хотелось прервать посередине  ужин,  и
он искал более или менее основательный предлог, чтобы дотянуть  хотя  бы
до десерта.
   - Ах! - воскликнул он, найдя, по-видимому, такой предлог. -  Да  ведь
это же невозможно!
   - Как невозможно, - сказал Арамис, - что же тут, дорогой друг, невоз-
можного?
   - Невозможно в такой поздний час выпускать заключенного. Не зная  Па-
рижа, куда он сейчас пойдет?
   - Пойдет куда сможет.
   - Вот видите, это все равно что отпустить на волю слепого.
   - У меня карета, и я отвезу его, куда он укажет.
   - У вас ответ всегда наготове. Франсуа, передайте  господину  майору,
пусть он откроет камеру господина Сельдона, номер три, в Бертодьере.
   - Сельдон? - равнодушно переспросил Арамис. -
   Вы, кажется, сказали Селъдон?
   - Да. Так зовут того, кого нужно освободить.
   - О, вы, вероятно, хотели сказать - Марчиали.
   - Марчиали? Что вы! Нет, нет, Сельдон.
   - Мне кажется, что вы ошибаетесь, господин де
   Безмо.
   - Я читал приказ.
   - И я тоже.
   - Я прочел там имя Сельдона, да еще написанное такими вот буквами!
   И господин де Безмо показал свой палец.
   - А я прочитал Марчиали, и такими вот буквами.
   И Арамис показал два пальца.
   - Давайте выясним, - сказал уверенный в своей правоте  Безмо,  -  вот
приказ, и стоит только еще раз прочесть его...
   - Вот я и читаю Марчиали, - развернул бумагу Арамис. - Смотрите-ка!
   Безмо взглянул, и рука его дрогнула.
   - Да, да! - произнес он,  окончательно  поверженный  в  изумление.  -
Действительно Марчиали. Так и написано: Марчиали!
   - Ага!
   - Как же так? Человек, о котором столько твердили, о котором ежеднев-
но напоминали! Признаюсь, монсеньер, я решительно отказываюсь понимать.
   - Приходится верить, раз видишь собственными глазами.
   - Поразительно! Ведь я все  еще  вижу  этот  приказ  и  имя  ирландца
Сельдона. Вижу. Ах, больше того, я помню, что под его именем  было  чер-
нильное пятно, посаженное пером.
   - Нет, пятна тут не видно, - заметил Арамис.
   - Как так не видно? Я даже поскреб песок, которым его присыпали.
   - Как бы то ни было, дорогой господин де Безмо, - сказал Арамис, -  и
что бы вы там ни видели, а приказ предписывает освободить Марчиали.
   - Приказ предписывает освободить Марчиали, - машинально повторил Без-
мо, пытаясь собраться с мыслями.
   - И вы этого узника освободите. А если ваше доброе сердце подсказыва-
ет вам освободить заодно и Сельдона, то я ни в какой мере не стану  пре-
пятствовать этому.
   Арамис подчеркнул эту фразу улыбкой, ирония которой окончательно отк-
рыла Безмо глаза и придала ему храбрости.
   - Монсеньер, - начал он, - Марчиали - это тот самый  узник,  которого
на днях так таинственно и так властно домогался посетить  некий  священ-
ник, духовник нашего ордена.
   - Я не знаю об этом, сударь, - ответил епископ.
   - Однако это случилось не так давно, дорогой господин д'Эрбле.
   - Это правда, но у нас так уж заведено, чтобы сегодняшний человек  не
знал, что делал вчерашний.
   - Во всяком случае, - заметил Безмо, -  посещение  духовника  иезуита
осчастливило этого человека.
   Арамис, не возражая, снова принялся за еду и питье. Безмо, не притра-
гиваясь больше ни к чему из стоявшего перед ним на столе, снова  взял  в
руки приказ и принялся тщательно изучать его.
   Это разглядывание при обычных обстоятельствах, несомненно,  заставило
бы покраснеть нетерпеливого Арамиса; но ваннский  епископ  не  впадал  в
гнев из-за таких пустяков, особенно если  приходилось  втихомолку  приз-
наться себе самому, что гневаться было чрезвычайно опасно.
   - Ну так как же, освободите ли вы Марчиали? - поинтересовался Арамис.
- О, да у вас выдержанный херес с отличным букетом,  любезнейший  комен-
дант!
   - Монсеньер, - отвечал Безмо, - я выпущу заключенного  Марчиали  лишь
после того, как повидаю курьера, доставившего приказ, и,  допросив  его,
удостоверюсь в том...
   - Приказы пересылаются запечатанными, и о содержании их курьер не ос-
ведомлен. В чем же вы сможете удостовериться?
   - Пусть так, монсеньер; в таком случае, я отошлю его назад  в  минис-
терство, и пусть господин де Лион либо  отменит,  либо  подтвердит  этот
приказ.
   - А кому это нужно? - холодно спросил Арамис.
   - Это нужно, чтобы не впасть, монсеньер, в ошибку, это  нужно,  чтобы
тебя не могли обвинить в недостатке почтительности, которую всякий  под-
чиненный должен проявлять по отношению к вышестоящим, это  нужно,  чтобы
неукоснительно выполнять обязанности, возлагаемые на тебя службой.
   - Прекрасно; вы говорите с таким  красноречием,  что  я  положительно
восхищаюсь вами. Вы правы, подчиненный должен быть почтителен по отноше-
нию к вышестоящим: он виновен, если впадает в ошибку, и подлежит наказа-
нию, если не выполняет своих обязанностей или позволяет себе  преступить
законы, к соблюдению которых его обязывает служба.
   Безмо удивленно посмотрел на епископа.
   - Из этого  вытекает,  -  продолжал  Арамис,  -  что  для  успокоения
собственной совести вы намерены посоветоваться с начальством?
   - Да, монсеньер.
   - И что если лицо, стоящее выше вас, прикажет вам выполнить  то-то  и
то-то, вы окажете ему полное повиновение?
   - Можете в этом не сомневаться.
   - Хорошо ли вы знаете королевскую руку, господин де Безмо?
   - Да, монсеньер.
   - Разве на этом приказе об освобождении нет подписи короля?
   - Есть, но, быть может, она...
   - Подложная? Не это ли вы имели в виду?
   - Это бывало.
   - Вы правы. Ну а что вы скажете о подписи де Лиона?
   - Я вижу и ее на этой бумаге; но  если  можно  подделать  королевскую
подпись, то с еще большим основанием можно предположить, что  и  подпись
де Лиона подложная.
   - Вы делаете поистине гигантские успехи в логике, дорогой господин де
Безмо, - сказал Арамис, - и  ваша  аргументация  неоспорима.  Но  какое,
собственно, у вас основание считать подписи на этом приказе подложными?
   - Очень серьезное: отсутствие подписавших его  ничто  не  доказывает,
что подпись его величества - подлинная, и здесь нет господина де  Лиона,
который мог бы удостоверить, что это действительно королевская подпись.
   - Ну, господин де Безмо, - проговорил Арамис, смерив коменданта орли-
ным взглядом, - я настолько близко принимаю к сердцу ваши сомнения,  что
сам возьмусь за перо, если вы подадите мне его.
   Безмо подал перо.
   - И лист бумаги, - добавил Арамис.
   Безмо подал бумагу.
   - И я сам, находясь в вашем присутствии и не подавая по этой  причине
повода к каким-либо сомнениям и колебаниям, напишу вам приказ,  которому
вы, я полагаю, окажете подобающее доверие, сколь бы недоверчивым  вы  ни
были.
   Безмо побледнел перед этой непоколебимой  уверенностью.  Ему  показа-
лось, что голос только что улыбавшегося и веселого Арамиса стал зловещим
и мрачным, что восковые свечи, освещавшие комнату, превратились в погре-
бальные, а стаканы с вином - в полные крови чаши.
   Арамис принялся писать. Оцепеневший Безмо, нагнувшись над его плечом,
читал слово за словом: "AMDG" - писал епископ и начертил крест  под  че-
тырьмя буквами, означавшими ad majorem Dei gloriam [40]. Затем  он  про-
должал:
   "Нам угодно, чтобы приказ, присланный г-ну де Безмо де Монлезен,  ко-
ролевскому коменданту замка Бастилии, был признан действительным  и  не-
медленно приведен в исполнение.
   Подпись: д'Эрбле, божией милостью генерал ордена".
   Безмо был так потрясен, что черты его лица исказились  до  неузнавае-
мости: он стоял с полуоткрытым ртом и остановившимися глазами, не  шеве-
лясь, не издавая ни звука. В обширной зале слышалось только жужжание му-
хи, носившейся вокруг свеч.
   Арамис, не удостаивая даже взглянуть на  того,  кого  он  обрекал  на
столь жалкую участь, вынул из кармана небольшой футляр с черным  воском;
он запечатал письмо, приложив печать, висевшую у него на груди под  кам-
золом, и, когда процедура была закончена, молча отдал его Безмо.
   Комендант посмотрел на печать тусклым и безумным взглядом;  руки  его
тряслись. Последний проблеск сознания мелькнул на  его  лице;  вслед  за
тем, словно пораженный громом, он тяжело рухнул в кресло.
   - Полно, полно, - сказал Арамис после длительного молчания, во  время
которого комендант понемногу пришел в себя, - не заставляйте меня  пове-
рить, будто присутствие генерала ордена так же страшно, как  присутствие
самого господа  бога,  и  что  люди,  увидев  его,  умирают.  Мужайтесь!
Встаньте, дайте мне руку и повинуйтесь.
   Ободренный, если и не вполне успокоенный, Безмо повиновался  приказа-
нию Арамиса, поцеловал его руку и встал.
   - Немедленно? - пробормотал он.
   - О, никогда не следует пересаливать, мой гостеприимный хозяин; сади-
тесь на ваше прежнее место, и давайте окажем  честь  этому  чудеснейшему
десерту.
   - Монсеньер, я не в силах оправиться после такого удара;  я  смеялся,
шутил с вами, я осмелился быть на равной с вами ноге.
   - Молчи, старый приятель, - возразил  епископ,  почувствовавший,  что
струна натянута до предела и что грозит опасность порвать ее,  -  молчи!
Пусть каждый из нас живет своей собственной жизнью: тебе - мое  покрови-
тельство и моя дружба, мне - твое беспрекословное  повиновение.  Уплатим
же честно нашу взаимную дань и предадимся веселью.
   Безмо задумался: ему представились все последствия, какие могут обру-
шиться на него за то, что он уступил  домогательствам  и  по  подложному
приказу освободил заключенного, и, сопоставив с этим  гарантию,  которую
давал официальный приказ генерала, он счел ее недостаточно веской.
   Арамис угадал, какие мысли мучила коменданта.
   - Дорогой мой Безмо, - заговорил он, - вы простак. Бросьте же наконец
вашу привычку предаваться раздумьям, когда я сам даю себе труд думать за
вас.
   Безмо снова склонился пред Арамисом.
   - Что же мне делать? - спросил он.
   - Как вы освобождаете ваших узников?
   - У меня есть регламент.
   - Отлично, действуйте по регламенту, дорогой мой.
   - Если это особа важная, то я отправляюсь к ней в камеру вместе с ма-
йором и лично освобождаю ее.
   - Но разве этот Марчиали важная птица? - небрежно заметил Арамис.
   - Не знаю, - отвечал комендант. Он произнес эти  слова  таким  тоном,
точно хотел сказать: "Вам это известно лучше моего".
   - Раз так, если вы не знаете этого, то, по-моему, вам следует  посту-
пить с Марчиали так же, как вы поступаете с мелкими сошками.
   - Хорошо. Регламент велит, чтобы тюремщик  или  кто-нибудь  из  числа
младших офицеров привели заключенного в канцелярию к коменданту.
   - Ну что ж, это весьма разумно. А затем?
   - А затем узнику вручают ценные вещи, отобранные у него при  заключе-
нии в крепость, платье, а также бумаги, если приказ министра не содержит
каких-либо иных указаний.
   - Что же говорит приказ министра относительно этого Марчиали?
   - Ничего: этот несчастный прибыл сюда без ценностей, без бумаг, почти
без одежды.
   - Видите, как удачно все складывается! Право, Безмо,  вы  делаете  из
мухи слона. Оставайтесь же здесь и прикажите привести узника в  канцеля-
рию.
   Безмо повиновался. Он позвал своего лейтенанта и отдал  ему  приказа-
ние, которое тот, не задумываясь, передал по назначению. Спустя  полчаса
со двора донесся звук закрываемой двери: это была дверь темницы,  выпус-
тившей на волю свою многолетнюю жертву.
   Арамис  задул  свечи,  освещавшие  комнату;  он  оставил  только  од-
ну-единственную свечу, поместив ее позади двери. Этот трепетный свет  не
позволял взгляду сосредоточиться на окружающих предметах. Он множил их и
изменял их очертания.
   Послышались приближавшиеся шаги.
   - Ступайте навстречу своим подчиненным, - проговорил Арамис,  обраща-
ясь к Безмо.
   Комендант повиновался. Сержант и тюремщики удалились.  Безмо  возвра-
тился в сопровождении узника. Арамис стоял в тени; он видел все, но  сам
был невидим.
   Безмо взволнованным голосом ознакомил молодого человека  с  приказом,
возвращавшим ему свободу. Узник выслушал его не шевельнувшись, не проро-
нив ни слова.
   - Клянетесь ли вы, - таково требование регламента,  -  сказал  комен-
дант, - никогда, ни при каких обстоятельствах не разглашать того, что вы
видели или слышали в стенах Бастилии?
   Узник заметил распятие; он поднял руку и поклялся.
   - Теперь, сударь, вы свободны располагать  собою;  куда  намерены  вы
отправиться?
   Узник оглянулся по сторонам, точно искал покровительства, на которое,
очевидно, рассчитывал.
   Арамис выступил из скрывавшей его тени.
   - Я здесь, - поклонился он, - и готов оказать вам услугу, сударь, ко-
торую вам будет угодно потребовать от меня.
   Узник слегка покраснел, но без колебания подошел
   К Арамису и взял его под руку.
   - Да хранит вас господь под своею святою дланью! - произнес он  голо-
сом, поразившим Безмо своей твердостью и заставившим его содрогнуться.
   Арамис, пожимая руку Безмо, спросил:
   - Не повредит ли вам мой приказ? Не боитесь ли вы, что в случае, если
бы пожелали у вас пошарить, он будет обнаружен среди ваших бумаг?
   - Я хотел бы оставить его у себя, монсеньер, - ответил Безмо. -  Если
бы его у меня нашли, это было бы верным предвестием моей  гибели,  но  в
этом случае вы стали бы моим могущественным и последним союзником.
   - Как ваш сообщник, не так ли? - пожимая плечами,  сказал  Арамис.  -
Прощайте, Безмо!
   Ожидавшие во дворе лошади нетерпеливо били копытами.
   Безмо проводил епископа до крыльца.
   Арамис, пропустив в карету своего спутника первым, вошел в нее следом
за ним и, не отдавая кучеру никаких других приказаний" молвил:
   - Трогайте!
   Карета загремела по булыжнику мощеных дворов. Впереди нее шел  офицер
с факелом, отдавая возле каждой караульни приказание пропустить.
   Все время, пока перед ними одна за другою открывались рогатки, Арамис
сидел чуть дыша; можно было расслышать, как у  него  в  груди  колотится
сердце. Узник, забившись в угол, не  подавал  признаков  жизни.  Наконец
толчок, более резкий, чем все предыдущие, оповестил их о том,  что  пос-
ледняя сточная канава осталась уже позади. За каретой захлопнулись  пос-
ледние ворота, выходившие на улицу Сент-Антуан. Ни справа,  ни  слева  -
нигде больше не было стен; повсюду небо, повсюду свобода, повсюду жизнь.
Лошади, сдерживаемые сильной, рукой, медленно трусили до середины  пред-
местья. Отсюда они пошли рысью.
   Мало-помалу, оттого ли, что они постепенно разгорячились, или оттого,
что их подгоняли, они набирали все большую и большую скорость, и  уже  в
Берси карета, казалось, летела. Не замедляя хода, неслись они так вплоть
до Вильнев-Сен-Жорж, где их ожидала подстава. Затем вместо пары дальше к
Мелену карету повезла уже четверка. На мгновение они остановились посре-
ди Сенарского леса. Приказание остановиться было отдано, очевидно, зара-
нее, так как Арамис не подал к этому ни малейшего знака.
   - Что случилось? - спросил узник, точно пробуждаясь от долгого сна.
   - Монсеньер, прежде чем ехать дальше, я должен побеседовать  с  вашим
высочеством.
   - Подождем более удобного случая, сударь.
   - Лучшего случая не представится, ваше высочество; мы среди  леса,  и
никто не услышит нас.
   - А кучер?
   - Кучер этой подставы глухонемой.
   - Я к вашим услугам, господин д'Эрбле.
   - Угодно ли вам остаться в карете?
   - Да, мне здесь удобно, и я ее полюбил; ведь в ней я вернулся на  во-
лю.
   - Подождите, монсеньер... нужно принять еще одну меру предосторожнос-
ти. Мы на большой дороге; тут могут проехать верховые или кареты и, уви-
дев нас, подумают, что с нами  стряслась  какая-нибудь  беда.  Если  они
предложат нам помощь, это будет для нас чрезвычайно стеснительно.
   - Прикажите кучеру выехать на какую-нибудь боковую дорогу.
   - Я так и предполагал, монсеньер.
   Прикоснувшись к немому, Арамис указал ему, что  нужно  сделать.  Тот,
сойдя с козел, взял лошадей под уздцы и отвел их на заросшую густою тра-
вой извилистую тропу, где в эту безлунную ночь царила тьма столь же неп-
роницаемая, как за пологом, который чернее черных чернил.
   - Слушаю вас, - сказал принц Арамису, - но чем это вы занялись?
   - Разряжаю свои пистолеты, так как теперь, монсеньер, они нам уже  не
понадобятся.


   XXXVI
   ИСКУСИТЕЛЬ

   - Мой принц, - начал, оборачиваясь к своему спутнику, Арамис, -  хотя
я не более чем жалкое, немощное создание, хотя ум у меня  не  более  чем
посредственный, хотя я один из низших в ряду разумных  существ,  тем  не
менее мне всегда удавалось, говоря с людьми, проникать в их самые сокро-
венные мысли, читая эти мысли на их лице, этой живой маске,  наброшенной
на наш разум, чтобы скрывать его истинные движения. Но  сейчас,  в  этой
кромешной тьме, при той сдержанности, которую я встречаю в вас, я ничего
не могу прочесть в ваших чертах, и я  предчувствую,  сколько  труда  мне
предстоит положить, чтобы добиться от вас полной искренности. Итак, умо-
ляю вас, не из любви ко мне, ибо подданный не должен иметь веса  на  тех
весах, что держат в своих руках короли, но из любви к себе  самому,  за-
помните каждое мое слово, каждую интонацию  моего  голоса,  поскольку  в
серьезных обстоятельствах, в которых мы с вами вскоре окажемся, они при-
обретут такой смысл и такое значение, каких никогда еще не имело ни одно
слово, произнесенное на нашей земле.
   - Слушаю, - повторил принц с решимостью в голосе, - слушаю, ничего не
домогаясь от вас и, что бы вы ни сказали, ничего не боясь.
   И он еще глубже уселся в мягкие подушки кареты,  стремясь  не  только
быть невидимым своему спутнику, но в не подавать никаких признаков  жиз-
ни.
   Кругом была непроглядная ночь. Густая и  непроницаемая  мгла  опуска-
лась, казалось, с верхушек переплетающихся ветвями  деревьев.  В  карете
было совершенно темно: ее плотный верх не пропустил бы в нее ни малейшей
частички света даже в том случае, если бы какой-нибудь светящейся  точке
и удалось пробиться сквозь клубившийся на лесной дороге туман.
   - Монсеньер, - продолжал Арамис, - вам известна история нынешних пра-
вителей Франции. Король провел свое детство в таком  же  затворничестве,
как то, в котором протекли ваши детские годы, в такой же скудости и  та-
кой же безвестности. Только вместо рабства тюрьмы, безвестности,  одино-
чества и скудости, скрытых от людских взоров, ему пришлось  терпеть  все
обиды, все несчастья и унижения на виду у всех, под лучами  беспощадного
солнца, имя которому - королевская власть. Ведь трон залит таким  сияни-
ем, что даже небольшое пятно на нем кажется несмываемой грязью, и всякий
ореол славы на его фоне представляется только пятном. Король страдал, он
злопамятен, и он будет мстить. Он будет плохим королем. Не стану утверж-
дать, что он прольет столько Же крови, сколько пролил Людовик Одиннадца-
тый или Карл Девятый, - он не испытал в прошлом таких оскорблений, какие
испытали они, - но все же он будет лить кровь и поглотит и государствен-
ную казну, и состояние своих подданных, потому что в свое время ему были
ведомы и унижения, и нужда в деньгах. Сравнивая достоинства и недостатки
короля Франции, я прежде всего стараюсь внести  успокоение  в  свою  со-
весть, и моя совесть оправдывает меня.
   Арамис сделал паузу. Он остановился не с тем, чтобы слушаться, не на-
рушена ли чем-нибудь тишина леса, но с тем, чтобы в глубине души еще раз
проверить высказанную им мысль и дать ей время запечатлеться в  уме  его
собеседника.
   - Все, что свершает бог, делается  ко  благу,  -  продолжал  ваннский
епископ, - я в этом до того убежден, что уже давно приветствовал его вы-
бор, павший на меня и сделавший меня хранителем той самой тайны, которую
я помог вам раскрыть. Богу, который осуществляет высшую справедливость и
который предвидит решительно все, для выполнения великого дела понадоби-
лось острое, стойкое, не останавливающееся ни перед чем орудие. Это ору-
дие - я. Во мне есть и необходимая острота, и упорство, и  стойкость;  я
правлю окутанным тайной народом, взявшим