о таких членов артели, что вносили за год по две-три тысячи рублей в
товарищеский фонд, не пользуясь 'им. И в этот период тяжелее всех пришлось
ссыльным-одиночкам, не имеющим богатых родных и оторванным от своих
товарищей. "Славяне" Аполлон Веденяпин или, скажем, Иван Шимков, не имея
никаких родственных связей, жили в ссылке на двести рублей ассигнациями в
год, и мужда, угроза смерти от голода, болезней, упадка душевных сил вечно
давили их.
  На поселении эта разница не только сохранилась, но и возросла. Волконские
и Трубецкие, скажем, семьями в четыре-пять человек проживали за год до
сорока тысяч рублей, а тот же Николай Мозгалевский на десять человек своего
семейства располагал двумястами рублей ассигнациями годового казенного
пособия - в двести раз меньшей суммой. Щепетильный разговор я затеял,
однако он нужен чтобы именно понять так называемых рядовых декабристов.
Посему повторяю - учесть эту разницу из нашего далека было бы вполне
гуманистично и высоконравственно, не ставя перед собою в данном случае
вопроса о том, кто из декабристов заслужил своею жизнью в ссылке особо
уважительную память потомков, а кто из них, так сказать, почти что не в
счет...
  И еще одной деликатной темы не могу не коснуться. Нам многое известно об
очень известных декабристах и, естественно, довольно мало о малоизвестных,
но как-то странно вышло, что историки и литераторы наши оставили почти без
внимания огромный отряд героев 1825 года. Бросить на полпути моих спутников
по путешествию в прошлое да заняться теми декабристами, что не менее других
достойны нашей уважительной памяти?
  Декабрист Михаил Шутов... Не слыхали? Фельдфебель. Это слово давно
употребляется символически - человека, носящего этот низший воинский чин,
считали в старой России (а в новой тем более) олицетворением тупости,
верноподданнического ража, грубости, бессмысленной муштры, Однако
фельдфебели, как и генералы, были, знать, разными. За отличную службу
фельдфебель Черниговского полка Михаил Шутов в конце 1825 года был удостоен
великой для простого человека чести-офицерского чина. Он на успел надеть на
плечи эполет, но точно узнал, что приказ о его производстве в офицеры
подписан. Перед ним открывалось будущее, но через неделю человек этот
поступил не менее мужественно и благородно, чем самые благородные и
мужественные дворяне восставшего полка. Он совершенно сознательно
посодействовал освобождению Сергея Муравьева-Апостола, привел группу солдат
в Васильков к революционной присяге, высказался за безоговорочное
подчинение командирам, поднявшим знамя свободы. После разгрома восстания
Шутова приговорили к жуткой пытке - двенадцати тысячам палочных ударов! Во
время экзекуции спица его взбухла, налилась кровью, кожа полопалась,
исчезла в красном месиве, а его, привязанного к ружейному прикладу, все
тащили под барабанную дробь сквозь строй, пока он не упал без сознания.
Полковой санитар подлечил его, чтоб он смог получить остальные тысячи
ударов. Потом Михаила Шутова сослали в Сибирь, и, 'как пишут комментаторы
событий, "его судьба неизвестна". Быть может, пока неизвестна? Человек не
иголка даже в та::о:.;1 людском стоге, как Россия, или такой копчекопнище,
как Сибирь! До недавнего времени была неизвестна и судьба Павла
Выгодовского... И хорошо бы найти родное село Михаила Шутова, назвать его
именем сельскую школу или клуб.
  Клим Абрамов, тоже фельдфебель. Частый гость и любимец Сергея
Муравьева-Апостола добровольно последовал за командиром. Хороший, верно,
был воин - имел боевой орден. Две тысячи палочных ударов...
  Бунтарь-семеновец 1820 года, солдат-пропагандист 1825-го Федор Анойченко,
рядовой Олимпий Борисов, первым сорвавший на майоре Трухине копившуюся
годами .ненависть,- тоже каждому двенадцать раз сквозь тысячу шпицрутенов!
  Декабристов-дворян, изгнанных в Сибирь после дознания и крепостного
заключения, было сто двадцать один человек. По необъяснимому совпадению, к
жестоким телесным наказаниям, последующей каторге и ссылке на Кавдаз и в
Сибирь был приговорен тоже ровно сто двадцать один солдат-декабрист, а
всего на Юге власти репрессировали около тысячи рядовых, унтер-офицеров,
фельдфебелей и юнкеров.
  На Сенатской площади был смертельно ранен картечью матрос 2-й статьи
Анаутин, который задолго до восстания в родной деревне вел агитацию против
помещиков, та же судьба у матроса 1-й статьи Соколова и корабельного
музыканта Андреева. Были ранены в тот день, а после госпиталей и крепости
отправлены на Кавказ матрос Анисимов, участник Отечественной вой.ны 1812
года, матрос Трунов, канонир Крылов, юнга Баусов и многие их товарищи. И
среди этих декабристов были доблестные и честнейшие защитники Отечества,
отличившиеся в войне с Наполеоном, повидавшие Европу, были участники
дальних морских плаваний, были агитаторы, организаторы и просто верные
солдаты первого русского революционного выступления, исполненные
смертельной ненависти к самодержавию и крепостничеству, потому что с
детства испытывали их гнет на себе. Они были частицей народа, и лучшие из
них рисковали в 1824 году сознательно, добровольно и отнюдь не меньше своих
командиров. И почти сто лет назад, когда готовились к печати замечательные
"Записки" Ивана Горбачевского, впервые так подробно и живо рассказавшие
русскому читателю о "славянах" и черннговцах, Московский цензурный комитет
писал в своем запретительном заключении, что во время восстания "многие из
офицеров Черниговского полка оставляли свои места, из солдат же - никто"...
  Официально их чаще называют "участниками восстания декабристов", но пора,
наверное, начиная со школьных учебников и соответствующего научного тома о
восстании декабристов, с мемориальных досок и музейных экспозиций с лекций,
календарей и брошюр, начать прочное внедрение в народную память понятий
декабрист-солдат и декабрист-матрос.
  В истории декабризма еще есть что открывать, узнавать, уточнять,
сберегать и защищать, хотя многое безвозвратно утеряно-рукописи, портреты,
вещи, письма, могилы. В Москве я знаю каждую декабристскую могилу, но в
Сибири уже никогда не найти многих святых надгробий и оградок. И если,
скажем, задолго до революции было потеряно в Иркутске захоронение
декабриста-крестьянина Павла Выгодовского, "южанина" Андрея Андреева  и
"южанина-северянина" Николая Репнина, сгоревших в 1831 году в селе
Верхоленском Иркутской губернии, Ивана Аврамова и Николая Лисовского близ
Туруханска, Андрея Шахирева в Сургуте, то уже после нее в Кургане оказалось
без надзора и до сего дня не отыскано место погребения Ивана
Повало-Швейковского и Ивана Фохта. В селе Разводное под Иркутском еще в
1925 году чтили могилы Петра и Андрея Борисовых, поставили в том году
памятник и оградку. Позже все это уничтожилось, холмик над прахом
братьев-"славян" заровнялся, и когда село уходило под воды искусственного
моря, на этом месте ничего не было уже. Захоронения Николая Мозгалевского и
Николая Крюкова, в том же 1925 году еще посещаемые жителями Минусинска и
Красноярска, на дворе какой-то сельскохозяйственной конторы залиты
асфальтом... Когда Мария Михайловна Богданова узнала об этом, она написала
стихотворение, автограф которого недавно подарила мне.

  Затеряны ваши могилы
  На старом забытом погосте,-
  И к вам, нашим прадедам милым,
  Никто не придет уже в гости.

  Плиты не отыщешь в бурьяне,
  В асфальте цветы не растут...
  Кому помешал рядом с нами
  Ваш скорбный последний приют?

  О, как же мы все виноваты,
  Что раньше сберечь не смогли
  Клочочка просторной, богатой
  Родимой сибирской земли!

  Его вы себе заслужили
  По праву борьбы и труда,
  О вас люди песни сложили,
  А вот от могил - ни следа.

  И те.иных надгробий обломки
  Давно позасыпал песок...
  Простят ли такое потомки
  Иль бросят нам горыг.ш упрек?

  В одном я не согласен с автором-не все мы, однако, виноваты! Все мы не
можем знать всего, что происходитприключается на необъятных просторах
страны, в каждом со уголке, не в силах предусмотреть возможных ошибок,
обо|рач11вающихся теми илп иными потерями, в том числе и потерями, так
сказать, нематериальными. Вспоминаю вот прекрасную экспозицию в
Черниговском краеведческом музее о земляках-декабристах, но с досадой и
горечью узнал, что в Житомире, где служили и были арестованы многие, по
словам Герцена, "молодые штурманы будущей бури", главным образом "славяне",
даже упоминания об этом не сыщешь.
  Обстоятельства сии относятся к нравственной категории высшего порядка, и
сейчас мы должны поспешить, дабы не остаться еще большими должниками перед
своими потомками. Незадолго до трагической середины сороковых годов
прошлого века, когда в быстрые сроки один за другим ушли из жизни десять
декабристов - Федор Вадкозский, Алексей Юшневский, Николай Лисовский,
Николай Мозгалевский, Александр Барятинский, Андрей Ентальцев, Иван
Повало-Швейковский, Александр Якубович, Михаил Лунин и Вильгельм
Кюхельбекер,-Александр Герцен записал в своем дневнике: "Поймут ли, оценят
ли грядущие люди весь ужас, всю трагическую сторону нашего сущест- вования,
а между тем наши страдания-почка, из которой разовьется их счастье... О,
пусть они остановятся с мыслью и грустью перед камнями, под которыми мы
уснем, мы заслужили их грусть".
  Декабристы могли бы составить честь любого народа и любой эпохи, это
национальная гордость великороссов, и память о них-огромное духовное
богатство нашего общества. И, кажется, давно бы пора открыть в стране Музей
Декабристов, в котором сосредоточить наиболее ценное из их наследия,
собрать туда все, что еще нс стало общенародным достоянием, и я уверен, что
в этот центр притечет много дорогого и памятного...
  Летом 1977 года я встретился в Подмосковье с группой приезжих и
московских молодых писателей, рассказав им в числе прочего о своем интересе
к декабристам, После сгседы подошел ко мне какой-то юноша.
  - Я студент Литературного института Андрей Чернов,-сказал он.-У меня есть
шахматы Рылеева.
  - Неужто! - вскричал я.- Откуда?
  - Наследство двух моих родственниц. Старушки умерли, шахматы у меня.
  - А как они к ним попали?
  - Мои предки состояли в родстве с членом Северного общества Константином
Черновым, которого незадолго до восстания убил на дуэли флигель-адъютант
Новосильцев.
  Офицер из незнатной и небогатой семьи вступился за поруганную честь своей
сестры, погиб, а его двоюродный брат Кондратий Рылеев написал гневные
стихи громкого политического звучания.

  Клянемся честью и Черновым -
  Вражда и брань временщикам,
  Царей трепещущим  рабам,
  Тиранам, нас угнесть готовым!

  Нет! Не отечества, сыны
  Питомцы пришлецов презренных!
  Мы чужды их семей надменных, -
  Они от нас отчуждены...

  Вижу в одном из уголков Музея Декабристов шахматный столик со старинными
фигурками, пояснение и стихи Кондратия Рылеева.
  Незабываемое впечатление, вспоминаю, произвела на меня встреча с Еленой
Константиновной Решко, правнучкой декабриста Василия Ивашева и внучкой
известной общественной деятельницы Марии Васильевны Ивашевой-Труб.никовой.
Она давно уже на пенсии, слаба, даже с трудом пишет, но по-прежнему
поддерживает стародавние связи с историками, искусствоведами, музейными
работниками, многочисленными- самодеятельными исследователями нашего
далекого революционного прошлого.
  Ее комнатка- маленькая картинная галерея. Старинные портреты отца
декабриста и матери его жены. Несколько портретов самого Василия Ивашева, в
том числе и никогда не публиковавшаяся работа неизвестного художника,
сделавшего итальянским карандашом выразительное изображение юного
обе"р-офицера в эполетах, карандашный автопортрет декабриста, который,
оказывается, неплохо рисовал, писал музыку и стихи. Висит на стене чудесная
миниатюра - гуашь по слоновой кости, изображающая Камиллу Петровну Ледантю
в те дни, когда она стала Ивашевой. Очень много бы мы потеряли, если б
среди узников Петровского завода не оказалось такого одаренного художника,
как Николай Бестужев! Сколько исторических лиц нам не довелось бы никогда
увидеть, сколько драгоценных подробностей сибирской жизни декабристов,
изображенных им, мы бы гак и не узнали!..
  Вот Елена Константиновна бережно выносит в малоподвижных бледных руках
подлинную историческую и художественную реликвию, которую хранит в
сокровенном месте, чтоб краски не выцвели. Это замечательный акварельный
портрет Камиллы Петровны Ивашевой, выполненный в 1834 году Николаем
Бестужевым и посланный ею из Сибири в имение Дулебино, что под Тулой, где
жила ее сестра Сидония Петровна, мать русского писателя Дмитрия
Григоровича, автора знаменитой повести "Антон-Горемыка", рассказа
"Гуттаперчевый мальчик", многих романов, очерков, исследований... Камилла
Петровна стоит в изящной свободной позе, легко опершись руками на мраморную
колонку: нежное лицо полно поэтического очарования, уверенной кистью
выписан воздушный шлейф и складчатое платье, потерявшее за полтора века
свой первоначальный лиловый цвет. В письме сестре Сидония Петровна
описывает общее восхищение портретом: "Сравнивая тебя с портретом, я
радуюсь, что узнаю тебя в нем... Все, что может привлечь и заинтересовать,
соединилось в этом прелестном портрете. Мы были восхищены, расстояние
исчезло". Эти строки я записал в доме Е. К. Решко.
  Портрет же был без подписи, потому что предназначался в Россию, но
Николай Бестужев сделал с него подписную авторскую копию в голубых тонах,
которая через Василия и Камиллу Ивашевых, мать Камиллы Марию Петровну,
приезжавшую в Туринск и позже возвратившуюся в Россию, через отдаленных
потомков Сидонии Петровны попала перед войной в Государственный
литературный музей... А Елена Константиновна Решко показывает мне портрет
месье Веземейера, доктора Гейдельбергского университета, учившего детей
сестры декабриста Екатерины Петровны Хованской вместе с Машенькой Ивашевой,
которая, как написала на обороте Ольга Буланова, была обязана ему своим
широким образованием. И светлый, ничуть не пожелтевший фотопортрет молодой
Марии Васильевны Ивашевой-Трубпиковой, активистки Российской Лиги
Равноправия Женщин, что означено старинными золотыми буковками на
подкладочном картоне.
  Новые и новые лица, новые слова о старом, забытом, трогательные фамильные
реликвии, в том числе полутораметровый жгутик-шнурок, сплетенный Василием
Ивашевым из темно-каштанового локона покойной Камиллы Петровны. Елена
Константиновна читает мне строчки из письма декабриста другу, с которым он
делится своим горем:
  "В последнем слове вылилась вся ее жизнь; она взяла меня за руку,
полуоткрыла глаза н произнесла: "Бедный Базиль!", и слеза скатилась по ее
щеке... Нет у меня больше моей подруги, бывшей утешением моих родителей в
самые тяжелые времена, давшей мне восемь лет счастья, преданности, любви, и
какой любви... Чистая, как ангел, она заточила свою юность в тюрьму, чтоб
разделить ее со мной... Боже, пошли мне сил и терпенья!"
  Уходил я от правнучки декабриста со сложным чувством грусти, душевного
осветленья, жажды жизни и совершенно уверенным, что тысячи людей будут
кроме знаний уносить из Музея Декабристов нечто подобное, такое, чему нет
ни цены, ни названья, ни меры... .
  А где-то в провинции недавно обнаружилось несколько книг из библиотеки
Рылеева, куда-то бесследно исчезло огромное книжное собрание Пестеля - надо
искать! Можно еще, наверное, напасть и на следы утерянных книг Михаила
Лунина, и будут, конечно, счастливые неожиданности вроде той, что
приключилась в Москве тем же летом 1977 года.
  В списке делегатов Московского международного электротехнического съезда
кто-то из его организаторов увидел редкое, памятное и звучное для русского
слуха имя: Муравьев-Апостол. Звонок в Исторический музей, но Мария Юрьевна
Барановская, узнав, что швейцарский инженер называет себя потомком кого-то
из декабристов Муравьевых-Апостолов, решительно заявила: "Ни у Ипполита, ни
у Сергея, ни у Матвея Муравьевых-Апостолов детей не бы- ло". При встрече с
учеными швейцарский инженер Андрей Муравьев-Апостол рассказал, что его
предок был сыном сестры братьев-декабристов, в замужестве Бибиковой, а
Матвей Муравьев-Апостол усыновил его, передав ему для продления рода свою
фамилию. Когда же Андрея Муравьева-Апостола свозили к надгробию Матвея
МуравьеваАпостола в Новодевичьем монастыре, показали подлинные документы,
связанные со знаменитой семьей, другие надежно и бережно хранящиеся
декабристские реликвии, он расчувствовался и откровенно признался, что
никак не ожидал всего этого.
  - В моей семье хранятся Кульмский крест и другие награды Матвея Ивановича
и Сергея Ивановича, письма, трубка Матвея Ивановича, другие вещи...
  - !!!
  - Позвольте подарить все это вашему народу. Дайте надежный адрес...
  Такого адреса давно ждут ученые, краеведы, собиратели исторических
реликвий, потомки декабристов, живущие у нас и за рубежом, миллионы наших
сограждан, уважающие святые страницы истории своего Отечества. Основой
экспозиции, несомненно, должна стать галерея декабристских портретов,
созданная в Сибири замечательным революционером, ученым, изобретателем и
художником Николаем Бестужевым; это бесценное народное достояние, подлинное
историческое и художественное сокровище до сего дня находится в частных
руках! Об одном интересном с историко-научной точки зрения документальном
экспонате будущего Музея Декабристов, который пока хранится у меня, я
расскажу несколько позже, но как было бы хорошо поскорее учредить сам этот
музей! Пока же в Москве одна только безымянная мемориальная доска на доме ј
10 по Гоголевскому бульвару, где собирались декабристы.
  Долгожданный Музей Декабристов, или его ленинградский филиал, давно пора
открыть в Москве, где он будет доступен наибольшему числу посетителей. Надо
учесть, что в Муравьевской школе колонновожатых, готовившей в Москве
офицеров генерального штаба, в Московском университете и его Благородном
пансионе воспиталось несколько десятков декабристов.
  Первая декабристская организация - Союз спасения, или Общество истинных и
верных сынов отечества, основанная в Петербурге в 1816 году, развернула
свою активную деятельность именно в Москве, здесь же в 1817 году возникло
так называемое Военное общество, а в следующем - Союз благоденствия. В
Москве множество памятных мест, связанных с рождением, воспитанием и
деятельностью декабристов, и тут же - основной декабристский некрополь. На
разных кладбищах Москвы похоронены Николай Басаргин, Александр Беляев,
Михаил Бестужев, Павел Бобрпщев-Пушкин, Матвей Дмитриев-Мамонов, Василий
Зубков, Павел Колошин, Александр Муравьев, Матвей Муравьев-Апостол, Михаил
Нарышкин со своей женой и спутницей по Сибири Елизаветой Петровной, Михаил
Орлов, Петр Свистунов, Сергей Трубецкой, Александр Фролов, Петр Чаадаев,
Павел Черевпн, Иван Якушкин, в подмосковных Бронницах - Михаил Фонвизин и
Иван Пущин...
  В наличии - полный интерьер той поры, с мебелью и прочей обстановкой на
много комнат, есть штатные единицы; запасники разных музейных и других
государственных хранилищ готовы передать свои ценности, недоступкые сейчас,
в сущности, никому, а многие декабристские реликвии хранятся в музеях, так
сказать, иного профиля. В разное время от потомков декабристов были
переданы государству бронзовая чернильннца и барометр Артамона Муравьева,
нательный крест Матвея Муравьева-Апостола и чрезвычайно интересный его
медальон, внутри которого выгравированы имена матери, сестер, братьев
Сергея и Ипполита с датами их смерти, а также имя Ивана Якушкнна. У
потомков Василия Ивашева много десятилетни хранилась шкатулка, на крышке
которой он изобразил себя и супругу в ссылке, чашка с инициалами Василия
Петровича и Камиллы Петровны, писанными золотом по фарфору,-это был
подарок, заказанный Ивашевым-отцом в Париже... Все эти, а также многие
другие веши декабристов, включая, скажем, два кольца Ивана Пущина,
сделанные на Петровском заводе из его кандалов, хранятся в одном из
литературных музеев, хотя, как ни раскинь, место им -