении,-за время своей минусинской и томской
службы опубликовал в различных изданиях сто тридцать статей по этнографии,
экономике, истории, статистике, географии Сибири...
  Эта поддержка выходила далеко за рамки денежной помощи из средств
декабристской Малой артели. Братья Беляевы, добившись перевода на Кавказ,
безвозмездно передали вдове все свое минусинское достояние. Николай Крюков
по-отечески опекал осиротевшую семью в самые трудные для нее годы. Дочь
Николая Мозгалевского, Елена, несколько лет прожила в семье Костровых,
получив хорошее воспитание и неплохое - по условиям Минусинска-образование.
Самого младшего сына, Виктора, родившегося незадолго до смерти декабриста,
подготови.:' к трудным вступительным экзаменам в корпус Иван Ки.раев, до
конца оставшийся верным "славянскому" братству. Брат Евгения Якушкина
Вячеслав во время своей поездки по Минусинскому округу помог трем старшим
сыновьям избежать рекрутчины, официально вытребовав из степи "наемщика",
семье которого был уже дан задаток, на местные власти по каким-то причинам
его не отпускали.
  Эту ситуацию я поясню современному читателю.
  Поставка наемного рекрута широко практиковалась в те годы состоятельными
людьми, спасавшими таким способом от многолетней солдатчины своих
сыновей. Однако в данном случае нужда накладывалась на нужду. Какая-то
бедная степная семья, чтобы просуществовать, прикупить, скажем, скота, за
деньги и вне срока отдавала молодого парня в солдаты, а вдова декабриста,
чтобы надолго, если не навсегда, не расстаться с кормильцами, пошла "стоять
у порогов", прося денег на подменного рекрута. Наконец минусинский
золотопромышленник по фамилии Шемиот дал 1200 рублей серебром, закабалив
сыновей декабриста, - четыре года они работали на его приисках без
какого-либо жалованья, "из одного куска хлеба", как пишет А. Л.
Мозгалевская Ивану Пущину. О судьбе наемного рекрута мы ничего не знаем -
может, он вернулся на родину, а может, и сгинул в крымской или кавказской
войне, став случайной и безвинной жертвой той жизни и все-таки не
предотвратив этой жертвой ужасных трагедий в семье, от которой отвел
рекрутчину...
  Прежде чем рассказать о том, как великие беды вновь начали обрушиваться
на Авдотью Лариоиовпу, накладываться одна на другую, чему, казалось, и
конца не предвиделось, остановлюсь на судьбе третьей дочери декабриста.
  Родилась она уже в Минусинске, с малолетства все звали ее ласкательно
Полинькой - очень хороша собою была девочка, добра и нежна ко всем и всему.
Это ее в 1848 году власти разрешили отдать в Омск, на пропитание и
воспитание "добрым людям", которые вскоре переехали, увезя девочку от
матери еще дальше, к самому Уралу. Они не виделись десять лет, и как
все-таки жаль, что сгорели в 70-х годах все бумаги Мозгалсвских, в том
числе письма Полиньки и ее воспитателей к Авдотье Ларионовяе-в них могло
отложиться немало весьма интересного. Дело в том, что "добрые люди" были не
просто благотворителями из богатых мещан, купцов либо чиновников -
воспитателем, вторым отцом Полиньки Мозгалевской стал чрезвычайно
интересный человек, о котором, как и о его супруге и ее родне, я расскажу
поподробнее. Но перед этим - о недавнем моем личном знакомстве с некоей
юной москвичкой и заочном-с ленинградкой, прожившей, быть может, дольше
всех других ее сограждан, и о том, как это странно-нежданно приключилось
через посредство старых камней Москвы...



                                     2

  Когда увлечешься чем-нибудь искренне и надолго, то все окружающее как-то
незаметно пропускаешь через призму этого настроя, а из встречных людей тебя
больше интер