ь, - а ты не готов.
   - Готов! - ответил Гримо, показывая ключи от своих сундуков вместе  с
ключами своего юного господина.
   - Но ты не можешь оставить графа, - попытался возразить юноша, - гра-
фа, с которым ты никогда прежде не расставался?
   Гримо потемневшим взором взглянул на Атоса,  как  бы  сравнивая  силу
своих хозяев. Граф молчал.
   - Граф предпочтет, чтобы я отправился с вами, - сказал Гримо.
   - Да, - подтвердил Атос кивком головы.
   В этот момент раздалась барабанная дробь и весело  запели  рожки.  Из
города выходили полки, которым предстояло участвовать в  экспедиции.  Их
было пять, и каждый состоял из сорока рот. Королевский полк, солдат  ко-
торого можно было узнать по белым мундирам с  голубыми  отворотами,  шел
впереди. Над разделенными на четыре лиловых и желтых поля ротными знаме-
нами, усеянными шитыми золотом лилиями, возвышалось белое полковое знамя
с крестом из геральдических лилий.
   По бокам - мушкетеры со своими  напоминающими  рогатины  упорами  для
стрельбы, которые они держали в руках, и мушкетами на плече, в центре  -
пикинеры с четырнадцатифутовыми пиками весело шагали к  лодкам,  которым
предстояло доставить их поротно на корабли.
   За королевским  полком  следовали  пикардийский,  наваррский  и  дор-
мандский полки с... гвардейским морским экипажем. Герцог де Бофор  знал,
кого отобрать для предстоящей экспедиции за море. Сам он со своим штабом
замыкал шествие. Прежде чем он успеет добраться до гавани,  пройдет  еще
добрый час.
   Рауль вместе с Атосом медленно направлялся  к  берегу,  чтобы  занять
свое место при герцоге, когда он поравняется с ними.
   Гримо, деятельный, как юноша, распоряжался отправкой на  адмиральский
корабль вещей Рауля.
   Атос, шедший под руку со своим сыном, с  которым  должен  был  вскоре
расстаться, и оглушенный шумом и суетой, был погружен в скорбные мысли.
   Вдруг один из офицеров герцога приблизился к ним и сообщил, что  гер-
цог выразил желание видеть Рауля возле себя.
   - Будьте добры, сказать герцогу, сударь, - возразил юноша,  -  что  я
прошу его предоставить мне этот последний час; я хотел бы провести его в
общество графа.
   - Нет, нет, - перебил Атос, - адъютант не должен покидать своего  ге-
нерала. Будьте любезны передать герцогу, сударь, что виконт без  промед-
ления явится к его светлости.
   Офицер пустился вскачь догонять герцога.
   - Расставаться нам тут или там, все равно нас ожидает разлука, - про-
изнес граф.
   Он старательно почистил рукой одежду Рауля и на ходу погладил его  по
голове.
   - Рауль, - сказал он, - вам нужны деньги; герцог любит вести  широкую
жизнь, и я уверен, что и вам захочется покупать оружие и лошадей,  кото-
рые в тех краях очень дороги. Но так как вы не  служите  ни  королю,  ни
герцогу и зависите лишь от себя самого, вы не должны рассчитывать ни  на
жалованье, ни на щедрость герцога де Бофора. Я хочу, чтобы  в  Джиджелли
вы ни в чем не нуждались. Здесь двести пистолей. Истратьте их, если  хо-
тите доставить мне удовольствие.
   Рауль пожал руку отцу. На повороте улицы они увидели герцога де Бофо-
ра верхом на великолепном белом коне; конь, отвечая на приветствия  жен-
щин, с необыкновенным изяществом выделывал перед ними курбеты.
   - Герцог подозвал Рауля и протянул руку графу. Он так долго и ласково
беседовал с ним, что сердце опечаленного отца немножко утешилось.
   Но обоим, и отцу и сыну, казалось, что они  идут  крестным  путем,  в
конце которого их ожидает пытка. Наступил самый тяжелый момент:  солдаты
и матросы, покидая берег, прощались с семьями и  друзьями,  -  последний
момент, когда, несмотря на безоблачность неба,  знойное  солнце,  свежие
запахи моря, которыми напоен воздух, несмотря на молодую кровь,  текущую
в жилах, все кажется черным и горьким, все повергает в уныние, все  тол-
кает к сомнениям в существовании бога, хотя все это от него же исходит.
   В те времена адмирал вместе со свитой всходил на корабль последним, и
лишь после того, как он показывался на палубе флагмана, раздавался могу-
чий пушечный выстрел.
   Атос, забыв и  адмирала,  и  флот,  и  свое  собственное  достоинство
сильного человека, открыл объятия сыну и судорожно привлек к себе.
   - Проводите нас на корабль, - сказал тронутый герцог, - вы  выиграете
добрые полчаса.
   - Нет, - ответил Атос, - нет, я уже попрощался и  не  хочу  прощаться
вторично.
   - Тогда прыгайте в лодку, виконт, и поскорее, - добавил герцог, желая
избавить от слез обоих этих людей; глядя на них, он ощущал,  как  сердце
его наполняется жалостью. С отцовской нежностью, с силой Портоса он  ув-
лек за собою Рауля и посадил его в шлюпку, на  которой,  по  его  знаку,
гребцы тотчас же взялись за весла. И, нарушая церемониал, он подбежал  к
борту шлюпки и оттолкнулся от причала.
   - Прощайте! - крикнул Рауль.
   Атос ответил лишь жестом. Он почувствовал что-то горячее на руке:  то
был почтительный поцелуй Гримо, последнее прощание преданного слуги.
   Поцеловав руку своего господина, Гримо соскочил со ступеньки пристани
в ялик, который взяла на буксир двенадцативесельная шаланда.
   Атос присел на молу, измученный, оглушенный, покинутый. Каждое  мгно-
вение стирало одну из дорогих ему черт, какую-нибудь из красок на  блед-
ном лице его сына. Море унесло понемногу и лодки и лица на  такое  расс-
тояние, когда люди становятся только точками, а любовь - воспоминанием.
   Атос видел, как Рауль поднялся по тралу адмиральского корабля, видел,
как он оперся а борт, став таким образом, чтобы быть  заметным  отцу.  И
хотя прогремел пушечный выстрел и на кораблях прокатился продолжительный
гул, на который ответили бесчисленными восклицаниями на берегу,  и  хотя
грохот пушек должен был оглушить уши отца, а дым  выстрелов  -  застлать
дорогой образ, привлекавший к себе все его помыслы, он все же  явственно
видел Рауля до последней минуты, и нечто постепенно теряющее свои  очер-
тания, сначала черное, потом блеклое, потом белее и, наконец,  уж  вовсе
неразличимое, исчезло в глазах Атоса много позднее, чем исчезли для глаз
всех остальных могучие корабли и их вздувшиеся белые паруса.
   К полудню, когда солнце уже поглощало все видимое глазу  пространство
и верхушки мачт едва возвышались над  горизонтом,  Атос  увидел  нежную,
воздушную, мгновенно расплывшуюся в воздухе тень: то был дым от пушечно-
го салюта, которым герцог в последний раз прощался с берегом Франции.
   Когда и эта тень растаяла в небе, Атос, чувствуя себя совершенно раз-
битым, вернулся к себе в гостиницу"


   XV
   СРЕДИ ЖЕНЩИН

   ДаАртаньян, вопреки желанию скрыть от друзей свои  чувства,  не  смог
сделать это в той мере, в какой хотел. Стоический  солдат,  бесстрастный
воин, одолеваемый страхами и предчувствиями, он отдал минутную дань  че-
ловеческой слабости... Но, заставив  замолчать  свое  сердце  и  поборов
дрожь своих мышц, он повернулся к своему молчаливому  и  исполнительному
слуге и сказал:
   - Рабо, да будет тебе известно, что я должен  проезжать  по  тридцать
лье в день.
   - Отлично, господин капитан, - ответил Рабо.
   И с этого момента, слившись в одно целое со своей лошадью, как насто-
ящий кентавр, ДаАртаньян не занимал больше своих мыслей ничем, то  есть,
иначе говоря, думал обо всем понемногу.
   Он спросил себя, по какой причине король вызвал его;  он  задал  себе
также вопрос, почему Железная. Маска бросил блюдо к ногам Рауля.
   Что касается первого из этих вопросов, то ответить на него удовлетво-
рительным образом ДаАртаньян оказался не в состоянии. Он достаточно  хо-
рошо знал, что король, вызывая его, делает это потому, что  нуждается  в
нем; он знал, что Людовик XIV испытывает крайнюю необходимость в  беседе
с глазу на глаз с тем, кого знание столь  важной  государственной  тайны
поставило в один ряд с наиболее могущественными вельможами  королевства.
Но установить в точности, что именно побудило короля к  этому  шагу,  он
все же не мог.
   Мушкетер не в меньшей степени понимал, какая причина  заставила  нес-
частного Филиппа открыть, кто он такой и что он королевского  рода.  Фи-
липп, навсегда погребенный под своею железною маской, удаленный в  края,
где люди, казалось, были рабами стихий; Филипп, лишенный  даже  общества
даАртаньяна, относившегося к нему предупредительно и с  почтительностью;
понимая, что в этом мире на его долю остаются лишь  призрачные  мечты  и
страдания, да еще отчаянье, начинавшее жестоко мучить его, -  излился  в
жалобах и стенаниях, рассчитывая, что если он откроет свою ужасную  тай-
ну, то, быть может, явится мститель, который вступится за него.
   Вспоминая о том, что он  едва  не  убил  своих  ближайших  друзей,  о
судьбе, столь причудливым образом столкнувшей  Атоса  с  государственной
тайной, о прощании с бедным Раулем, о смутном будущем, которое его  ожи-
дает и которое поведет его к ужасной и неминуемой гибели, ДаАртаньян ма-
ло-помалу возвратился к своим печальным предчувствиям,  и  даже  быстрая
скачка не могла отвлечь его, как бывало, от этих грустных мыслей.
   Потом ДаАртаньян перешел к думам о Портосе и Арамисе, объявленным вне
закона. Он видел их беглецами, которых травят, словно дичь, окончательно
разоренными, их, упорно созидавших себе состояние, а теперь  вынужденных
потерять все до гроша. И поскольку король вызывал его, исполнителя своей
воли, еще не остыв от гнева и пылая жаждой мщения, ДаАртаньян содрогался
при мысли о том, что его, быть может, ждет поручение,  которое  заставит
кровоточить его сердце.
   Порой, когда дорога шла в гору и запыхавшаяся лошадь, раздувая ноздри
и подбирая бока, переходила на шаг, ДаАртаньян, располагая большей  воз-
можностью сосредоточиться, принимался думать о поразительном гении  Ара-
миса, гении хитрости и интриги, - воспитанном Фрондой и гражданской вой-
ной. Солдат, священник и дипломат, любезный, жадный и хитрый, Арамис ни-
когда в своей жизни не творил ничего хорошего без того, чтобы  не  смот-
реть на это хорошее как на ступеньку, которая поможет ему подняться  еще
выше. Благородный ум, благородное, хотя, быть может,  и  не  безупречное
сердце, Арамис творил зло лишь затем, чтобы добавить  себе  еще  чуточку
блеска. В конце своего жизненного пути, в момент, когда он достиг, каза-
лось, поставленной цели, он сделал так же, как - знаменитый Фиаско, свой
ложный шаг на палубе корабля и погиб в морской пучине.
   Но Портос, этот добряк и толстяк Портос! Видеть Портоса в позоре, ви-
деть Мушкетона без золотых галунов, быть может, запертым в  тюрьму;  ви-
деть, как Пьерфон, Брасье будут сровнены с землей, как будут  осквернены
их чудесные мачтовые леса, и это также причиняло терзания даАртаньяну, и
всякий раз, как его поражала какая-нибудь тягостная мысль этого рода, он
вздрагивал, как вздрагивал его конь, когда ощущал укус слепня,  двигаясь
под сводами густого леса.
   Умный человек никогда не томится, если тело  его  преодолевает  уста-
лость; здоровый человек никогда не находит жизнь тяжелой,  если  ум  его
чем-нибудь занят. Так даАртаньян, все время в седле, все время  предава-
ясь своим размышлениям, добрался до Парижа свежий и бодрый, точно атлет,
подготовивший себя к состязанию.
   Король так скоро не ждал его и только что уехал охотиться  куда-то  к
Meдону. ДаАртаньян, вместо того чтобы пуститься вдогонку, как он  посту-
пил бы в прежние времена, велел стащить с себя сапоги, разделся и вымыл-
ся, отложив свидание с королем до приезда его величества, усталого и за-
пыленного. В течение пяти часов ожидания он, как говорится, принюхивался
к дворцовому воздуху и запасался надежной броней против  всех  неожидан-
ностей неприятного свойства.
   Он узнал, что последние две недели король неизменно мрачен, что коро-
лева-мать больна и крайне подавлена, что принц, брат короля, стал набож-
ным, что принцесса Генриетта очень расстроена и что де Гиш отправился  в
одно из своих поместий.
   Еще он узнал, что Кольбер сияет, а Фуке каждый день советуется о сво-
ем здоровье с новым врачом, но болезнь его, однако, не из числа тех, ко-
торые исцеляют врачи, и она может уступить лишь политическому врачу, ес-
ли можно так выразиться.
   Король, как сказали даАртаньяну, был чрезвычайно любезен с Фуке и  ни
на шаг не отпускал его от себя; но суперинтендант,  пораженный  в  самое
сердце, подобно дереву, в котором завелся червь,  погибал,  несмотря  на
королевские милости, это животворное солнце придворных деревьев.
   ДаАртаньян также узнал, что король больше не может прожить ни  минуты
без Лавальер и что если он не берет ее с собой на охоту, то по несколько
раз в день сочиняет для нее письма, и уже не в стихах, но,  что  гораздо
хуже, чистейшею прозой, и притом на многих страницах.
   Вот почему случалось, что "первый в мире король", как выражались поэ-
ты, его современники, сходил "с несравненным пылом" с  коня  и,  положив
лист  бумаги  на  шляпу,  исписывал  его  нежными  фразами,  которые  де
Сент-Эньян, его несменяемый адъютант, отвозил Лавальер,  рискуя  загнать
лошадей.
   А в это время фазаны и лани, за которыми никто не охотился,  разлета-
лись и разбегались в разные стороны, и искусство охоты  при  королевском
дворе Франции рисковало совсем захиреть.
   ДаАртаньян вспомнил о просьбе бедняжки  Рауля  и  о  том  безнадежном
письме, которое он написал женщине, жившей в вечных  надеждах.  Так  как
капитан любил философствовать, он решил воспользоваться отсутствием  ко-
роля, чтобы побеседовать несколько минут с Лавальер.
   Это оказалось делом весьма простым: пока король был на  охоте,  Луиза
прогуливалась в обществе нескольких дам по одной из галерей  Пале-Рояля,
как раз там, где капитану мушкетеров нужно было проверить охрану.  ДаАр-
таньян был убежден, что, если ему удастся завести с  Луизой  разговор  о
Рауле, у него будет повод написать бедному изгнаннику что-нибудь  прият-
ное его сердцу, а он знал, что надежда или хотя бы слова утешения в  том
состоянии, в каком находился Рауль, были бы солнцем, были бы жизнью  для
двух людей, столь дорогих нашему капитану.
   Итак, он направился прямо туда, где рассчитывал  встретить  Лавальер.
Он нашел ее в многолюдном обществе. При всем том, что она была  одинока,
ей расточали столько же, как королеве, если  только  не  больше,  знаков
внимания, которыми так гордилась принцесса Генриетта в те времена, когда
король не отрывал от нее своих взоров и побуждал тем самым и  придворных
не сводить с нее глаз.
   ДаАртаньян, хотя и не был дамским угодником, все же встречал со  сто-
роны женщин лишь ласковый и любезный прием; он был учтив,  как  подобает
настоящему храбрецу, и его страшная репутация доставляла ему дружбу муж-
чин и восхищение женщин.
   Увидев капитана, придворные дамы засыпали его приветствиями и  вопро-
сами. Началось с вопросов: где он был, куда ездил, почему так  давно  не
гарцевал на своем чудесном коне под  балконом  его  величества,  вызывая
восторг любопытных?
   ДаАртаньян ответил, что только что возвратился из страны  апельсинов.
Дамы рассмеялись. В те времена путешествовали все, но путешествие за сто
лье нередко бывало проблемою, решение которой откладывали до самой смер-
ти.
   - Из страны апельсинов? - повторила мадемуазель де Тонне-Шарант. - Из
Испании?
   - Нет, не то, - сказал ДаАртаньян.
   - С Мальты? - вставила Монтале.
   - Честное слово, сударыня, вы приближаетесь.
   - С какого-нибудь острова? - спросила Лавальер.
   - Сударыня, не хочу вас дольше томить, я приехал из тех краев, откуда
в настоящий момент господин де Бофор грузится на суда, чтобы перебраться
в Алжир.
   - Вы видели армию? И флот? - поинтересовались несколько  воинственных
дам.
   - Все видел.
   - Есть ли там наши друзья? - задала вопрос мадемуазель  де  Тонне-Ша-
рант холодным, но рассчитанным на привлечение общего внимания тоном.
   - Да, - отвечал ДаАртаньян, - там де Ла Гилотьер, де Муши, де  Браже-
лон.
   Лавальер побледнела.
   - Господин Бражелон? - воскликнула коварная Атенаис. - Как! Он отпра-
вился на войну?..
   Монтале наступила ей на ногу, но это никак не подействовало.
   - Знаете ли вы мою мысль? - продолжала ода безжалостно. - Мне  кажет-
ся, что мужчины, уехавшие на эту войну - незадачливые влюбленные, ищущие
у черных женщин утешения от жестокостей белых.
   Некоторые дамы весело  рассмеялись;  Лавальер  начинала  терять  при-
сутствие духа; Монтале кашляла так, что могла бы разбудить мертвого.
   - Сударыня, - перебил даАртаньян, - вы напрасно думаете, что  женщины
в Джиджелли черные. Они не черные и не белые, они желтые.
   - Желтые?
   - О, не думайте, что это так уж плохо; я никогда не видел более  кра-
сивого цвета кожи в сочетании с черными глазами и коралловыми губами.
   - Тем лучше для господина де Бражелона,  -  выразительно  проговорила
мадемуазель де Тонне-Шарант. - Он там излечится, бедный юноша.
   После этих слов воцарилось молчание. Д'Артаньян подумал, что женщины,
эти нежные горлинки, обращаются друг с другом, пожалуй,  более  жестоко,
чем тигры или медведи.
   Для Атенаис было, однако, мало заставить побледнеть Лавальер; ей  хо-
телось, чтобы Луиза вдобавок еще и покраснела.
   Она снова заговорила:
   - Знаете, Луиза, на вашей совести теперь тяжкий грех!
   - Какой грех, мадемуазель? - пролепетала несчастная,  тщетно  пытаясь
найти опору среди окружающих.
   - Да ведь вы были обручены с этим молодым  человеком,  он  любил  вас
всем сердцем, а вы отвергли его.
   - Это обязанность всякой порядочной женщины, - вставила Монтале  поу-
чающим тоном. - Когда знаешь, что не можешь составить счастье того,  кто
тебя любит, лучше отвергнуть его.
   Луиза не знала, благодарить ли ей за такую защиту или негодовать.
   - Отвергнуть! Отвергнуть! Все это превосходно, - заметила Атенаис.  -
Но не в этом грех мадемуазель Лавальер. Настоящий грех,  в  котором  она
может себя упрекнуть, заключается в том, что это она  послала  на  войну
бедного Бражелона - на войну, где его могут убить.
   Луиза провела рукой по своему холодному как лед лбу.
   - И если он умрет, - продолжала безжалостная Атенаис, - это будет оз-
начать, что это вы, Луиза, убили его; вот в этом и заключается  грех,  о
котором я говорила.
   Луиза, едва держась на ногах, подошла к  капитану  мушкетеров,  чтобы
взять его под руку; лицо его выдавало непривычное для него волнение.
   - Вам надо было о чем-то поговорить со мною, господин  даАртаньян,  -
начала она прерывающимся от гнева и страдания голосом. - Что  вы  хотели
сказать?
   ДаАртаньян, взяв Лавальер под руку, направился с ней по галерее. Ког-
да они оказались достаточно далеко от других, он ответил:
   - То, что я собирался сказать вам, только что  высказала  мадемуазель
де Тонне-Шарант, быть может, грубо, но с исчерпывающей полнотой.
   Луиза едва слышно вскрикнула и, изнемогая от этой новой  раны,  кину-
лась прочь, как бедная, пораженная насмерть птичка, ищущая тени в густом
кустарнике, чтобы там умереть. Она исчезла в одной из дверей в тот самый
момент, когда король появился в другой.
   Первый взгляд короля был направлен на пустое кресло его возлюбленной,
и, не найдя нигде Лавальер, король нахмурился, но в то же  мгновение  он
увидел даАртаньяна, который отвешивал ему низкий поклон.
   - Ах, сударь, - улыбнулся Людовик, - вы проявили истинное усердие,  и
я вами весьма доволен.
   Это было высшее проявление королевского удовольствия. Было немало та-
ких, кто дал бы себя убить, лишь бы заслужить эти слова короля.
   Придворные дамы и кавалеры, почтительно  окружившие  короля  при  его
входе, расступились, заметив, что он желает остаться наедине с капитаном
мушкетеров.
   Король направился к выходу и увел даАртаньяна из залы, после того как
еще раз поискал глазами мадемуазель Лавальер, не понимая причины ее  от-
сутствия.
   Оказавшись вдали от любопытных ушей, он задал вопрос:
   - Итак, господин ДаАртаньян, узник?..
   - В тюрьме, ваше величество.
   - Что он дорогою говорил?
   - Ничего, ва